Дурной мир Торстена Веблена [1]

   У них денег куры не клюют,

         А у нас на водку не хватает!

В. Высоцкий.              

…Завидная судьба выпала книге Льюиса Моргана «Древнее общество».  Энгельс нашел там источник «происхождения семьи, частной собственности и государства», а Веблен нашел там происхождение праздного класса.  Каждому —  по потребности…

В 1899 г. в США вышла книга под названием «Теория праздного класса».  Ее написал сын иммигрантов из Норвегии Торстен Веблен (1857–1929), получивший PhD («доктор философии») в Йельском университете и читавший тогда лекции в Чикагском.  Подзаголовок книги: «Экономическое изучение институтов».

Отец Торстена поначалу был рабочим.  Путем суровой экономии и ограничений в потреблении, смог приобрести ферму, но образ жизни семьи, по-видимому, сохранился.

Детство Торстена прошло в условиях автаркическо-аскетического уклада норвежских крестьян.   Все предметы обихода и одежды изготовлялись дома, сахар-кофе «не по карману» и т.п.  Сообщают с оттенком неодобрения: в то время как десять братьев и сестер Торстена работали на ферме, он предпочитал уединяться на чердаке и читать книги.  Но чего вы хотите, мальчик тянулся к книге!  А помочь бы отцу на ферме? А физический труд?  Может, хотя бы полдня?  Хоть часа два-три в день?  С этим у нас было как-то непросто…

Чтобы не платить за образование детей, отец поставляет в колледж продукты из своего хозяйства.   Неотесанная деревенщина в домотканой одежде – таким видят Торстена сверстники в колледже и не стесняются давать ему это понять.  В нем развиваются замкнутость и высокомерие – он хорошо учится и быстро схватывает.  Уже тогда профессор политэкономии предлагает ему заняться научными исследованиями.  Веблен написал две работы.

После колледжа работал учителем, но вскоре остался без работы.  Вернулся на ферму отца.  Через год поступил в университет Гопкинса, но, не получив стипендии, ушел после первого семестра.  Тем не менее, написал еще одну экономическую работу.

Наконец, отец берет в банке ссуду, и Торстен оказывается в Йельском университете.  Как и ранее, вынужден вести аскетический образ жизни.  Увлекается теорией эволюции, участвует в дискуссиях.  Продолжает хорошо учиться и писать научные статьи.  Одна из них, представленная на конкурс, заслужила приз.  Ему двадцать семь лет.  И в том же году за диссертацию по Канту и Спенсеру Веблен получает степень «доктора философии».  Одаренный был парень, несомненно.

Несмотря на ученую степень, публикации в научных журналах (в том числе, статья «Теория женской одежды») и даже рекомендации двух йельских профессоров, Веблен не может найти работу.  Возвращается на ферму отца, подрабатывает литературным поденщиком, пробует себя в изобретательстве. А помочь бы отцу на ферме?  Ну что вы пристали, право…  Он продолжает научные  исследования «в стол», занимается самообразованием (германская философия, классические языки, история, ботаника…).

Наконец, его берут в Корнельский университет, на самую нижнюю ступень преподавательской иерархии.  Веблену уже тридцать три.  Его статья «Некоторые оставляемые без внимания вопросы теории социализма», опубликованная в экономическом ежеквартальнике, приносит ему научный грант.

Затем один из профессоров-покровителей Веблена переходит в новообразованный Чикагский университет и берет его с собой на весьма скромную должность «сотрудника для чтения лекций по экономике».  Все эти испытания и ущемления гордости не мешали ему писать  статьи и печататься, а затем стать редактором научно-экономического журнала.

В юбилейной публикации по случаю десятилетия университета Веблен изложил свои взгляды на роль кредита: «Кредит нужен только современному конкурирующему бизнесу, но никак не современному производству».  Довольно оригинальная точка зрения для экономиста…  Мягко говоря…  Хотелось бы услышать, кстати, где пролегает граница между бизнесом и производством?   И вообще, кто из нас понимает, о чем толкуем?

Как всегда (заметим эту особенность), Веблену не до объяснений.  Слова эти были сказаны уже  автором недавно опубликованной «Теории праздного класса».  Едва ли будет преувеличением сказать, что своей первой книгой Веблен взял реванш за все свои мытарства.

 

Теория праздного класса

 

Какова общая идея автора?

«Эволюция общественного устройства явилась процессом естественного отбора социальных институтов, — пишет Веблен. – Продолжающееся развитие институтов человеческого общества и природы человека, как и достигнутый в этом плане прогресс, можно в общих чертах свести к естественному отбору наиболее приспособленного образа мысли и процессу вынужденного приспособления индивидов к окружению, постепенно изменяющемуся с развитием общества, и социальных институтов, в условиях которых протекает человеческая жизнь.  Социальные институты не только сами есть результат процесса отбора и приспособления, формирующего преобладающие или господствующие типы отношений и духовную позицию; они в то же время являются особыми способами существования общества, которые образуют особую систему общественных отношений и, следовательно, в свою очередь выступают действенным фактором отбора».

Превосходно изложено.  Последнюю фразу даже можно принять как неуклюжую попытку дать общее определение – что такое социальный институт.  Как дефиниция, это несколько тавтологично.  Слог тяжеловат. Но идея есть, и она видна.

С этого начинается восьмая (из 14) глава книги.

Такое начало ожидалось бы увидеть, скорее,  в главе первой.  Или даже в предисловии.  Зачем мучить читателя, оставляя его в неведении аж до восьмой главы относительно предмета и общего подхода автора?  Все же не детективный роман пишем.

Но причуды композиции научного труда еще ничего в сравнении с другим приемом, методологическим.  А именно, Веблен не считает нужным дать четкое научное определение ключевому понятию своей теории.  Что такое – праздный класс?    Это и так должно быть очевидно всем, без дефиниции…

…В первобытном обществе произошло разделение труда.  Кто-то присвоил себе право на охоту и войну, а кому-то выпало пахать землю и готовить еду.   Какие занятия более низменны?  Ну, это всем ясно: пахать и варить.  Какие более почетны?  Правильно: охота и война.

Что может вернее всего подтвердить высокий статус?  Собственность?  Не спешите, тут  важно, каким способом она добыта.  Если тяжелым трудом, она мало уважаема (ферма Веблена-старшего!).  А вот если она получена пассивно, то есть, без труда в поте лица, тогда ее обладатель вызывает восхищение окружающих.  Так считает автор.

Людям присущ «инстинкт завистливого подражательства», делает новое открытие Веблен, ненароком приоткрывая потемки своей души.  Те, кто занимались войной и грабежами,  приобрели богатство, восхищение и пробудили завистливое подражательство вокруг себя.  Понятно, что такое «праздный класс»?  Это группа, которая не трудится в поте лица, а только развлекается охотой и  войной.

«Сегодня о Веблене напоминает реклама компании дезодорантов: Никогда не давайте им учуять ваш пот», — иронизирует современный экономист Тодд Бакхолз.

Существование и развитие института частной собственности, продолжает Веблен, — привели к появлению власти денег и «денежной цивилизации».  Вся (вся!) многотысячелетняя эволюция человеческого общества шла по ложному пути…

Мало того, что владельцы денежного богатства бесполезны для общества, так как не участвуют в создании материальных благ.  Они еще и вредны, потому что служат причиной бесполезного расточения материальных благ во имя престижного потребления — не ради пользы, а ради демонстрации своего статуса и власти.

Чтобы не оставалось сомнений, Веблен вводит два важных понятия: показной досуг и показное потребление.

Первое — это досуг напоказ, который вопиет о статусе того, кто может себе такое позволить.  Второе и так понятно.

Чего уж, есть такое дело.  Если вы явитесь на какую-то там тусовку  в галстуке, купленном в универмаге за углом, вы будете ловить на себе насмешливые взгляды мужчин и жалостливые – женщин.  А если на вас случится костюм, купленный там же, вы ощутите себя окном – люди будут смотреть сквозь вас.  Это бывает.

Один из последователей Веблена, современный социолог, не столь известный, но столь же глубокомысленный, приобщил к показному потреблению также посещение оперы и симфонических концертов.  Конечно, сам он ходит в концерты из чистой любви к музыке — ведь «праздный класс» это другие, но не он, профессор…

«Как представляется из предшествующего обзора, — пишет Веблен, — развитие показной праздности и показного потребления, возможность использования как одного, так и другого в целях приобретения и сохранения почтенности заключается в элементе расточительства, общем для них обоих.  В одном случае это излишняя трата времени и сил, в другом – излишнее материальное потребление.  И в обоих случаях это способы демонстрации обладания богатством».

По мере роста богатства и власти денег, растет стремление к смене стилей, в частности, в одежде, обстановке…  Один из элементов показного потребления – институт моды и частая перемена стилей.  Это возлагает тяжкое бремя на общественное производство.  Постоянная смена моды ведет к частой перемене одежды, мебели и пр., а это — расточительство материальных благ, говорит Веблен.  Развиваем эту мысль:  приобрел однажды пальто, так и носи его, пока не рассыплется от ветхости.

Итак, Веблен провозглашает «фундаментальный» и «великий» закон денежной цивилизации – «закон показного расточительства».

Признаем, что во всем этом есть доля правды.  Все мы встречали людей с подобным хобби.  Да мы и сами подвержены таким веяниям.  Ну, подчас… в какой-то степени…  Проблема с Вебленом здесь в смещении акцентов до неправдоподобия, а также чрезмерной генерализации и абсолютизации.

Автору этих строк доводилось встречать людей, склонных к показному потреблению.  Для них это было важным моментом, но все же были у них заботы и поважнее.  Возможно, есть и такие среди нас, у кого нет иных забот, но согласованный опыт говорит, что таких кретинов ничтожно мало.  Еще труднее поверить, что среди читателей этих строк – даже носящих совсем не дешевые костюмы, галстуки и часы (пусть даже напоказ!) —  найдется хотя бы один процент таких, кто ведет праздный образ жизни.  Но это – по нашим понятиям о праздности.  У Веблена понятие свое.

Современным типом праздного класса выступают у Веблена бизнесмены.  Они ведь ничего сами не производят (до чего верно подмечено!).  Они – как вожди первобытного племени —  используют свои таланты, чтобы содрать деньги с других и жить потом в довольстве и досуге.

В профессии адвоката, по мнению Веблена, «нет и намека на полезность в какой-либо другой области, кроме соперничества»; юрист «занимается исключительно частными моментами хищнического мошенничества, либо в устройстве махинаций, либо в расстройстве махинаций других»[2].  Пожалуй, ведь и тут есть какая-то доля правды.  Только какая доля?..

Спорт в современных обществах стал популярен именно из-за своей бесполезности – это форма демонстрации показного досуга.

Религия – как вещь совершенно бесполезная – тоже есть форма показного досуга.  Церковные здания – пустая трата земельных участков, а служители культа – естественно, часть праздного класса.

Такие бесполезные в хозяйстве вещи, как манеры и правила хорошего тона, придуманы ради показного досуга.

Институт праздного класса, по мнению Веблена, задерживает развитие общества в силу трех основных причин: инерции, свойственной самому классу; примером демонстративного расточительства; системой неравного распределения благосостояния и средств существования.

 

«Дура – не дура, а свои сто в день имею», — говорит мартышка в известном анекдоте.  Так и наш Веблен.  Его изобретение – показное потребление — обогатило американскую социологию.  Появился даже научный термин «вебленовы блага» — коих приобретение мотивируется не их полезными свойствами, а единственно только показухи ради.

Вы скажете, мол, как отличить один мотив от другого, ведь в душу человека не залезешь?  Наивный вопрос.  Что бесполезно в хозяйстве (на взгляд Веблена и его адептов, конечно, – и здесь момент принципиальный!), то и есть «вебленово благо».  Часы от Картье (что там Картье, пусть даже просто Сейко) полезны ровно в той же степени, как простая штамповка, — они точно так же показывают время, а что еще нам нужно?

Не следует думать, однако, что все так упрощенно и глупо в этой книге.  Напротив, все очень научно.  Приведем примеры научного стиля Веблена.

«По мере накопления состояний происходит дальнейшее развитие структуры и функций праздного класса, и внутри класса начинается расслоение.  Возникает более или менее сложная система ступеней и рангов.  Это расслоение усугубляется в результате наследования состояния и, как следствие, знатности.  Одновременно идет наследование обязательной праздности; и знатность достаточно высокая, чтобы повлечь за собой праздную жизнь, может быть получена по наследству…»

Или такое: «…возможно, не будет неуместным замечание, что вся та значительная часть моральных устоев, которые вырастают вокруг понятия неприкосновенности собственности, является психологическим продуктом традиционного восхваления богатства.  И следует добавить, что это богатство, считающееся свято неприкосновенным, высоко ценится благодаря той доброй славе, которую приносит его показное потребление».

Согласимся мы с автором или нет, но нельзя не увидеть здесь стиль нормального ученого и тонкие наблюдения социально-психологического характера.  Как и в иных местах книги.

Только все это  –  еще не теория, это пока еще осмысление автором своих наблюдений — сырой материал, из которого должна выйти теория путем обобщений, акцентов и разумных рассуждений.  И вот, когда выстраивается теория, нашему взору является набор научных нелепостей.  Наука обращается в «псевдо» по причине изначального присутствия основополагающей идеологической установки.  Добавим, ложной установки.

Веблен абсолютно убежден в том, что богачи и знать — в принципе, во все эпохи —  бесполезны для жизни и развития общества.  И что бизнесмены «ничего не производят».  Возможность других мнений не предполагается.  Это пред-убеждение явилось причиной появления книги, оно лежит у него в основе всего анализа и просвечивает во всей ткани текста.

Трудно читать эту книгу — все время что-то мешает ухватить главное.  А главное-то находится за пределами текста.  Два пишем, три в уме.  Видна определенная логика в пределах абзаца или страницы («если…, то…»), но в целом развитие определяется невысказанной априорной предпосылкой.  Вот и Марк Блауг заметил в своей знаменитой книге: «Читая его, мы чувствуем, что нам что-то объясняют.  Но что именно?»[3]

Не столько «объясняют», профессор, сколько внушить стараются.  Вот в чем штука…

Соответственна и эстетика Веблена, чему отведена целая глава — «Денежные каноны вкуса».  Эстетический канон его – безоговорочная утилитарность.  То, что почитается у людей красивым, чаще всего оказывается бесполезным расточением ресурсов в угоду показному потреблению.  В том числе, и у средних классов, которыми руководит завистливая подражательность.  Эдакая  писаревщина по-американски.

Касательно женской красоты, читаем:

«Помимо такого общего контроля, осуществляемого нормой показного расточительства в отношении идеала женской красоты, есть кое-какие моменты, заслуживающие особого упоминания, так как в них хорошо видно, как эта норма может оказывать господствующее влияние на представления мужчин о женской красоте.   Уже отмечалось, что на тех ступенях экономического развития, на которых в качестве средства к достижению доброго имени широко почитается демонстративная праздность, идеал требует изысканных и миниатюрных рук и ног и тонкой талии.  Эти черты, вместе с другими связанными с этим недостатками сложения призваны показать, что наделенная ими личность не способна к полезной работе и потому, следуя праздному образу жизни, должна находиться на содержании у своего владельца.  Такая личность не приносит пользы, требует больших расходов и, следовательно, представляет собой ценность как свидетельство денежной силы».

Что тут возразишь?  К укладке шпал такие женщины, пожалуй, и вправду не пригодны.  И опять: уберите отсюда писаревщину — останутся по-своему любопытные наблюдения (согласимся мы с ними или нет, другой вопрос).  Но вся соль у Веблена именно в том, что мы предлагаем удалить.

Досталось, разумеется, и высшему образованию в Америке.  Начиная с названия главы: «Высшее образование как выражение денежной культуры».

Вы только не подумайте худого, не учебные программы и не методика преподавания занимают Веблена.  Он другим озабочен: образование в целом служит интересам праздного класса и плодит праздный класс.  Когда-то образование было делом жречества, и теперь характерной чертой учебных заведений остается пережиток обрядности и ритуала (например, церемония выпуска, включая обычай надевать мантии и шапочки).  Основная цель – «приготовление молодежи из рядов духовенства и праздного класса или же зарождающегося праздного класса к материальному или нематериальному потреблению – принятым в обществе, благопристойным образом и в доставляющем почет объеме».

Не забыт и Чикагский университет:  «В наши дни ученый ритуал процветает в тех учебных заведениях, главной целью которых является культивирование “гуманитарных наук”.  Это соответствие обнаруживается, может быть, особенно четко в ходе развития американских колледжей и университетов, возникших недавно»…   Автор, почитаемый некоторыми как большой социальный мыслитель, проявляет совершенное непонимание важнейшей функции ритуала в упорядочении социальной жизни.

 

Книга «Теория праздного класса» имела шумный успех, вскоре последовали переиздания.  Словами современного автора, из полной безвестности Веблен был вознесен в герои.

Правда, успех имел место, скорее, за пределами научной сферы.  Как можно догадаться, в среде тогдашних прогрессистов.   Ученая среда – экономисты — не поняла новой теории и не приняла ее.  Поначалу, пока не начала изменяться сама ученая среда…

Подход Веблена в целом заставляет вспомнить о Марксе. Однако, общественный антагонизм у Веблена не тот, что у Маркса.  Тут отрицательным героем является бизнесмен, а положительным – инженер.  Об этом другие его книги — «Теория делового предпринимательства» и «Инженеры и система цен».

«Теория делового предпринимательства»

Так.  Еще одна теория…  Уже в первой книге он упоминал инстинкт мастерства.  По мере заражения общества показным досугом и показным потреблением, инстинкт этот страждет.  У праздного класса он вырождается.  Только инженеры еще сохраняют его.

Короче, так. Инженеры стремятся усовершенствовать продукцию производства, тогда как стремление предпринимателей состоит в том, чтобы продолжать производить устаревшие продукты – они не любят и не хотят инвестировать в улучшения технологий.  Еще одно сверхоригинальное суждение…

Неясно, как это самое стремление держаться за старое совмещается с частой сменой моды и потребностей у праздного класса – ведь последнее связано с постоянным сдвигом структуры спроса.  И класс тот состоит не из одних капиталистов.  Но Веблена трудно упрекнуть в строгой логичности, когда он садится на любимого конька.

Далее, в силу денежной власти капиталистов, они гнут свою линию.  Экономика становится расточительной, оборудование изнашивается и устаревает.  Капиталисты озабочены только прибылями.  Отсюда поползновения ограничить производство на монополистический манер и понижать издержки.  В механике они ничего не смыслят, поэтому возникает эффект показного отказа от эффективности.  Открытие за открытием…

Как две ведущие тенденции американского капитализма Вебленом были выделены монополизация и наращивание сил экономической депрессии.

«Капитаны промышленности», ориентируясь на захват как можно большей части индустриальной системы, не заинтересованы в ее рациональном функционировании, поскольку извлекают доходы из сбоев процесса общественного производства. Подчинение индустрии целям возрастания денежного богатства деформирует индустриальную систему, вызывая кризисы недопроизводства и перепроизводства.  Тут уже заявка на теорию бизнес-цикла…

Итак, одни (инженеры) хотят удовлетворять потребности потребителей.  Другие (капиталисты), раз и навсегда вложив деньги, не хотят больше никаких перемен, требующих новых вложений.  В погоне за минутной прибылью, они саботируют экономический рост.

В это дело могло бы вклиниться государство и призвать этих хищников к порядку — тут (неожиданно для нас и самого Веблена) на заднем плане возникает Адам Смит, чтобы ободряюще кивнуть.  Однако поезд уже ушел, Веблен – тоже.  Ибо «как неизменно имеет место в цивилизованных  странах», законодатели и администрация «представляют интересы бизнеса» (кивок от Карла Маркса).

К чему же ведет такое развитие?  К открытому конфликту между капиталистами и инженерами.   Кто больше в ком нуждается, в конце концов?  Инженерам не нужны хозяева предприятий….  Ну так ему представлялось, чего вы в самом деле…  А хозяевам (которые всеми силами тормозят нововведения) инженеры нужны позарез…  Перестаньте, девушка, это логика у него такая…

Так что, в один прекрасный момент технари не смогут больше терпеть расточительства и изнашивания, они взбунтуются, сбросят капиталистов и возьмут власть.  И возникнет республика имени Веблена, где управлять производством станут «соответственно подготовленные технические эксперты, производственные инженеры без коммерческого интереса».

Вот наделают они делов, направляя производство без коммерческого интереса…  Технократия по-вебленовски – та еще перспектива…

При всех издержках «Теории праздного класса», все же там автор теоретизировал о том, что мог узнать из книг по истории или наблюдать сам.  В данном случае очевидно, что о мире делового предпринимательства и промышленного производства он имел понятие самое туманное.

Из более поздних работ Веблена – «Абсентеистская собственность и деловое предпринимательство».  Она интересна тем, что он чуть ли не первым заговорил об отделении власти от собственности в корпорациях.  Но как заговорил!

Собственники корпораций, видите ли, стремятся к праздному образу жизни и потому устраняются от управления своими организациями.  Неужели, д-р?  А что такое – эти собственники корпораций, вам известно?

Остальное – желчная критика капитализма.  Финансисты и банкиры ведут паразитический образ жизни, а кредит как таковой – «один из обветшалых институтов», и его ожидает исчезновение.  «Наверное, и банкир отживет свой век».

Ну что поделаешь, имел человек право на свое понимание вещей – даром, что оно не сходилось с представлениями нормальной экономической науки.  Разумеется, не сходилось оно и с экономической практикой.  Скажем прямо, совсем ни с чем не сходилось…

Веблен, со своими соображениями по поводу власти и собственности в корпорациях, подчас преподносится нам как предтеча более поздних теорий на сей предмет.  Ведь и правда, владеют одни, а управляют другие.

К сожалению, «абсентеистская собственность» Веблена отнюдь не то, что характерно для корпораций в данном вопросе.  Отделение власти от собственности?  Есть такое дело, но состоит оно не в том, что капиталистам лень управлять.  И не в том даже, что собственники самоустраняются от управления.

Уж не представлял ли себе Веблен собственников корпораций по карикатурам, изображающим пузатого буржуя с мешком денег?  Знал ли он, что собственники корпораций – это держатели ее акций и облигаций?  И что управление делегировано менеджерам, чью деятельность акционерам на практике – верно, контролировать почти или совсем невозможно?

Такие вопросы к Веблену возникают на основе его концепции «абсентеистской собственности».   Во всяком случае, приписываемый Веблену приоритет в этом вопросе, по-видимому, основан на недоразумении – так же, как иные его «прозрения».

Впрочем, как понимать приоритет?  Об отделении собственности от управления в корпорациях Веблен действительно заговорил первым, даже притом, что он очевидно не знал, о чем говорит…  Ну, примерно так, как старшина Цибулько первым установил связь пространства и времени, приказав копать канаву «от забора и до обеда».

Веблен и экономика

Нетрадиционен подход Веблена к экономической науке.  Она занимается абстракциями, которые мало соотносятся с реальной жизнью, считает он.

Политическая экономия очарована идеей гармонии интересов, а в жизни идет жестокая борьба за существование. Теория все время сворачивает на равновесие, а в жизни имеет место непрерывный процесс движения – т.е. изменчивости и приспособляемости к обстоятельствам.  А что, неправильно, да?  Все верно говорит товарищ.

Далее.  Экономисты видят в человеке нечто вроде арифмометра, вычисляющего полезность благ, тогда как человек – создание иррациональное, которое стремится к максимальному социальному статусу, неважно какой ценой.

Того, что последнее — с точки зрения критикуемой им теории! — есть просто частный случай максимизации функции полезности, было, как видим, выше его понимания.

В статье «Ограниченность предельной полезности» (1909) Веблен указывает, что эта теория «от начала до конца есть учение о ценности, и с точки зрения формы и метода это теория оценивания».

Допустим, и что?  А то, что вся теория лежит в области распределения, делает открытие Веблен.  И попытки приложить ее к производству не дают «ощутимого эффекта».  Как это так?  А вот так: результатом оказывается «доктрина  производства ценностей», а ценность у всех теоретиков полезности – это дело оценивания, так что «вся экскурсия возвращается в область распределения».  Так он понимал сей предмет.

И это еще не все.   В рамках такого узкого диапазона, теория предельной полезности целиком и полностью статична.  В ней нет никакого движения, ни в каком смысле.  Никто из этих ученых «не внес ничего заметного в теорию порождения, роста, изменения и т.д. экономической жизни».  Верно, черт возьми!  А разве они замахивались на это?  А разве должны были?

Трудно спорить с вебленовой характеристикой.  Если пренебречь некоторыми упрощениями, в общем, почти все верно.  Зато у нас возникает вопрос к Веблену: почему непременно теория предельной полезности, вдобавок ко всем своим огромным достижениям (каковые наш товарищ оценить должным образом не сумел), должна еще уметь объяснять всякого рода изменения в жизни?  Может, для этого нужна другая теория?

Вот ответ Веблена: «Для современного ученого, феномены роста и изменений – наиболее неотвязные и самые важные по своим последствиям факты, наблюдаемые в экономической жизни.  Для понимания современной экономической жизни, технологический прогресс двух последних столетий, – то есть, рост промышленного мастерства – имеет значение первостепенное.  Но теория предельной полезности этих материй не касается, и эти материи не касаются теории предельной полезности».

Точно. Также не касается эта теория ни инфляции, ни экономических циклов, ни монополистических явлений, ни прав собственности и еще многого другого, не говоря уже о предсказании лунных затмений.

И это тоже еще не все.  Для этой школы, пишет Веблен, характерно то, что какого бы институционального явления она ни касалась по ходу дела, такие институциональные факты принимаются как данные и удаляются из рассмотрения.  «Например, если речь о цене, нам предлагают объяснение того, как может происходить обмен, но ни цена, ни деньги во внимание не принимаются».

Да хуже того, дорогой профессор экономики!  Ухитряясь не принимать во внимание цену как институт, критикуемая вами теория объясняет формирование всякой цены.  А вы и не знали?

Еще прежде, в 1898 г., Веблен опубликовал статью «Почему экономическая наука не является эволюционной дисциплиной?»  Из нее многое становится более понятным.

Только не думайте, что он отвечает на вопрос, поставленный в заголовке.  Много слов сказано о тех или иных особенностях экономики как науки, и кое-что даже справедливо (как и в статье о теории предельной полезности).  Иные утверждения статьи читатель может впопыхах принять за попытки ответить на вопрос, заявленный в заголовке.   Если приглядеться, однако, везде мы видим знакомый уже подход.  Это не анализ возможностей и достижений науки, а критика ее с позиции того, какой она должна быть — по мнению Веблена.  Везде обсуждается не то, что есть, а то, чего нет.

Почему, собственно говоря, экономика должна быть эволюционной?  Как можно уже догадаться, прямого ответа в статье не найти.  Но из текста становится ясно, откуда такие требования.  Другие социальные науки – социология, антропология и пр. – уже стали или становятся эволюционными (конец XIX в.).  Там вовсю уже резвится социальный дарвинизм.  А вот экономика  позорно отстает.

Короче говоря, обычную экономическую науку Веблен разнес в пух и прах.   Она не описывает человека как личность, находящуюся в определенной общественной среде.  Тем более, она не учитывает историческое развитие самой этой общественной среды.  Она «не», «не», «не»…   Справедливо? Конечно.  Все это предметы для другой теории, и такое направление в экономике еще нужно было создать.  Но этого-то Веблен и не сделал.  Правда, один момент у Веблена можно (при большом желании) назвать заявкой на теорию.  Притом, даже на эволюционно-институциональную!

Концепция социальных изменений

Идея Веблена о том, что институты развиваются во времени и к ним  применим принцип естественного отбора, в общем, здравая.  Но как он прилагает ее к истории?

Без раздумий принимает Веблен постулат Маркса о том, что  развитие технологии детерминирует характер культуры общества.[4]  Отличие же от Маркса в том, что препятствуют изменениям не «отжившие классы», а устоявшиеся институты (законы, моральные подходы, системы образования…) и связанные с ними «укоренившиеся интересы», то есть группы людей.  Их подход: «Все существующее – правильно», тогда как закон естественного отбора: «Все существующее – не годится».  Сильно сказано.  Если все подряд, что существует, не годится, что же останется после отбора?  Но это к слову.

В связи со своим подходом, Веблен высказывает очередное оригинальное соображение.  Страна технологически отставшая имеет «преимущество заимствовать» готовую технологическую культуру из передовой страны, вместо того, чтобы развивать ее постепенно.  Технологии, перенимаемые из другого общества «не обросли культурными элементами», выросшими на родине в процессе развития.  Так что, вот они – готовенькие и без институционального балласта страны-донора.

Таким путем, пишет Веблен, Германия переняла машинную технологию Британии «без дефектов ее качества».  В то время как в Англии старые институты продолжают препятствовать и задерживать развитие нового, Германия берет самое передовое и использует его полностью, не встречая сопротивления «укоренившихся интересов».  Заимствование может ускорить развитие страны-реципиента и, таким образом, обеспечить ей конкурентное преимущество перед страной-донором.   Таковы идеи статьи «Имперская Германия и Промышленная Революция» (1915). [5]

Правдоподобно?  Вполне.  И что следует из этих общих мест?  В промышленной системе Англии, пишет Веблен, давно уже шли изменения, улучшения, инновации, специализация и т.д.  Принимались технические решения, самые передовые для тех времен, но ставшие устаревшими по мере дальнейшего развития.  И они продолжают существовать наряду с тем, что появляется нового.   Так что, при всем дальнейшем техническом прогрессе, остается «фатальное нежелание или неспособность преодолеть всеохватывающее сопротивление устарелого».  В пример Веблен приводит размер железнодорожной колеи в Великобритании.  Она слишком узка, но терминалы, маневровые устройства,  средства погрузки-разгрузки — все было приспособлено к ней и неотъемлемым от нее «куцым» вагонам.

С точки зрения общества (в понимании Веблена), все это старое оборудование должно быть заменено.  Но так оно приносит прибыль (! – ЕМ), руководство железных дорог не хочет ничего менять и, вследствие этого,  вносит свой вклад  в промышленный упадок Англии.

А нельзя ли предположить, что руководство железных дорог лучше знает свои альтернативные издержки?  И что оно немедленно заменит «устаревшее» оборудование, как только увидит, что такая инвестиция принесет больше пользы?

По-видимому, мы слишком многого хотим от Веблена.  Уровень понимания экономических вопросов у нашего героя был минимальным.  Использование «устаревшего» оборудования, — которое, заметим, приносит прибыль, —  ведет к промышленному упадку страны, заявляет он.  Это есть наказание за первопроходство.

Данную идею можно было бы назвать, пожалуй, одной из нетривиальных интуиций Веблена.  В современных терминах, сказанное позволительно выразить такими словами: технологическая и/или институциональная ловушка как следствие когда-то прежде выбранных решений.   Данное «вебленово благо» — понятие эволюционной ловушки — стало в наши дни основой теории «зависимости от предыдущего пути развития» (path dependence) как разновидности «провалов рынка».

К последнему мы уже обращались (см. гл. 48).  А здесь побудем еще с Вебленом.  Вот он указывает (от имени общества), что «устарелое»  нужно заменять даже тогда, когда оно приносит прибыль.  А кто определяет, что устарело, а что еще нет?  Странный вопрос!  Кто у нас определял, что бесполезно в личном хозяйстве?  Торстен Веблен и определяет.  Английская колея, например, безоговорочно устарела.

И как же вышел такой конфуз с английской колеей, в конце-то концов?   Веблен этого не знает, ему нужно помочь.  Изобретатель паровоза инженер Стефенсон принял такое расстояние между колесами, каким оно было до того у английских гужевых повозок: 4 фута и 8,5 дюйма (1435 см).  Этот размер он применил при строительстве первой (на деле, второй) железнодорожной линии Ливерпуль – Манчестер в 1830 г., технические решения которой стали образцом для железных дорог Великобритании и многих других стран. 

Ну почему, почему Стефенсон не догадался взять колею пошире?  Зачем ему к повозкам-то привязываться?

Выбор Стефенсона, как сообщают другие, знающие люди, был обусловлен шириной существовавших тогда мостов, насыпей и выемок – о чем Веблен, похоже, не догадывался (он был уверен, что этот выбор связан с размерами вагонов!).  Выбор иной ширины потребовал бы реконструкции всей дорожной инфрастуктуры Англии и, соответственно, огромных инвестиций.

И так как Англия стала продавать на экспорт локомотивы, рельсы и пр., постепенно стандартная английская колея была принята во всей Европе (включая Германию!), кроме Испании и Португалии.   А также в США, Канаде, Мексике, Австралии, Сев. Африке, Китае, Турции и Саудовской Аравии.  Ее протяженность сегодня составляет 60% всех железных дорог мира.[6]  Судите сами, как этот «устаревший» стандарт помешал и продолжает мешать промышленному развитию принявших его стран.

Бай-бай, Веблен!

Он, который при каждом удобном случае употреблял слово «институт» и упрекал экономическую науку в неспособности описывать их развитие, прохлопал  институциональную революцию, о которой мы упоминали выше (см. гл. 44).[*]

Да, но мог ли Веблен знать об этом? В его-то время?  Разумеется, мог – в какой-то форме, достаточной, чтобы хоть распознать и обозначить явление.   Информация, которую использовал Дуглас Аллен, была доступна во времена Веблена.  Конечно, в придачу нужен еще и определенный взгляд на вещи.  Нужно институциональное мышление.

Что такое институт?  Веблен определял институты как «комплекс привычных способов мышления и общепринятого поведения».  А вот как пишет Д. Аллен: «Главная роль институтов – это контролировать дурное поведение, влияя на стимулы, которые побуждают индивидов действовать так, а не иначе».  Сравните сами.  Понимание Веблена нельзя назвать ошибочным.  Что оно бессодержательное, можно сказать определенно.

Когда ученый считает, что развитие общества определяется развитием технологии, путь к анализу институтов ему закрыт.  Чего уж там, если он даже не поинтересовался, почему был выбран английский стандарт колеи.  О «праздном классе» и вспоминать совестно.

Невежество Веблена во множестве вопросов, о которых он писал,  принадлежит истории.  Однако, принцип заимствования передовых технологий и перенос их в страны, где нет соответствующих институтов (что Веблен считал преимуществом), нередко брался на вооружение уже в нашу эпоху.  Например, в СССР.  Кукуруза. Химизация.  Компьютеризация…[7]  И в развивающихся странах…   Что из этого выходило, сколько денег было угрохано без отдачи (и разворовано) – о том разговор не для этой главы.  На пару с братом своим, марксизмом, вебленовщина принесла и продолжает приносить вред недоразвитым странам, внося свой скромный вклад в сумму мирового зла.

«Первое, к чему принуждали заезжего экономиста, — рассказывает Хайек о своей первой поездке в США в начале 20-х гг., — был визит в Новую школу социальных исследований, где требовалось выслушивать, как Торстейн Веблен саркастически и почти неразборчиво бормочет что-то перед группой восторженных пожилых дам – поразительно неприятное впечатление».

В культуре США Веблен до сих пор занимает почетное место, привлекая интерес исследователей и биографов.[8]  «Видимо, это очень американское явление, не вполне постижимое для иностранцев» — писал я когда-то. Если пошло на то, в Европе действительно институционализм (новый!) стал развиваться лишь совсем недавно.   А вот «очень американское явление» при более близком взгляде оказалось явлением просто левацким — впору умонастроениям интеллектуалов известного уклона.  Скорее, их трудами фигура Веблена приобрела значимость, несоразмерную его научному вкладу.

Сохранились свидетельства о том, что Веблен восхищался Марксом.  Известно также, что в поздний период своего профессорства он читал лекции по «Манифесту коммунистической партии».  Его самого часто сравнивают с Марксом и находят много общего, включая грязный беспорядок в доме и неряшливость в одежде (знаменитый сюртук Маркса, всегда обсыпанный сигарным пеплом).

Отметим и различие.  Бытовая неряшливость  была у Маркса в характере и усугублялась стесненностью жилья и перманентной нуждой.  Веблен вырос в условиях строго упорядоченного быта норвежских крестьян и теперь имел профессорский доход.  Так что отмеченный стиль его жизни, явился, скорее, делом принципа.  То было его показным потреблением.

Современные вебленовцы ценят его за то, он создал «характерно американский стиль критической теории, во многом отличный от европейского, происшедшего от Маркса» (курсив мой – ЕМ).[9]   «Критическая» — это точно, но теории не видно.  Критическое теоретизирование – вот чем  занимался Торстен Веблен.  Да и критика критике рознь.

Вопрос: была ли Вебленова критика полезной для экономической теории с точки зрения ее последующего развития?  Ответ: в последующем развитии науки отчетливых следов положительного влияния Веблена не прослеживается.

Многие (по инерции?) считают его одним из основателей институционализма — течения в экономической науке.   Не наше дело здесь раздавать почести и звания.  Со временем все утрясется с приоритетами и титулами.  Несомненно, он был талантлив, обладал большими способностями к анализу и широкому видению проблем, превосходно владел пером.  Даны ему были интуиция и некоторые прозрения.  Но как он распорядился этими дарами?..

Фактически, весь «институционализм» Веблена сводится к частому употреблению слова «институт».  Но трудно назвать анализом институтов то, что он про них писал.  И развитие социально-экономических институтов он не изучал.  Так, мы видели, что он даже не пытался понять социальную роль знати («праздного класса») в доиндустриальных обществах.

Пора уже открыть последнюю тайну нашего героя.  Написав множество книг и неимоверное число статей,  Веблен не создал ничего.  Пар ушел в свисток.  Несмотря на всю его критику тогдашней экономики, Веблен не сделал даже попытки подступиться хотя бы к наметкам какой-то своей положительной экономической теории.  Если, конечно, не считать таковой его тексты с названием «теория» — от женской одежды до «праздного класса» и «делового предпринимательства».   Те моменты у Веблена, где можно было бы говорить о действительно интересных идеях – «наказание за первопроходство», например, — на поверку оказываются вздором.

Не видно признаков и того, что он пытался наметить хоть какие-то основы эволюционной экономики. Когда Кеннет Боулдинг взялся за эволюционную экономику, он начал прямо с того места, где остановился Веблен, — то есть, с нуля.

Многим нравятся его стилистические находки: «показное потребление», «денежное соперничество», «завистливая подражательность», «отсутствующие собственники», «контроль по усмотрению», «тренированная некомпетентность» и др.  Вот такие вещи у него получались, и это, пожалуй, все, что осталось от Веблена в сухом остатке.

Как ни странно это может прозвучать для некоторых, Веблен – все еще почитаемый некоторыми как основоположник институционализма, —  не проявил понимания истинного значения институтов и логики их развития.  Выражаясь его же словами, в этом сказалась его собственная тренированная некомпетентность.

Примечания

[1] В книге Б.Селигмена «Основные течения современной экономической мысли» глава о Веблене  написана в настолько одобрительном ключе и с такой даже симпатией, что в полной тени остаются те особенности его творчества, о которых сказано в настоящей главе.  Так как в 60-е гг. в СССР это был практически единственный источник информации о Веблене, у многих из нас остался образ выдающегося (пускай, своеобразного) ученого, интерес к его творчеству и высокие ожидания.  Селигмен озаглавил главу: «Мир Торстена Веблена».

[2] Веблен Т. Указ. соч. С. 233.

[3] Марк Блауг. «Экономическая мысль в ретроспективе».  ДЕЛО. М, 1994.

[4] «Приобретая новые производительные силы, люди изменяют свой способ производства, а с изменением способа производства, способа обеспечения своей жизни, — они изменяют все свои общественные отношения. Ручная мельница дает нам общество с сюзереном во главе, паровая мельница – общество с промышленным капиталистом.» К.Маркс. «Нищета философии», с.133.

 

[5] Thorstein Veblen. Imperial Germany and the Industrial Revolution. 1915.

 

[6] См. http://en.wikipedia.org/wiki/Track_gauge.  В России принята была колея в 1520 см.

[7] Вспрмним рассказ Жванецкого о том, как поставили в гостинице компьютер, чтобы учитывал  свободные номера.  Только информации ему не давали.  «У них же это – шоколадки, там, духи…  А вы хотите, чтобы все знали, сколько есть свободных номеров?»…   Советские чиновники и слыхом о Веблене не слыхали.  Своим умом дошли до его мудрых идей.

[8] Ничего особенного – лет десять назад я видел в магазине толстенную биографию Ала Капоне.

[9] См: http://homes.chass.utoronto.ca/~jheath/veblen.pdf

[* ]  См. Douulas Allen. The Institutional Revolution. 2001.