Денис Карагодин явно стал персонажем года в глазах российского среднего класса с его усредненными, удобными убеждениями: он вычислил всех, кто в 1938 году приговорил, отвез на казнь и расстрелял его деда, сначала кулака, а потом японского шпиона. Внучка одного из палачей нашла имя своего деда в списке, опубликованном Карагодиным, и попросила у него прощения. Многие видят в этом акт национального примирения.
Не то чтобы я так уж негодовал при виде любого консенсуса, но ведь Карагодин сделал только полдела. Он бы проследил подробно судьбу всех этих палачей, включая водителя. И тогда бы выяснилось, что значительная их часть сама потом пострадала в многочисленных чистках, а некоторые и до этого были жертвами — либо политических репрессий, либо социальной несправедливости. А если бы глубоко — века на два-три — проследить судьбы всех казненных в одной партии с дедом Карагодина и всех, кто расстреливал эту партию, выяснилось бы, что количество палачей и жертв в родословных у всех фигурантов российской истории примерно одинаково. Все — жертвы, и все — палачи. Но построить на этом национальный консенсус, коллективно обняться и пообещать воздерживаться впредь — никак невозможно. И «Мемориал», опубликовавший примерно 40.000 палаческих фамилий, тоже сделал замеча-тельное дело, но толку от этого чуть. Потому что все палачи скажут: работа была такая, эпоха… А многие жертвы сами окажутся палачами, как, например, Тухачевский времен Тамбовского восстания. Не бывает моральной ответственности в рабском обществе.
Много вы знаете немцев, которые отказывались бы применять репрессии к гражданскому населению захваченных территорий? Были такие, что и в Бабьем Яре стрелялись, не в силах смотреть на дело рук своих. Но таких нашлось ничтожно мало.
А большинство говорило: время было такое, нам приказали, мы солдаты. «Как славно быть ни в чем не виноватым». И Окуджава незадолго до смерти опубликовал стихотворение, в котором погибший на войне Ленька и убитый на той же войне немец после войны сидят на общем облаке. Я его спросил, не поверив: это вы про Леньку Королева?! Он отвечает: наверное, да… Я говорю: и вы допускаете, что они после смерти могут с немцем оказаться в одном месте? А он говорит: почему бы нет. Немца послали убивать меня, его никто не спросил. Можно ли требовать от всех, чтобы они были героями и сопротивлялись преступным приказам? Многие ли им сопротивлялись в России, когда истребляли собственное население? То-то.
Так что говорить о моральной ответственности, а тем более объединяться, а тем более просить прощения — я бы погодил. Вот Ахматова говорила Чуковской в 1954 году: теперь две России посмотрят друг другу в глаза — та, которая сажала, и та, которая сидела. Хорошо, посмотрели. Ну и что они там увидели? А ничего. Друг друга. Зеркальное отражение. Они увидели там то, что их запросто можно было поменять местами, и очень часто так и происходило. Было у Смелякова страшное стихотворение «Жидовка»* — никакого разжигания, он взял там обиходное выражение, не скажете же вы, что его не существует? Стихотворение вполне мирное, даже сочувственное. Там про его следовательницу, комиссаршу, которая его посадила, а потом сама села. А теперь они за пенсией в общей очереди стоят. И что? Да ничего: если бы вышло наоборот, он бы ее посадил. Там, где все стоят в общей очереди за пенсией, там, где любое несогласие с обеих сторон расценивается как предательство, там нет деления на палачей и жертв.
Есть одно деление: на тех, кто устойчив к гипнозам, и тех, кто радостно им поддается. На тех, кто способен воздержаться от травли, и тех, кто восторженно к ней присоединяется. И сегодня, когда вроде никого за отступничество пока не сажают и даже не высылают, все радостно присоединяются к тому же улюлюканью.
В России заключен своеобразный консенсус: вместо созидания все занимаются взаимным истреблением, это веселее, интереснее. И когда после нескольких лет злорадства по поводу чужой гибели ты сам попадаешь в жернова, это воспринимается как нормальная плата за удовольствие.
Среди рабов нет ни правых, ни виноватых. И если ты не восставал против существующего порядка вещей, а выживал при нем, заботясь о куске хлеба и, разумеется, о милых своих детках, ты все равно соучастник, и тогда, и теперь. Моральной правоты нет ни за живыми, ни за мертвыми. Ни за истребленными, ни за истреблявшими. А моральный консенсус станет возможен только тогда, когда появится мораль — то есть когда вместо садомазохистских игр Россия займется каким-никаким делом.
Но тогда это будет уже не Россия.
Ярослав Смеляков
ЖИДОВКА
Прокламация и забастовка, Пересылки огромной страны. В девятнадцатом стала жидовка Комиссаркой гражданской войны. Ни стирать, ни рожать не умела, Брызжет кляксы чекистская ручка, Неопрятна, как истинный гений, Только мысли, подобные стали, |
Но по-своему движутся годы, Возникают базар и уют, И тебе настоящего хода Ни вверху, ни внизу не дают. Время все-таки вносит поправки, В неподкупном своем кабинете, И начальники нового духа, Все мы стоим того, что мы стоим, |
Не увидишь и малой поблажки, Одинаков тот самый режим: Проститутки, торговки, монашки Окружением будут твоим. Никому не сдаваясь, однако И старухе, совсем остролицей, В том районе, просторном и новом, И слежу, удивляясь не слишком — |
февраль 1963, Переделкино
Р.Землячка
Дмитрий Быков. Жертвы и палачи