Дмитрий Быков. Грин, который учит жить

Когда меня спрашивают о книгах, которые способны спасти от депрессии, я всегда советую Грина — вот где каскад счастья, «Синий каскад Теллури»! Чтобы захотеть жить — необязательно там, в этом описанном у него раю, но просто жить, даже в старательно обустроенном аду, куда мы так часто загоняем себя сами, — достаточно прочесть из него один абзац. Хотя бы этот:

«Нет более бестолкового и чудесного порта, чем Лисс, кроме, разумеется, Зурбагана. Интернациональный, разноязычный город определенно напоминает бродягу, решившего наконец погрузиться в дебри оседлости. Дома рассажены как попало среди неясных намеков на улицы, но улиц, в прямом смысле слова, не могло быть в Лиссе уже потому, что город возник на обрывках скал и холмов, соединенных лестницами, мостами и винтообразными узенькими тропинками. Все это завалено сплошной густой тропической зеленью, в веерообразной тени которой блестят детские, пламенные глаза женщин. Желтый камень, синяя тень, живописные трещины старых стен: где-нибудь на бугрообразном дворе — огромная лодка, чинимая босоногим, трубку покуривающим нелюдимом; пение вдали и его эхо в овраге; рынок на сваях, под тентами и огромными зонтиками; блеск оружия, яркое платье, аромат цветов и зелени, рождающий глухую тоску, как во сне — о влюбленности и свиданиях; гавань — грязная, как молодой трубочист; свитки парусов, их сон и крылатое утро, зеленая вода, скалы, даль океана; ночью — магнетический пожар звезд, лодки со смеющимися голосами — вот Лисс».

Не романтик, не фантаст

Но, конечно, заталкивать Грина в нишу романтического выдумщика, фантаста — пустое дело: сам он причислял себя к символистам, а от слова «романтика» его, кажется, воротило. Грин — огромный писатель, со своим методом и своей жизненной программой. Но, помимо этого, он выполняет главную функцию литературы: сталкивает читателя с чудом, а без этого любая книга — только ворох печатных знаков. Иногда Грин делает ненужные вроде бы отступления, чтобы только описать очередную квинтэссенцию счастья: это может быть огромный закат в лесу над скалой, как в «Лошадиной голове», или прелестное неправильностью, бледное и нервное женское лицо, как в «Дороге никуда», или хоть приготовление и потребление экзотических крепких напитков, как в «Проливе бурь». И сами названия Грина — «На облачном берегу», «Синий каскад Теллури» — стоят целого романа: они притягивают читателя, как имена недостижимых, а то и вовсе несуществующих побережий. Грин — почти болезненная яркость видений, иногда прекрасных, а часто и страшных: некоторые из его рассказов — такие как «Окно в лесу» или загадочный «Истребитель» — могли привидеться только в пьяных галлюцинациях. Другие — тоже страшные видения, но вполне трезвые: обладая необыкновенной нервной чуткостью, он предвидел многое в ХХ веке, и «Отравленный остров» или «Трагедия плоскогорья Суан» многое могут рассказать о фашизме, его гордой и наглой расчеловеченности. Грин понимал в ужасах своей эпохи не меньше, а то и больше Платонова или Набокова; но он полагал, что литература ничего не может предупредить. Она должна не копаться в этих сумрачных тайнах, а противопоставлять им свои чудеса и праздники; если их нет, то можно их сделать.

Создание чудес своими руками

В этом, кстати, основа гриновской философии: в одном из главных его рассказов, «Сердце пустыни», пресыщенный циник Консейль обманывает добродушного гиганта с характерным именем Стиль. Он рассказывает ему о прекрасной коммуне мечтателей, затерянной в лесах, на почти недоступном склоне. Стиль отправляется со смертельным риском искать «Сердце пустыни» — и через два года возвращается. Консейль справедливо полагает, что Стиль убьет его или хоть вызовет на дуэль, — но слышит совсем иное: «Вы не поняли. Я сделал Сердце Пустыни. Я! Я не нашел его, так как его там, конечно, не было, и понял, что вы шутили. Но шутка была красива… Нужно было, чтобы он был там, — кротко продолжал Стиль. — Поэтому я спустился на плоте к форту и заказал со станционером нужное количество людей, а также все материалы, и сделал, как было в вашем рассказе и как мне понравилось. Семь домов. На это ушел год. Затем я пересмотрел тысячи людей, тысячи сердец, разъезжая и разыскивая по многим местам. Конечно, я не мог не найти, раз есть такой я, — это понятно».

Та же мысль — в «Алых парусах», в которых вовсе нет никакой фантастики: «Когда для человека главное — получать дражайший пятак, легко дать этот пятак, но, когда душа таит зерно пламенного растения — чуда, сделай ему это чудо, если ты в состоянии. Новая душа будет у него и новая у тебя». И Грин сочинял блестящие руководства по созданию этих чудес, но не только этим он для нас драгоценен.

Чем же еще, помимо ослепительного счастья и простой, действенной морали? Грин обладал счастливым даром, который обычно приписывают беллетристам, но в слове «беллетрист» нет ничего оскорбительного, и его друг и частый собутыльник Куприн на этот ярлык тоже не обижался. Грин владел талантом увлекательного, неотрывно читающегося рассказа; не зря именно ему доверили сочинять завязку коллективного романа «Большие пожары», и он не подвел — придумал бабочек, воспламеняющих деревянные строения. Грин владеет даром увлекательного описания: когда на нескольких страницах «Крысолова» описывается пустой, разоренный революцией банк с провалами в полах и кипами ненужных бумаг — читатель на каждой строке ожидает ужасного (и не ошибается): он не может отвлечься и готов часами бродить вместе с героем по темному пустому помещению, пока ему не попадется вдруг — среди петроградского холода и голода 1919 года — шкаф, битком набитый разнообразной едой и выпивкой. А сад в «Недотроге» — последнем и незаконченном романе Грина! Почти треть этой книги собрал и реконструировал гриновский музей в Феодосии — и читателю открылось начало едва ли не лучшего гриновского сочинения; три подряд страницы описания бесконечного сада, полного небывалых растений, — но читатель ни секунды не скучает, ему показывают ярчайший сон, и вся проза Грина похожа на такое же болезненно-яркое, трагическое или счастливое сновидение, и нет лучшего средства от мерзостей жизни, чем эти сны.

Умер в нищете, но дал надежду другим

Грина заставляли писать о правде жизни, не понимая, что он к этой правде имеет самый прямой доступ; его вымышленные города реальней всего русского Черноземья и Нечерноземья, вместе взятых. Есть у него психологические новеллы без всякой фантастики — скажем, «Сто верст по реке»; есть кафкианские притчи вроде «Земли и воды» — истории о никогда не бывшем петербургском землетрясении и о том, что безответная любовь страшней всякого катаклизма; есть философская проза вроде «Силы непостижимого», — но все эти бесконечно разнообразные сочинения объединены магией. Никто не умеет лучше Грина вообразить и изобразить — а ничего другого литература нам не должна: одна-две райские краски в дыму заката, один контур незнакомого берега, одна песня высоким женским голосом в чаще или над обрывом — и жить уже можно. Сколько хотите, обзывайте всё это пошлостью: Грин при жизни наслушался таких упреков. Но когда нужно опять захотеть жить, и преодолевать непреодолимое, и отбрасывать ненужное — лучшего помощника у вас не будет.

Грин прожил 52 года, умер от туберкулеза и рака желудка, в абсолютной нищете. Кажется, лучшее, что произошло в Крыму после его присоединения к России — это издание полного собрания его писем и подробной биографии, рассказывающей о его последних годах. Но это стоит читать разве что для контраста с хрониками единственной настоящей реальности, которые он сочинял: что такое вся его жизнь — на фоне «Возвращения», «Капитана Дюка» или «Коменданта порта»? «Красная новь» не хотела печатать всего этого, и где теперь «Красная новь»? А «Бегущая по волнам» как бежала, так и бежит, и присоединяй ее к кому хочешь — все равно не остановишь.

Один комментарий к “Дмитрий Быков. Грин, который учит жить

  1. Дмитрий Быков. Грин, который учит жить

    Когда меня спрашивают о книгах, которые способны спасти от депрессии, я всегда советую Грина — вот где каскад счастья, «Синий каскад Теллури»! Чтобы захотеть жить — необязательно там, в этом описанном у него раю, но просто жить, даже в старательно обустроенном аду, куда мы так часто загоняем себя сами, — достаточно прочесть из него один абзац…

Добавить комментарий