ДЕГРАДАЦИЯ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКИ — 5

В 1933 г. Фридрих Хайек вступил в должность профессора в Лондонской Школе Экономики.  Процедура включала инаугурационную лекцию, которую он назвал: «Тренд экономического мышления».  Ниже даются несколько цитат из нее с моими пояснениями.

«Существует общая убежденность в том, что где-то около середины XIX века, вроде бы под влиянием социалистических идей, общественная совесть была разбужена существованием человеческих страданий, которых до того старались не замечать, и было решено, что такого терпеть нельзя.  Отсюда и упадок старой политической экономии, которая была слепа к подобным вещам».  На деле ничто не может быть дальше от правды, говорит Хайек.  «Не делалось никаких серьезных попыток показать, что великие либеральные экономисты были хотя бы немного меньше озабочены благосостоянием беднейших классов, чем те, кто пришли им на смену.  И я не думаю, что любая такая попытка была бы успешной.  Причины для перемены нужно искать где-то еще».

Экономическая наука состоялась, главным образом, «как результат изучения и отвержения поочередных утопических планов, говорит Хайек, – если понимать слово утопические как предложения об улучшении нежелательных эффектов существующей системы, основанные на полнейшем игнорировании тех сил, которые в действительности обеспечивают ее работу».

Итак, все согласны, что в жизни нужны какие-то перемены.  Но если по поводу конечных целей согласие существует, то для решения о лучшей политике несомненно нужно экономическое знание.

У классиков подход к вопросам экономической политики был результатом их научных выводов.  Возражения против вмешательства государства проистекали из серии демонстраций того, что конкретные акты такого вмешательства определенно предотвращали достижение тех целей, ради которых осуществлялись.[1]

«Но положение молодой науки, которая приводила к заключениям, настолько противоречащим выводам более примитивных рассуждений, обречено было становиться все более трудным, как только – после своих первых триумфальных успехов – она стала осознавать свои недоработки».  И те, кому не нравились ее заключения, старались сыграть на этих недостатках, как только возможно.

«Атаки на науку проистекали, скорее, от антипатии к применению научных методов в изучении социальных проблем».  С одной стороны, были эмоции по поводу несправедливости и страданий, с другой стороны, сформировался комплекс научных рассуждений, которые препятствовали желанию немедленно исправить все на свете.  Понимание научных доводов требовало напряжения интеллекта, потому что они выявляли непрямые (и потому не очевидные) эффекты предлагаемых попыток исправления мира.

Это вызывало (и вызывает сейчас) интенсивную неприязнь.  Эмоциональный бунт был направлен против обоснованности подобных рассуждений в целом.  Так что, «общественный энтузиазм преуспел (временно) в разрушении инструмента, созданного, чтобы ему служить.  Потому что он был раздражен частыми разочарованиями, которые сам же и обусловил».

Верно, что в некоторых направлениях, таких как теория ценности, классики следовали неудачным допущениям (главным образом, это о попытках Рикардо найти основу ценности благ в затраченном труде).  Но отвержение аналитической экономики как целого произошло не столько вследствие выявления ее недостатков, сколько оттого, что как раз во время этого бунта было предложено нечто, претендовавшее на замещение прежнего как метод  рассуждений.  Для экономистов, нацеленных на практику, этот метод был свободен от спорных моментов существующей науки.  Это была немецкая Историческая школа.

Еще в первой половине 19 в. немецкий экономист Фридрих Лист восстал против того, что он назвал «Британской школой».  Он утврждал, что Адам Смит намеренно защищал свободу торговли, потому что Англия была тогда самой промышленно развитой страной и могла легко завоевывать иностранные рынки. А это препятствовало бы развитию промышленности в других странах.  Лист выдвинул две интересных идеи: (1) Промышленное воспитание нации.  Стране следует закрыть свои рынки от импорта товаров из-за границы, чтобы дать свободу развития собственной промышленности.  (2) Британская наука претендует на обладание общими экономическими законами, равно приложимыми для всех стран.  Но она не учитывает национально-историческое своебразие разных стран.  Поэтому экономисты должны изучать свою национальную экономическую историю.

Из этих не совсем глупых тезисов у последователей Листа родилась Немецкая Историческая Школа.

 

«В собственном смысле школа эта намеревалась заменить теоретический анализ описаниями, — пишет Хайек.  Но хотя сейчас это дело прошлого, оно имеет огромное историческое значение из-за влияния на популярные взгляды настоящего».

Падение авторитета классической экономики дискредитировало, в довольно широких кругах ученых, теоретический анализ вообще.  Стала множиться описательность как метод (историческая школа).  Другие пытались искать новые основания для экономической науки в математических абстракциях.  «Как следствие, понимание природы экономических проблем, достижения поколений ученых — были утрачены», — констатирует Хайек.

В тот же период в игру вступил другой фактор, подрывавший позиции экономической теории как таковой.

О, научный социализм!..

Отнюдь не случайно марксизм, едва лишь заявив о себе I томом «Капитала», немедленно нашел широкое признание именно в Германии.   Хайек проницательно замечает, что благодатную почву для идей Маркса подготовило абсолютное господство Исторической Школы в университетах страны.  Школа отрицала специфику экономики как науки.  Считалось, что явления экономической жизни являются продуктом не постоянных и общих закономерностей, а специфических (в каждой стране) процессов исторического развития.  При таком подходе теория невозможна.  И не нужна.  В конечном счете, «историки» пришли к государству как главной силе экономики.

Тогда-то и началось возвышение марксизма и социалистической школы вообще.  Книга под девизом Критика политической экономии (подзаголовок 1 тома «Капитала») пришлась весьма кстати в тогдашней Германии.   Вспомним, Маркс утверждал, что категории капитализма — процент, прибыль, рента и т.д. — являются по природе историческими.  То есть, преходящими.  Это было одним из краеугольных камней историцизма, который вскоре проник в науку многих стран, включая Британию и Америку.  Так называемый «американский институционализм» (теперь его называют «старым») стоял на той же анти-теоретической позиции.

Вульгаризация и упрощенчество бывали, конечно, и раньше.  Маркс обозначает веху потому, что в его лице сочетание научной некомпетентности и идеологической заданности было (может, впервые в истории) допущено в большую науку и стало ее частью.  Марксизм явился следствием повреждения экономической мысли и, со своей стороны, дополнительным мощным фактором ускорения этого процесса.

Маркс отрицал научную ценность всего, что было сделано и делалось в науке после Рикардо.  Из Смита и Рикардо он, однако, взял только то, что годилось для его собственной теории эксплуатации труда, притом  исказив идеи одного и другого.  Фактически же,  в основе его теории оказались не экономические законы классиков политической экономии, а «законы исторического развития», сформулированные им по образцу Сен-Симона.   Слишком много ученых некритично приняло эту позицию.

(Продолжение следует)