Автор: КТО ОН — АКАДЕМИК Н.Я.МАРР?
При жизни и после смерти его называли гением, сравнивали с Коперником, Дарвином, Менделеевым; считали, что он создал науку о языке, а позднее стали говорить о нем, как о шарлатане и вульгаризаторе науки.
В сознании большинства людей имя ученого филолога, востоковеда, лингвиста Н.Я. Марра (1864-1934) со времени выхода критической статьи Сталина ассоциируется со словом « марризм», которое стало самым одиозным словом, вошедшим в обиход научных кругов как синоним вредного и чуждого в науке явления. С тех пор, как следует из обзора многочисленных источников, в развенчании мифа о Марре, его былой славы и величия ничего не изменилось и до настоящего времени.
«Стиль Марра скорее напоминает камлание шамана, чем научные рассуждения», пишет профессор В.М. Алпатов [1]. «На сегодня теория Марра считается псевдонаучной, наподобие лысенковщины в биологии», отмечает М.Носоновский [2].
И более того, по мнению ученых (от Н.С.Трубецкого до И.М.Дьякона), Марр обнаруживал странности в поведении на протяжении всей жизни, а в 1920-е годы психически заболел [3], поэтому все его лингвистические построения с середины 20-х годов надо считать плодом его расстроенной психики.
Да, Марр был одержим наукой. О.М.Фрейденберг писала о своем учителе: «Где бы Марр ни находился — на улице, на заседании, на общественном собрании, за столом — он всюду работал мыслью над своим учением. Его голова была полна языковыми материалами, и он ошарашивал встречного знакомого, вываливая ему прямо без подготовки пригоршню слов и только за секунду перед этим вскрытых значений». Так что у нее невольно закрадывался вопрос: «Что видел во сне Марр? Неужели на несколько часов в сутки он переставал работать мыслью?» [4].
Темперамент Марра, увлеченность, страстность его натуры ощущаются даже в его письменном творчестве, проявляются в стилистике его работ, которые отличает эмоциональная манера изложения, яркая образность и меткость выражений. И в этом нам предстоит еще убедиться.
А пока вернемся к тому, что послужило главной причиной отверженности Марра в научной среде. Мы не беремся обсуждать вопрос, что понимать под психической нормой, существует ли грань между нормой и патологией, а также затрагивать такую тему, как «гениальность и помешательство», чему посвящена книга Чезаре Ломброзо. Это отдельная статья.
Вопрос в другом: совместима ли этика ученого с навешиванием Марру ярлыка душевнобольного человека? Является ли это прерогативой ученого синклита, которая вызывает сравнение ни с чем иным, как с инквизицией средневековья? С той лишь разницей, что в полную силу она развернулась уже после смерти Марра.
Что касается «лингвистических построений 20-ых годов», т.е. яфетической теории Марра, которую связывают с психическим заболеванием, то на этом следует остановиться. Как сам Марр реагировал на критику своих многочисленных оппонентов по этому поводу? Вот что он писал:
«Почти все легенды пессимистов построены на презумпции, что яфетическая теория есть мое создание личное, во всяком случае, личный вредоносный привнос. Словом, безумец раскрыл собственный Пандоров ящик, вскрыл среди мирно процветающей ученой среды, и вылетевшие из него злые гении отравляют и без того нездоровую атмосферу современной научной жизни.
По одной легенде создатель яфетической теории гениален, во всяком случае обладает исключительной способностью без труда овладеть любым языком, знает их неисчислимое множество Из той же легенды следует, что «утверждения гениального ученого очень интересны, но простым смертным недоступны, потому надо продолжать взращивать свои понятные нормальным умам и способностям положения индоевропейского языкознания
По другой легенде, с дикого Кавказа явился дикий человек, вздумавший учить ученых, возомнил, что…. некультурный грузинский язык может тягаться свом значением для учения о языке с такими богато-культурными классическими языками, как санскрит, как греческий, как латинский…
По версии той же легенды яфетическая теория порождение невежества. Сам автор и не учился вовсе сравнительной грамматике индоевропейских языков. Если бы он усвоил эту грамматику, то он никогда бы не высказал ни одной нам неведомой мысли, т.е. никогда не высказал бы тех несуразных мыслей, которые противоречат индоевропейской лингвистике, и, следовательно, ненаучны»[5].
Кто скажет, что это писал о себе психически нездоровый человек? Какой «безумец» способен посмотреть на себя глазами других?
Необычна сама биография Марра. Его предки были выходцами из Шотландии. Профессиональные садоводы, они были приглашены в Западную Грузию для внедрения новых сельскохозяйственных культур. Отцом его был шотландец Джеймс Марр, основатель Кутаисского ботанического сада, который первый произвел на Кавказе удачный опыт посадки чайного дерева в Гурии.
Овдовев в возрасте 80 с лишним лет, он женился на молодой грузинке. Отец говорил только по-английски и по-французски, мать – только по-грузински. Отец Марра скончался, когда ему было восемь лет. Но авторитет отца помог матери определить сына в классическую гимназию в Кутаиси. До поступления в гимназию Марр почти не знал русского языка. Первую книгу на русском языке («Робинзон Крузо») он прочитал во 2-м классе. До окончания университета он считался подданным Великобритании.
Уже в гимназии он проявил незаурядные способности и страсть к изучению языков. Кроме двух древних языков, латинского и древнегреческого Марр самостоятельно овладел еще несколькими — английским, французским, немецким и итальянским, переводил статьи из европейских оригиналов.
Но, как отмечают его биографы, «в гимназии Николай Марр славился как самый преуспевающий, и одновременно странный ученик». В чем проявлялись эти странности?
Из описания его биографии следует, что пропустив в 5 классе полгода занятий из-за болезни, он вдруг решает уйти, чтобы работать телеграфистом, но его удержала мать. Чтобы самостоятельно (!) выучить иностранные языки, он практически не посещает занятия, но переходит с отличными оценками из класса в класс. Чтобы добиться совершенства в знании греческого языка, которым он увлёкся в 8 (выпускном) классе, он подаёт прошение начальству о прохождении курса 8 класса вторично».
Этого оказалось достаточно, чтобы признать его душевнобольным и исключить из гимназии. Но его не исключают лишь благодаря заступничеству одного из попечителей учебного округа.
Но далее автор биографии (в отличие от безапелляционных утверждений других ученых о Марре как о душевнобольном) пишет: «Сомнения в психическом здоровье учёного выдвигались и в дальнейшем, когда он уже был важной фигурой, «светилом» советской науки, но был ли Марр действительно болен, достоверно не известно».
Но во всяком явлении есть две стороны. Разве не важен взгляд «изнутри», чтобы понять мысли и переживания Марра — подростка? Приведем отрывок из его автобиографии, который проливает свет на этот нелегкий отроческий период в его жизни:
«Я продолжал увлекаться бегом, что не привело к добру. Однажды я вывихнул ногу. Болезнь осложнялась, и, по компетентному решению консилиума специалистов, мне собирались отрезать ногу. Только по настоянию матери, не давшей согласия на ампутацию ноги, я не остался калекой на всю жизнь, и с помощью местного хирурга, своего рода костоправа, вылечился.
Все же почти полгода занятий было пропущено. Мать была без средств и без крова, и я уже собирался бросить гимназию и сделаться телеграфистом, чтобы таким образом прокормить себя и мать. Но мать на это не согласилась.
В это время в школе ввели греческий язык. Греческую премудрость за пропущенное время пришлось догонять зимой, на рождественских праздниках, в грузинской сакле, в домике без пола и потолка, в холоде, при слабом свете жалкого костра, дрова на который родные нам не давали. Все же мне удалось возобновить занятия и, пользуясь репутацией успевающего ученика, я переходил из класса в класс, занимаясь в общем больше чтением, чем подготовкой к урокам…
Я так увлекался греческим языком, хотел овладеть им вполне раньше, чем поступить в университет, где я предполагал выбрать медицинский факультет, что решил остаться в гимназии еще на год для изучения греческого языка. Это мое желание, было признано доказательством психического расстройства, и я был исключен из гимназии»[6].
Возможно, кому-то покажется странной такая мотивация поведения подростка: бросить гимназию и пойти работать, чтобы помочь матери, а дальше — желание остаться в гимназии еще на год, чтобы усовершенствоваться в греческом языке. Но не кажется ли более странным и парадоксальным, что мотивацией для исключения его из гимназии послужило не его отставание в учебе, а, напротив, его успехи и стремление к знаниям?
И совсем уж «странным» покажется тот факт, что гимназию Марр окончил с золотой медалью. Он поступает в университет в Петербурге на Восточный факультет. Как пишет его биограф, «хоть это и звучит нереально, но в университете он занимался одновременно на всех отделениях факультета, что позволило ему изучить все преподававшиеся там восточные языки (включая древнееврейский). Подобной практики в университете до тех пор не было, и он покорил видавших виды профессоров». Всего он знал свыше 40 языков.
После окончания университета его оставляют на кафедре армянской и грузинской словесности, чтобы подготовить к званию профессора. Он начинает читать лекции, что стало его занятием до конца жизни. Очень скоро он становится одним из самых ярких востоковедов и кавказоведов рубежа веков.
Его труды по этнографии, истории и археологии Кавказа представляют большую ценность и интерес, а некоторые научные трактаты, касающиеся языка, литературы и этнографии народов Кавказа, стали классическими.
Он внёс большой вклад в историю, археологию и этнографию Грузии и Армении, проведя раскопки столицы древней Армении, города Ани и монастырей. Ценность его находок древнегрузинских монастырских рукописей в результате экспедиций на Афон, Синай и в Иерусалим сохраняет значение до настоящего времени.
В предреволюционные годы он стал деканом факультета восточных языков Санкт-Петербургского университета, академиком, редактором журнала «Христианский Восток». В 1920-е годы он продолжает активную научную и организационную работу, занимает ряд ответственных должностей, становится вице-президентов АН.
С Марром и вокруг него объединялась группа ученых, чьи интересы можно было бы охарактеризовать как культурологические. «Объектом их исследования являлась культура как таковая, а не какая-нибудь ее частная сторона» (Лотман).
Ему претил изоляционизм и сепаратизм лингвистов, который он уподоблял работе историков материальной культуры — археологов и этнографов: «Одни прослеживают какой-нибудь лапоть во всем мире, другие занимаются тем, к какой расе лапоть относится, к русской (славянской) или финской… И те и другие без представления о законах языкотворчества, истории возникновения речи и т.д. Какой же это будет археолог без знания языка, его творческих закономерностей? А этнограф со своими примитивами? Да он сам примитив».
Он считал необходимым привлечение смежных наук к лингвистике, объединение лингвистов с этнологами, археологами психологами, поскольку исследование языка с неизбежностью затрагивает целый ряд пограничных областей научного знания.
Ставя своей задачей вопрос о происхождение языка, Марр обращается к доисторической эпохе жизни человечества. В то время, как из всех языков мира действительно лингвистически изучались и брались за основу исключительно индоевропейские языки, Марр сосредоточил свои интересы на изучении доисторических языков, возникновении и развитии языка в доисторические времена, в эпоху дологического мышления, которое носило диффузный и нарасчлененный характер.
Это в полной мере отвечало концепции Л.Леви-Брюль (1857-1939), с именем которого, в первую очередь связано понятие о дологическом мышлении. Согласно ему, примитивный человек мыслил иначе, чем современный, и его психологический способ мышления не совпадает с механизмом мышления современного человека. Древняя языковая мысль устанавливала такие связи между предметами и явлениями, которые с позиций логического мышления кажутся необъяснимыми.
Мышление архаического человека не повинуется законам нашей логики, оно имеет свой тип причинно-следственных отношений.
Говоря о своеобразии архаического мышления, Марр указывал на такие основные его черты, как нерасчлененность реального и идеального, вещи и образа, тела и свойства, а главное, неотделенность человека от природы. Это откладывало отпечаток и на древнее языкотворчество, в котором существовали не только иные значения, но и совершенно иные основы словотворчества и словоупотребления.
Его высказывание как нельзя более выразительно передает это разительное отличие между двумя типами мышления и двумя различными языковыми системами:
«И как не приходить в ужас от открывшихся перспектив в связях слов, когда наибольшее отличие двух предметов мы характеризуем словами «как небо от земли», а первобытный человек «небо», «землю» да «подземный мир» называл одним звуковым словом»[7].
Марр настоятельно убеждал, что анализ языковых данных представляется нереальным без учета мышления, как сокровенного его содержания. В явлениях языка закономерно отражается общественность с ее психологией различных эпох, в том числе и древнейших.
Однако все это вступало в противоречие с господствующим в то время направлением индоевропейской науки. В чем состояло расхождение взглядов Марра с официальной наукой? Его возражение вызывал установившийся в науке приоритет «доведенной до звукоедства фонетики», который сводил все учение о языке к законам звуковых явлений. Для индоевропеистов лингвистическим элементом был звук, так называемая фонема.
Но, «язык есть не только звучание, но и мышление, да и не одно мышление, а накопление смен мышления, смен мировоззрения», по Марру. В присущем ему стиле и страстной эмоциональной манере он писал, что отстранение лингвистов от суждения о мышлении – это «проклятье», которое тяготеет над всеми предприятиями по организации исследовательских работ.
В отсутствие законов семантики — законов возникновения того или иного смысла, законов осмысления речи, учение об индоевропейских языках является голым фонетико-сравнительным учением без мышления. Это «учение о звуках», которое « принимали по недоразумению за лингвистическую науку, т.е. за учение о речи и мышлении», категорически утверждал Марр.
Подчеркивая отличия доисторических языков, их неразрывную связь с закономерностями доисторического мышления, Марр видел настоятельную потребность в историческом подходе к языку. «Никакой Крез, никакой американский или британский банк, никакой национальный или международный капитал не содержит такой громады накоплений, накоплений всего человечества за все время его человеческого существования, как язык, разумеется, неразрывно с мышлением»[8].
Но вся трудность такого подхода заключается в понимании первобытной психики и усвоении ее процессов — «столь чужды друг другу сталкивающиеся в данном случае типы мышления, столь несходны привычки обеих сторон, столь различны манеры выражения!» (Леви-Брюль). В этом случае требуется совершить «особый ментальный параллакс», как о том еще раньше писал Макс Мюллер, имея в виду трудности по расшифровке архаических представлений и мифологических символов.
В унисон с этим звучат и слова Марра: «Языки доэллинской культуры требуют иного мышления, чем то, которым обладают исследователи, они требуют иной системы анализа речи, чем та, которой они располагают».
Чтобы анализировать язык в свете ментальности, воспринять новый метод, надо быть свободным от старого мышления, перейти к иному «думанию», что требует немалых умственных усилий.
В 1923 г. он создает «новое учение о языке» (другое его название «яфетическое языкознание» – по имени библейского Иафета, третьего сына Ноя). Именно яфетическая теория стала тем средоточием критических нападок, которое сплотило впоследствии в поразительном единодушии оппонентов Марра.
Ибо, как он проницательно писал, «… овладеть новым мышлением, требующимся для теории нового учения об языке… это значит овладеть или победить себя, поскольку человек это мыслящее существо и расстаться с своим мышлением представляется по традиции актом самоотречения, отказом от себя» [9].
В чем заключалось это учение, каких «злых гениев» выпустил Марр, раскрыв «собственный Пандоров ящик»?
Продолжение…
Л И Т Е Р А Т У Р А
1. Алпатов В.М. Послесловие ко второму изданию книги «Яфетидология», 2002 с.478
2. Носоновский М. «Славянский ли язык идиш: самоненависть и вопросы языкознания». Статья в сетевом журнале «Заметки по еврейской истории» №93 , февраль 2008
3. Марр Николай Яковлевич .Википедия
4. Фрейденберг О.М. Воспоминания о Н.Я.Марре // Восток—Запад. М., 1988
5. Марр Н.Я Яфетидология. — Жуковский-Москва, Кучково поле, 2002, с.54
6. Марр Н.Я. Автобиография. Избранные работы, Том 1, 1933. Ленинград, Издательство ГАИМК, стр. 6-13.
7. Марр Н.Я. Яфетидология. — Жуковский-Москва, Кучково поле, 2002, с. 325
8. там же, с.138
9. там же, с.80
Уважаемый Александр! Зная вашу просто уникальную увлеченность и всеобъемлющий интерес к истории Вятки, обширность ваших знаний я бы очень хотела вам помочь. Меня даже заинтересовала личность С.Н.Быковского, с которым Марр познакомился в одной из своих экспедиций, и так ему «понравился», что он решил взять его с собой в Ленинград. Видимо, он был прекрасным ученым. Ужасно было узнать о его расстреле в 1936 г. Что ему вменяли в вину?
Пропаганду учения Марра? Но в то время Марр был на вершине славы еще. А архив Быковского, где он может быть? Не иначе, в подвалах Лубянки, если сохранился. Я очень надеюсь, что с таким талантом исследователя, как у вас, ваши старания не пропадут даром.
Борис, вы, наверно, буквально поняли мой вопрос: «продолжать или не продолжать», поэтому решили последним комментом полностью исчерпать тему и поставить точку, указав дату смерти Марра.
То, что моя статья «достаточно информативная», — эти ваши слова надо понимать наоборот, поскольку вы оперируете цифрами и многочисленными именами, которых в моей статье нет. Но, как у каждого есть «свой Пушкина» (вспомним М.Цветаеву), так у каждого, наверное, — «свой Марр». Кому-то нравится переписывать Интернет, извлекая из него информацию о Марре, — на здоровье! Ничего не имею против.
Но все-таки, не лучше ли брать первоисточник? Вот вы пишете: Марр » отказывался создать лексикон яфетского языка или хотя бы зафиксировать его азбуку, т. е. сделать вещи, которые являются естественными для каждого филолога-лингвиста. Марр очевидно боялся того, что результатом такой работы станет новый специальный… иврит-русский словарь». Это чистый домысел.
Наоборот, он ратовал за объединения в работе с яфетидологами семитологов, и призывал семитологов к участию в яфетидологических изысканиях. Но, «оно не последовало»… «наука в семитических языках предпочитает иметь дело лишь с так наз. «основными» или «коренными» пластами…».
В то время как иврит, если воспользоваться словами Марра, представляет благодарный «материал в качестве пережиточно архаического языка, сохранившего природу человеческой речи, каковой она была до первой из нескольких ее коренных трансформаций». Подробно об отношении иврита к яфетическим языкам я писала раньше. Теория Марра бесспорно работает в применении к ивриту как одному из древнейших языков человечества. Но, как и прежде, со стороны семитологов реакции «не последовало». Конечно, лучше питаться домыслами…
Статья Инны хорошая и довольно информативная.
Датский лингвист Хольгер Педерсен выдвинул в начале XX-го века (1903) так называемую Ностратическую (от латинского nоster – наш, наши языки) теорию, перекликающуюся с Яфетской теорией Марра, в соответствии с которой, в частности, между семитскими языками, к которым принадлежит иврит, и индоевропейскими языками имеется очень древнее родство. На что, кстати, давно указывает индосемитская теория – составная часть индоевропейской гипотезы.
Уже в своей первой работе – «Природа и особенности грузинского языка» – опубликованной на грузинском языке в 1888 г. в газете «Иверия», Марр утверждал, что грузинский язык происходит из семитской макрофамилии.
Другим выдающимся советским ученым этого периода стал историк и археолог Михаил Илларионович Артамонов (1898-1972 гг.), долгие годы (с 1951 г.) – директор Ленинградского Эрмитажа. M. Артамонов развил в СССР совершенно новые важные области исследований: скифологию и, особенно, хазарологию. Именно Марр обратил
внимание Артамонова на проблему Хазарии и посоветовал тому заняться археологией и историей этого громадного пласта древней истории России. По иронии судьбы результаты исследований обоих ученых где-то скрещивались и оба испытали на себе судьбу многих советских и русских интеллигентов. Артамонов, например, в 1948 г, когда в газете «Правда» появилась знаменитая погромная статья П. И. Иванова «Об одной ошибочной концепции» (газета «Правда», 25 декабря 1951 г.).
В течение своей творческой жизни Николай Марр вел себя несколько странно. Например, отказывался создать лексикон яфетского языка или хотя бы зафиксировать его азбуку, т. е. сделать вещи, которые являются естественными для каждого филолога-лингвиста. Марр очевидно боялся того, что результатом такой работы станет новый специальный… иврит-русский словарь. Это обстоятельство привело, в конце концов, к конфликту, окончанию совместной, очень плодотворной работы и дружбы с русско-немецким филологом, академиком Федором Александровичем Брауном (Friedrich Braun, 1862-1942), который снова и снова упорно требовал от Марра создания такого лексикона, в принципе стандарта работы каждого солидного лингвиста. Браун был выдающимся историком, романистом и германистом, сравнительным лингвистом и этнологом. Будучи специалистом по истории индоевропейских языков, особенно языку готов, Браун был убеждён: теория Марра открывает новые возможности выхода из, казалось бы, безвыходного положения, в котором находилась к тому времени индогерманистика. В 1920 г. он покинул Россию, эмигрировал в Германию, был в том же году избран в Академию наук Швеции и работал вначале в Лейпциге.
Из Германии Браун продолжил свою совместную работу с Марром. Несмотря на массивный нажим советских властей, Ф.Брауна продолжали числить в списке действительных членов АН СССР вплоть до 1930 г.
В 20-х годах Марр перенес инсульт и его научная работа после этого заметно пострадала. В 1933 г. последовал ещё один инсульт и до своей смерти в 1934 г. Марр больше к научной работе до своей смерти не возвращался.
Дорогая Инна! С большим интересом прочитал Ваш материал. У меня вот какой вопрос. У Марра был одним из ближайших учеников Сергей Николаевич Быковский. Он написал огромную работу о старообрядцах, которая осталась в рукописи. Он автор книжки «Методика исторического исследования», которая по подбору и количеству библиографических источников не имеет себе равных до сегодняшнего дня. Быковский был расстрелян. Есть ли у Вас его подробная биография и известно ли Вам о местонахождении его архива. Ваш А. Рашковский
Дорогая Ася! Это очень неожиданный для меня ракурс. Я знаю ваш интерес к Хазарии, читала кое-что в ФБ, и ваши догадки вполне правомерны. А читать вас – одно удовольствие. К моему сожалению, я в этом смысле профан. Да и политические игры вокруг марровского учения меня никогда особо не интересовали. Марр был «ушиблен» марксизмом и «буржуазной классовой идеологией». Все это было в русле тогдашней политической конъюнктуры, и нельзя вменять это ему в вину. Но все только этим и захвачены.
У Марра есть статья о «национальной политике советской власти», но там он довольно иронически пишет о «великодержавно» стоящем русском языке и его «славянской чистоте». Не знаю, есть ли какая связь с хазарским каганатом или нет.
И насчет того, имеют ли «семитские и картвельские языки сходство» — я тоже не компетентна, хотя это очень интересно, что там за корни и структуры языковые.
Я ведь ставлю себе узкую задачу: изучение закономерностей древнего мышления и древнего языкотворчества (на примере иврита), и в основу этого положены идеи Марра, его разработки и открытия.
Борис, вы практически все сказали своим комментарием и тем поставили меня перед вопросом: продолжать или не продолжать занимать внимание публики личностью Марра? Но это я о вашей эрудиции.
На самом деле , мне не хотелось бы идти вслед за критиками Марра и повторять то, чем полнится Интернет. Я не увидела ни одной статьи с конструктивным подходом к творчеству Марра. Нигде не говорится, что его яфетическое языкознание совпадает с теорией Кассирера вплоть до одинаковости терминов и формулировок. Нигде не пишется, что Марра связывала с Выготским общность интересов и научных взглядов. Что теоретические построения Марра получают подтверждение на уровне экспериментально-психологических исследований Выготского. Все это говорит против какого-либо «личного вредоносного привноса» Марра в науку языкознания. А критики продолжают только злословить по поводу этих злосчастных «четырех элементов» . Но это облегчает мою задачу, нет надобности повторять без конца одно и тоже.
Спасибо, уважаемый Ефим, за интерес к статье и к Марру. Постараюсь, чтобы этот интерес у вас не пропал.
Очень интересно, спасибо, Инна.
Где-то прочла и даже сохранила, что интерес Сталина к давно покойному Марру именно в эти годы может быть связан с пересмотром кавказского языкознания Арнольдом Чикобавой. Этот пересмотр снял с души Сталина тягостное подозрение. Оно состояло в том, что может быть, все же существует какая-то особая связь между грузинами и семитами. Сталин, скорее всего, перечитал старые работы Марра и нашел там сближение картвельского языка с семитскими. (Сейчас уже доказано, что семитские и картвельские языки имеют сходство вплоть до оформления языковых структур). Инна, это так?
К тому же, грузинская христианская традиция навязчиво подчеркивала особую зависимость Грузии от евреев, как ее крестителей и просветителей. Чтобы отказаться от такого «наследия», и был развенчан Марр, а заодно и «безродные кочевники» из хазарских степей.
А вот еще.
Распутать неожиданный исторический клубочек поможет анализ политической ситуации. Неожиданно в недрах советского истэблишмента, (а может быть в недрах мозговых полушарий одного человека?!) стало ясно, что права евреев считаться в России не пришлыми инородцами, а полноправными, («коренными» — помните это слово?) гражданами, имеют под собой основания . И оказывалось, что основания эти так или иначе связаны с Хазарским каганатом. Веротерпимая и просвещенная Хазария, в духе описаний Карамзина и Григорьева, оказывалась общим историческим достоянием евреев и русских, при этом подразумевалась определенная доля еврейского старшинства (государственность и более развитая культура шли от Хазарии, а не наоборот). Впрочем, от былого превосходства «еврейский старший брат» готов был благородно отказаться в пользу своих более молодых и витальных русских соотечественников.
Прояснение этой крамольной мысли незамедлительно привело к атаке на Хазарию, превращение ее из «светлого метеора на мрачном горизонте Европы» в кочевую дикую орду, враждебную всему русскому, — пишут в своем эссе «Хазарская парадигма Сталина» Александр Либин и Дан Шапира .
В то же время это была и атака на все тюркские народы СССР, и из всех братских народов только армяне и грузины были удостоены автором «заметочки» в «Правде, подписанной П.Иванов (это был Сталин), чести стоять рядом с русскими на пьедестале истории. Низвержение Хазарии в ордынскую сухую степь, по которой мало ли кто когда прошел и исчез, означало низвержение евреев из нации родоначальников русской истории в паразитический сброд безродных перекати-поле-космополитов.
Более того, «заметочка П. Иванова» как бы походя, открыла так называемую «дискуссию о кочевом укладе», в ходе которой «кочевые орды» были объявлены паразитическими хищническими бандами, лежащими вне марксистской схемы правильного исторического поступательного процесса.
Вот где «собака зарыта» неожиданного, но зубодробительного развенчания «марризма». Похоже на правду?
В критике господствовавшего в начале 20-го века лингвистического направления младограмматизма Марр обоснованно указал на важность типологического и социолингвистического подхода к изучению языковых фактов. Некоторые высказанные им гипотезы о языковом родстве впоследствии подтверждались рядом выдающихся компаратистов, напр., С. А. Старостиным.
Полувековая массивная критика Н. Марра и его теорий, из которых его позднее «Новое учение о языке» (Н. у. о я.) представляет собой местами действительно одиозную концепцию, стала своеобразным обязательным ритуалом, не способствовавшим использованию положительных идей наследства учёного.
Совсем оригинальным Марр, всё-таки не был. Многое было уже сказано на Западе до него. Интересным и вещим осталось его указание на некие гипотетические семитские праязыки. Паранойя учёного проявилась особенно в последние годы его жизни, годы начавшихся сталинских чисток.
Интерес крупных чиновников советской науки и образования к марризму обозначился уже вскоре после появления этого учения. Среди ведущих деятелей нарождающегося советского просвещения, поддерживавших «Новое учение о языке» в 1920-е гг. – A. B. Луначарский, М. Н. Покровский. П. И. Лебедев-Полянский, В. М. Фриче, В. Я. Брюсов, (упоминающий «яфетидов» в одном из последних стихотворений). С 1927 г. никто иной, как А. Я. Вышинский, бывший тогда ректором МГУ, требовал внедрения марризма в преподавание.
Марр предпринял несколько попыток, особенно при совместной работе с Федором Брауном, перенести результаты своих исследований на западноевропейские языки. В атмосфере постоянно усиливающегося европейского антисемитизма, расистского психоза, артикуляции фашизма и национал-социализма в начале XX-го в. в сочетании с зигзагами и противоречиями довоенной политики советско-немецких отношений они остались без шанса на успех. В этом развитии событий не последнюю роль сыграло псевдонаучное «обоснование» индогерманистики и этногенетики нацистами как «индогерманизма» в свете расовой теории Альфреда Розенберга. Браун жаловался в одном из своих писем Марру из Германии, что только 95 экземпляров немецкого издания брошюры Марра было вообще возможно продать. Кроме того, не было отмечено ни одной рецензии на публикацию.
С другой стороны, несмотря на шельмование Марра расцвет советской лингвистики был во многом обусловлен влиянием его личности. Достаточно указать на то, что многие малые народы СССР получили шрифты и возможности фиксирования их языков.
Уважаемая Инна!
Хотя я очень критически отношусь к личности Марра, но, тем не менее, пока предварительное спасибо за интересный текст, и ждем продолжения.