Гордый раб

Но речь не обо мне — она о сыне.
И этот век не менее жесток,
А между тем насмешлив мой сынок:
Его не облапошить на мякине.

Еще он, правда, тоже хил и слаб,
Но он страдалец, а не гордый раб,
Небезопасен и небезоружен…

Булат Окуджава

Наступило 9 мая. Неделю до этого я ныл, что на митинг и демонстрацию не пойду. Отосплюсь после ночных дежурств. Как всегда, жена настояла.
— Ты коммунист. И вспомни, благодаря кому мы получили эту квартиру, а ведь мы работаем здесь только 15 лет.
Как всегда мы опоздали. Шли быстро, бежать с 4-летним сыном на руках не так просто. Митинг уже кончился, и демонстрация, разукрашенная транспорантами, флагами и цветами, лилась огромной змеей по улице Ленина к парку, к памятнику Неизвестному солдату. Мы с женой встали, чтобы дождаться своих, и влиться в колонну райбольницы. Мы стояли на бетонном возвышении — фундаменте будущей торговой палатки. Голова колонны — партийное и хозяйственное руководство — поравнялось с нами. И тут первый секретарь райкома зычным баритоном, которым он вдохновлял нас на митингах, крикнул: «Слава районному кардиологу Сергею Сергеевичу!» Я стоял как на трибуне, с сыном на руках. Мимо меня шли мои земляки, среди которых были и мои пациенты, и криками и приветственными движениями рук «отдавали мне честь»… Да. я был раб и гордился этим. Я был гордым рабом. Но, такого рода награды уже не было в моей жизни. А другой жизни не будет…

11 комментариев для “Гордый раб

  1. Булат Окуджава

    Упрямо я твержу с давнишних пор:
    Меня воспитывал арбатский двор,
    Все в нем, от подлого до золотого.
    А если иногда я кружева
    Накручиваю на свои слова,
    Так это от любви. Что в том дурного?

    На фоне непросохшего белья
    Руины человечьего жилья,
    Крутые плечи дворника Алима…
    В Дорогомилово из тьмы Кремля,
    Усы прокуренные шевеля,
    Мой соплеменник пролетает мимо.

    Он маленький, немытый и рябой
    И выглядит растерянным и пьющим,
    Но суть его — пространство и разбой
    В кровавой драке прошлого с грядущим.
    Его клевреты топчутся в крови…
    Так где же почва для твоей любви? —
    Вы спросите с сомненьем, вам присущим.

    Что мне сказать? Я только лишь пророс.
    Еще далече до военных гроз.
    Еще загадкой манит подворотня.
    Еще я жизнь сверяю по двору
    И не подозреваю, что умру,
    Как в том не сомневаюсь я сегодня.

    Что мне сказать? Еще люблю свой двор,
    Его убогость и его простор,
    И аромат грошового обеда.
    И льну душой к заветному Кремлю,
    И усача кремлевского люблю,
    И самого себя люблю за это.

    Он там сидит, изогнутый в дугу,
    И глину разминает на кругу,
    И проволочку тянет для основы.
    Он лепит, обстоятелен и тих,
    Меня, надежды, сверстников моих,
    Отечество… И мы на все готовы.

    Что мне сказать? На все готов я был.
    Мой страшный век меня почти добил,
    Но речь не обо мне — она о сыне.
    И этот век не менее жесток,
    А между тем насмешлив мой сынок:
    Его не облапошить на мякине.

    Еще он, правда, тоже хил и слаб,
    Но он страдалец, а не гордый раб,
    Небезопасен и небезоружен…
    А глина ведь не вечный матерьял,
    И то, что я когда-то потерял,
    Он в воздухе арбатском обнаружил.

    1980

    1. «Я бы все простил за Ваше понимание и Вашу любовь к Окуджаве…» (Марк)
      Всё простил бы, уважаемый доктор, кроме нелюбви к Алексею Хвостенко
      (Хвосту) 🙂
      http://lib.ru/KSP/hwost.txt
      * ПРОЩАНИЕ СО СТЕПЬЮ *
      From: Dima Zverev (zverev@ineos.ac.ru)

      — Эпиталама
      Г.Снегиреву

      Я говорю вам: жизнь красна
      В стране больших бутылок,
      Здесь этикетки для вина,
      Как выстрелы в затылок,
      Здесь водка льется из обойм
      Похмельной пулей в небо,
      Готов поспорить я с тобой,
      Что ты здесь прежде не был.

      Здесь овцы падают в окоп,
      Поет снегирь в полете,
      Из птички выросший укроп —
      Молитва в миномете.
      Верблюд, прошедший сквозь коня,
      Сказал подруге: где мы?
      Накройте саваном меня —
      Ведь я здесь прежде не был.

      Она ж сказала: для войны
      Ты б пригодился лучше,
      Не прячь, не прячь от всей страны
      Свое богатство, лучник!
      Тебе ж, увы, скажу я: нет!
      Твой слишком лук натянут!
      Могу играть с тобой в крокет,
      Но жить с тобой не стану.
      Алексей Хвостенко
      1971

      — Прощание со степью
      Л.Н.Гумилеву
      Степь, ты, полустепь, полупустыня
      Все в тебе смешались времена,
      Слава нам твоя явлена ныне,
      А вдали Великая стена-стена.
      Поднимает ветер тучи пыли,
      Огибает солнца медный круг,
      Где же вы, кто жили, что тут были,
      Где же вы, куда, куда исчезли вдруг?

      Где телеги ваши и подпруги,
      Недоузки, седла, стремена?
      Удила и дуги, дуги, дуги,
      Где колена, орды, роды, племена?
      Были вы велики непомерно,
      Угрожали всем, кому могли,
      Много — многолюдны беспримерно
      На просто-то-торах высохшей земли.

      Что же вы, ужели на задворки
      Толпы куры-куры-курыкан,
      Туру-туру-турки, тюрки, торки,
      Кераит-найман-меркит-уйгурский хан?
      Где татаб-ойротские улусы,
      Где бурят-тунгуская сися,
      Ого-го-огузы,гузы,гузы,
      Где те-те-теперь вас много лет спустя?
      .. . . . . . .
      Степь, ты, полустепь, полупустыня,
      Все в тебе смешались времена,
      Слава нам твоя явлена ныне,
      А вдали Великая стена-стена.

      Алексей Хвостенко
      Анри Волохонский
      1966

      — Песня о независимости
      Кто от мира независим, кто узду ему не рвет,
      Кто ему от ямы лисьей волчий корень не кует,
      Кто дубовою пенькою в печь не мечет сгоряча,
      Кто кумы его тюрьмою не кивает от плеча?
      Голова лежит поодаль — руки-ноги в стороне,
      Бродит узник на свободе в незнакомой стороне,
      Черт на редкий ладан лает, сладкий дым меняет масть,
      Ветер-ветер собирает зубы в каменную пасть.

      Говорю вам: редкий ветер скачет в каменную ночь,
      Черт от беса рыло прячет — отпустить его не прочь,
      Узник бродит вкруг темницы, головой ломая дверь,
      Все течет перемениться — говорю я вам теперь.
      Ах, поверь, поверь, поверьте, говорю — поверьте мне —
      Волчий дуб не стоит смерти в незнакомой стороне,
      Слез не знает пень в природе, чтоб лепить на обух плеть…
      Кто от мира на свободе, чтоб хвалу ему не петь?
      Алексей Хвостенко
      Анри Волохонский
      1980

      Хор богов поет с Олимпа гневным топотом,
      В перьях молнии и гром:
      Перуном в Кремле горите, пропадайте пропадом
      В красном тереме своем!

      Ужас впереди летит с ужасным грохотом и с Фобосом
      От Зевеса грозных стрел,
      Страшный вихрь метет под вашим пыльным глобусом
      В каждый Хроноса предел.

      Погоняет вас Арес на Марс без мыла вас,
      Без штанов и без погон,
      Понаставит стойла вепря косорылого —
      Это вам не Пентагон!

      Горько стонет-плачет репа долговязая,
      Ни Айова, ни Техас,
      Лыком шитый, плел и лапти не развязывал,
      Кошельками вам не тряс.

      Вам в кредит поставит Янус беса лысого,
      Черта лысого вдвоем,
      В водоемы керосина дионисова
      Смоет лужу чернозем . . . . .

      Пусть бормочет комитет нетрезвой пифии
      На псоглавцев ставить крап —
      Болт закрутят вам и в Ливии, и в Скифии
      Старый друг и новый раб!…

      1. Дорогой Александр, спасибо за Хвостенко. Мне очень нравится песня на слова Анри Волохонского, к которой причастен и Алексей Хвостенко:

        Над небом голубым
        Есть город золотой
        С прозрачными воротами
        И яркою стеной
        А в городе том сад
        Все травы да цветы
        Гуляют там животные
        Невиданной красы
        Одно как рыжий огнегривый лев
        Другое — вол, исполненный очей
        Третье — золотой орел небесный
        Чей там светел взор незабываемый
        А в небе голубом
        Горит одна звезда
        Она твоя о Ангел мой
        Она всегда твоя
        Кто любит тот любим
        Кто светел тот и свят
        Пускай ведет звезда твоя
        Дорогой в дивный сад
        Тебя там встретят огнегривый лев
        И синий вол исполненный очей
        С ними золотой орел небесный
        Чей так светел взор незабываемый.

        У пророка Иезекииля было видение, в котором он наблюдал крылатое существо единого с четырьмя лицами: человека, льва, быка и орла.

        В Откровении Иоанна Богослова это существо (тетраморф) представлено в образе отдельных Четырёх апокалиптических существ (лат. quattuor animalia, они же Четыре живущих, у протестантов — Четыре живых существа), которые являются стражами четырёх углов Трона Господа и четырёх пределов рая.

        Позднее эти животные были истолкованы как символы четырёх евангелистов и термин «тетраморф» стал применяться в описании их иконографии. Существа стали Символами евангелистов и формой их традиционного символического изображения: Матфей в образе ангела, Марк в образе льва, Лука в образе тельца, Иоанн в образе орла. Каждый из них крылат и держит Евангелие.

        И у Окуджавы
        И когда заклубится закат,
        По углам залетая,
        Пусть опять и опять предо мной проплывут наяву
        Белый буйвол,
        И синий орёл,
        И форель золотая…
        А иначе зачем
        На земле этой вечной живу.

        1. Дорогой Сергей, спасибо за Окуджаву и за подробные комментарии. Перечитывая Окуджаву, — а это следует, наверное,
          делать почаще: всегда нахожу что-то — новое, не достаточно до-думанное мною. Однако, старые песни и стихи 60-ых, 80-ых и 90-х и т.д. отражают (извините мой пошлый стерео-тип) те настроения «оттепельных»
          лет, когда мы были моложе. А с годами «появляются новые командиры» — в самом лучшем смысле этого слова, и они , вооружённые интернетными
          знаниями, информацией, разумнее старых командиров. Они … одним словом, — разумнее и «контактнее», и не верят пустым лозунгам,
          предпочитая «конкретику», реальность и действие.
          * * *
          «Еще он, правда, тоже хил и слаб,
          Но он страдалец, а не гордый раб,
          Небезопасен и небезоружен…
          А глина ведь не вечный матерьял,
          И то, что я когда-то потерял,
          Он в воздухе арбатском обнаружил.»
          1980
          В воздухе 80-ых «розы красные цвели». Цвели розы, благо-УХ-али ландыши, а пока часы идут и маятник качается. Но маятник, «качнувшись
          влево, качнулся вправо… плывя в тоске необъяснимой, среди кирпичного надсада».
          Но не хочется о грустном, и, с непогасшим интересом, пробираясь тёмным лесом» через крепнущий мифологический бред, в с п о м и н а ю, как пел
          много-много лет назад Алексей Хвостенко: «Под небом голубым есть город золотой…» А. В. подпевал. Потом, через много-много лет, песни А.Х. и А.В. запели другие певцы. Много песен поётся в родной стороне —
          http://onesong.ru/20/FIShalyapin/tekst-pesni-Dubinushka
          Популярные тексты песен: Фиксики — Барабан, финальная песня на выпускной — Если хочешь остаться Фарида — Алсу — Карлы чыршылар Фиксики — Дрыц Тыц телевизор Филипп Киркоров — 101 килограмм нежности
          Фиксики — ПАССАТИЖИ Фиксики — Под Новый год Фанаты Tokio Hotel — Гимн Tokio Hotel Фидан Гафаров — Син минем сагышларым
          — — — — — — — — — — — — — — — — — — —————————-
          http://onesong.ru/20/FIShalyapin/tekst-pesni-Dubinushka
          (Первоначальный вариант песни)
          Много песен слыхал я в родной стороне,
          В них про радость, про горе мне пели,
          Но из песен одна в память врезалась мне,
          Это песня рабочей артели.
          Эх, дубинушка, ухнем,
          Эх, зеленая, сама пойдет,
          Подернем, подернем, да ухнем.

          И от дедов к отцам, от отцов к сыновьям
          Эта песня идет по наследству,
          И как только работать нам станет невмочь,
          Мы к дубине, как к верному средству.
          Эх, дубинушка, ухнем,
          Эх, зеленая, сама пойдет,
          Подернем, подернем, да ухнем.

          Я слыхал эту песнь, ее пела артель
          Поднимая бревно на стропила,
          Вдруг бревно сорвалось, и умолкла артель,
          Двух здоровых парней придавило.
          Эх, дубинушка, ухнем,
          Эх, зеленая, сама пойдет,
          Подернем, подернем, да ухнем.

          Тянем с лесом судно, иль железо куем,
          Иль в Сибири руду добываем,
          С мукой, с болью в груди одну песню поем
          Про дубину, мы в ней вспоминаем.
          Эх, дубинушка, ухнем,
          Эх, зеленая, сама пойдет,
          Подернем, подернем, да ухнем.

          И на Волге-реке утопая в песке
          Мы ломаем и ноги и спину,
          Надрываем там грудь и чтоб легче тянуть
          Мы поем про родную дубину.
          Эх, дубинушка, ухнем,
          Эх, зеленая, сама пойдет,
          Подернем, подернем, да ухнем.

          Но настанет пора и проснется народ,
          Разогнет он могучую спину,
          И на бар и царя, на попов и господ
          Он отыщет покрепче дубину.
          Эх, дубинушка, ухнем,
          Эх, зеленая, сама пойдет,
          Подернем, подернем, да ухнем.

  2. Уважаемый Сергей,

    я не всегда с Вами согласен, но даже если бы расхождение было бы по всем пунктам, я бы все простил за Ваше понимание и Вашу любовь к Окуджаве. Может быть, и на Страшном Суде это учтут и примут во внимание.

  3. Спасибо, дорогой Александр!
    Еще одно стихотворение Булата Окуджавы Вам в подарок. Здесь, я согласен с Быковым, только магия.

    Булат Окуджава

    С Моцартом мы уезжаем из Зальцбурга.
    Бричка вместительна. Лошади в масть.
    Жизнь моя, как перезревшее яблоко,
    тянется к теплой землице припасть.

    Ну а попутчик мой, этот молоденький,
    радостных слез не стирает с лица.
    Что ему думать про век свой коротенький
    Он лишь про музыку, чтоб до конца.

    Времени нету на долгие проводы…
    Да неужели уже не нужны
    слёзы, что были недаром ведь пролиты,
    крылья, что были не зря ведь даны?

    Ну а попутчик мой ручкою нервною
    машет и машет фортуне своей,
    нотку одну лишь нащупает верную —
    и заливается, как соловей.

    Руки мои на коленях покоятся,
    вздох безнадежный густеет в груди:
    там, за спиной — «До свиданья, околица!»…
    И ничего, ничего впереди.

    Ну а попутчик мой божеской выпечки,
    не покладая стараний своих,
    то он на флейточке, то он на скрипочке,
    то на валторне поет за двоих.

    1994
    https://www.youtube.com/watch?v=DCctfRt-vCs

  4. Но он страдалец, а не гордый раб,
    Небезопасен и небезоружен…

    А когда это было? Нет, стихотворение Окуджавы, конечно, не о Вас, уважаемый Сергей, и пациенты, приветствующие врача даже на официальной кммунистической демонстрации, не сделали из Вас раба. Врач, наверно, единственная профессия, где от человека самого зависит сделать себя хорошим или плохим человеком, врач — один из наиболее свободных людей, даже в лагере.

    1. Уважаемый Элиэзер!
      Если Вы о стихотворении, то оно написано в 1980. Я приводил его в Гостевой и приведу здесь.

      Арбатское вдохновение, или Воспоминания о детстве

      Булат Окуджава

      Посвящаю Антону

      Упрямо я твержу с давнишних пор:
      Меня воспитывал арбатский двор,
      Все в нем, от подлого до золотого.
      А если иногда я кружева
      Накручиваю на свои слова,
      Так это от любви. Что в том дурного?

      На фоне непросохшего белья
      Руины человечьего жилья,
      Крутые плечи дворника Алима…
      В Дорогомилово из тьмы Кремля,
      Усы прокуренные шевеля,
      Мой соплеменник пролетает мимо.

      Он маленький, немытый и рябой
      И выглядит растерянным и пьющим,
      Но суть его — пространство и разбой
      В кровавой драке прошлого с грядущим.
      Его клевреты топчутся в крови…
      Так где же почва для твоей любви? —
      Вы спросите с сомненьем, вам присущим.

      Что мне сказать? Я только лишь пророс.
      Еще далече до военных гроз.
      Еще загадкой манит подворотня.
      Еще я жизнь сверяю по двору
      И не подозреваю, что умру,
      Как в том не сомневаюсь я сегодня.

      Что мне сказать? Еще люблю свой двор,
      Его убогость и его простор,
      И аромат грошового обеда.
      И льну душой к заветному Кремлю,
      И усача кремлевского люблю,
      И самого себя люблю за это.

      Он там сидит, изогнутый в дугу,
      И глину разминает на кругу,
      И проволочку тянет для основы.
      Он лепит, обстоятелен и тих,
      Меня, надежды, сверстников моих,
      Отечество… И мы на все готовы.

      Что мне сказать? На все готов я был.
      Мой страшный век меня почти добил,
      Но речь не обо мне — она о сыне.
      И этот век не менее жесток,
      А между тем насмешлив мой сынок:
      Его не облапошить на мякине.

      Еще он, правда, тоже хил и слаб,
      Но он страдалец, а не гордый раб,
      Небезопасен и небезоружен…
      А глина ведь не вечный матерьял,
      И то, что я когда-то потерял,
      Он в воздухе арбатском обнаружил.
      (Он у стены кремлевской обнаружил.)

      Демонстрация, о которой я вспомнил, была в 1988 г.
      Вы правы, врач, благодаря профессии, свободен везде. Но, как человек, вернее, как гражданин такой же как все остальные. И сегодня в России,на мой взгляд, граждане делятся на две категории, гордые рабы и страдальцы. Последние страдают, но терпят. к ним я отношу себя теперешнего, и сына тоже.

  5. Спасибо, дорогой Сергей. Будет желание, расскажите о сыне.

    Ваш Артур.

    1. Дорогой Артур! Сын у меня уже совсем взрослый, ему 32. От меня он унаследовал только профессию, ну и слава Б-гу! Но, он свободен, в отличие от меня тогда и, в некоторой степени, сейчас.

      1. Дорогой Сергей!
        Моя мудрая еврейская бабушка из глухого Полесья говорила мне, активному пионеру из средней школы им. О.Кошевого: наши дети умнее нас. И, конечно была права.
        Шабат Шолом, доктор Сергей Сергеевич! Кланяйтесь жене и сыну.
        З повагою,
        Алекс

Обсуждение закрыто.