ДЕГРАДАЦИЯ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКИ — 6

В выпуске 5 было рассказано о появлении Немецкой Исторической Школы в экономике  и о ее главных особенностях, а именно: отвержение теории классиков и упор на изучение экономической истории народов.  То и другое было бы допустимо, если бы эти ученые смогли противопоставить классикам альтернативную экономическую теорию.  Но развитие пошло совсем в иную сторону.

С одной стороны, труд ученых Исторической школы дал прекрасные плоды в виде ряда основательных обзоров экономической истории разных стран – особенно, Германии, Британии, Италии и даже Древнего Рима и Древней Греции.  Здесь нельзя не отметить замечательные достижения русской исторической школы в трудах И. Янжула, И. Кауфмана, А. Савина, М. Туган-Барановского, Д. Петрушевского, И. Кулишера и др.

С другой стороны, был декларирован так называемый «исторический метод в экономике».  То, что стали называть этим именем, осознанно свелось к описаниям исторического прошлого стран в предположении (весьма туманном и определенно несбыточном), что из истории хозяйственной жизни можно вывести некие закономерности экономического развития.

Вспомним, что идея о наличии общих экономических законов была отвергнута с порога.  Ее заменила идея о преходящем характере экономических законов и категорий, которые справедливы лишь применительно к какой-то стране и/ или к какой-то эпохе.  Произнося слово НАУКА, мы обычно имеем в виду поиски неких общих закономерностей, которые позволили бы нам лучше понимать окружающий мир.  Поэтому указанный выше подход можно, без малейшего оттенка пренебрежения или осуждения, — просто по факту — назвать походом антинаучным.

Как уже сказано, с этим связан и успех «Капитала» Маркса в тогдашней Германии, а потом во Франции и России.  Про Францию нужен особый разговор – она издавна была питомником и рассадником социалистических/ коммунистических идей.  В России почти или вообще не преподавали экономическую теорию.  Только экономическую историю и/ или социализм («легальный марксизм»).

В Пруссии теорию не преподавали, так что в образовании молодежи Историческая школа не имела конкурентов.  Это стало обычаем и в Австро-Венгрии.  Дальше — больше.  По замечанию Хайека, первые поколения «историцистов» и социалистов еще что-то знали об экономической науке, еще помнили какие-то вещи, и потому не могли не оглядываться на нее.  Последующие поколения уже вообще были свободны от остатков экономических познаний.  Когда ведущий «историцист» Густав Шмоллер стал государственным советником, преподавание экономической теории было просто запрещено.  Эта ситуация автоматически распространилась на всю Германию, когда произошло ее объединение.

Сказанное имело следствием массовое невежество образованного класса страны в вопросах экономической теории.  Последнее обернулось тем, что элита общества оказывалась беспомощной перед лицом реальных экономических проблем страны.  Особенно ярко проявилось это в критические периоды.  Историческая школа не могла подсказать ничего дельного на крутых поворотах истории.  Позже Мизес указывал, что именно поголовная экономическая неграмотность немецкой публики привела к гиперинфляции в Германии 20-х.  Что происходит с деньгами, не понимал буквально никто из политиков, профессоров или журналистов.

Можно различить три поколения немецкой Исторической школы.  Первое смогло только поставить задачу, потому что для ее решения оно не обладало достаточным материалом. Второе поколение оправдало себя именно собиранием этого колоссального материала, но оно не было в состоянии использовать его с максимальной отдачей. И лишь третье поколение – прежде всего, Макс Вебер,[1] — смогло взяться за обобщение и интерпретацию. Когда же он это сделал, выяснилось, что немецкий «исторический метод» способен дать лишь то, что называется описательной наукой.  Описательность в науке учит немногому.  Естественно:  чему может научить дисциплина без теории?

Кое-чему может, однако.  Для писателей Исторической школы характерно было смотреть на государство как на гаранта не только поддержания порядка, но и достижения тех целей, которые, по их мнению, не могут быть достигнуты свободными усилиями отдельных личностей.

Среди писателей этой волны пользовался большим сочувствием и уважением социализм.  В 1882 г. был созван научный конгресс, на котором присутствовали все ведущие германские профессора политической экономии, а также некоторые крупные капиталисты, вожди рабочих и других политических партий. Столь представительный форум собрался для обсуждения «социального вопроса». На конгрессе были сформулированы положения о регулирующей роли государства в смягчении для рабочего класса отрицательных последствий промышленного развития и открытии более широкого доступа к благам цивилизации. Один из оппонентов в шутку назвал эту группу ученых катедер-социалистами («социалистами на профессорской кафедре»). Но они не протестовали, и это название осталось в истории.

На рубеже XIX – XX вв. почти во всех странах Европы в общественном сознании набирали силу социалистические идеи.  Даже те, кому это было не по душе, считали наступление социализма неизбежным.  Особенно организованным и влиятельным он был в Британии.  Здесь его столпами были барон, позднее Лорд Пассфилд, который обычно выступал под именем Сидни Вебб, его жена Беатрис Вебб, а также драматург-вегетарианец Джордж Бернард Шоу.  Они были социалистами немарксистского толка и называли себя «фабианцами».  Фабианство означало отказ от насильственной революции, с упованием на постепенные парламентские реформы.  Это течение было распространено также в Австрии и некоторых других странах Европы.  Фабианцы вели активную пропагандистскую кампанию в пользу «облегчения участи бедных классов», как они это понимали.

В 1926 г. Сэр Эрнст Бенн, издатель, писатель и экономический публицист, напечатал в лондонской Таймс статью «Преподавание экономики: примеры из Кембриджа.  Серьезные вопросы игнорируются».  В частности, статья говорила о пренебрежении  факторами, определяющими производство, «преподавание сосредоточено на распределении, разделении, обложении и конфискациях».   Далее сказано: «университеты попали в подчинение к социалистам».

В США в начале ХХ в., вместо Исторической школы, большое влияние имел «американский институционализм».  Там акцент делали не столько на описание экономической истории, сколько на собирание статистических данных.  Надежда (столь же призрачная) была на извлечение из статистики неких общих закономерностей.  Это также было антитеоретическим направлением мысли.  Оно, правда, не захватило все университеты, но сыграло свою роль в воспитании массы экономических невежд.  Основоположником институционального метода в экономике считается (по недоразумению или по недомыслию) Торстен Веблен.  О нем когда-нибудь можно будет здесь рассказать.

Надеюсь, все рассказанное выше помогает увидеть общий ландшафт экономического мышления экономистов, в который в 1936 г. угодила книга Кейнса «Общая теория занятости, процента и денег».

[1] Макс Вебер (1964 – 1920) был разносторонним мыслителем, универсальным ученым, соединившим в себе философа, историка, социолога и экономиста. В его творчестве немецкая Историческая школа достигла своей наивысшей точки. На долю Вебера пришлась задача осмысления всего, что было наработано трудами немецких мыслителей XVIII–XIX вв. в области развития человеческих сообществ. Макс Вебер в наибольшей степени из всех свободен от предвзятостей национализма и односторонностей «исторического метода». В его творчестве без труда можно обнаружить мысль о том, что развитие экономической жизни народов и их культуры определяется некими общими законами, пробивающими себе дорогу сквозь все особенности национальных традиций, конкретных исторических обстоятельств и национального характера. Круг замкнулся.  Блестящие достижения Макса Вебера пришлись слишком поздно для судьбы немецкой экономической науки.