Автор: В утраченном чувстве беспечности,
в тоскливой и серой публичности —
секрет омертвления вечности,
секрет раздвоения личности.
И жизнь наша — только преамбула
к сюжетам действительно аховым,
где мир распластался, как камбала,
на трёх черепах черепаховых,
а может, на спинке у слоника,
а может, в межгорбье верблюдовом,
а может, на джинне без тоника —
без разницы. Хочется чуда нам!
До темени в темени хочется
миров, что пестры и безвизовы,
где Анка строчит, пулемётчица,
за синий платочек лендлизовый,
на всех языках с иностранцами…
А те, кто не занят беседами,
те заняты бальными танцами,
таганками и кастанедами.
Собаки братаются с кошками
и кролики дружат с питонами;
и меряют счастье не ложками,
а вёдрами и килотоннами…
Но вновь с головою — в преамбулу,
в скворечник,
в раздрай,
в отупение,
и грызть удила, словно ампулу
с докучливым ядом терпения,
и жить в этой серой обычности,
пока не остынут конечности;
пытаясь для собственной личности
найти хоть немножечко вечности.
Александр Габриэль. Преамбула
В утраченном чувстве беспечности,
в тоскливой и серой публичности —
секрет омертвления вечности,
секрет раздвоения личности.
И жизнь наша — только преамбула
к сюжетам действительно аховым,
где мир распластался, как камбала,
на трёх черепах черепаховых,
а может, на спинке у слоника,
а может, в межгорбье верблюдовом,
а может, на джинне без тоника —
без разницы. Хочется чуда нам!
До темени в темени хочется
миров, что пестры и безвизовы,
где Анка строчит, пулемётчица,
за синий платочек лендлизовый,
на всех языках с иностранцами…
А те, кто не занят беседами,
те заняты бальными танцами,
таганками и кастанедами.
Собаки братаются с кошками
и кролики дружат с питонами;
и меряют счастье не ложками,
а вёдрами и килотоннами…
Но вновь с головою — в преамбулу,
в скворечник,
в раздрай,
в отупение,
и грызть удила, словно ампулу
с докучливым ядом терпения,
и жить в этой серой обычности,
пока не остынут конечности;
пытаясь для собственной личности
найти хоть немножечко вечности.