«И НАРЕК ЧЕЛОВЕК ИМЕНА ВСЕМ СКОТАМ И ПТИЦАМ НЕБЕСНЫМ, И ВСЕМ ЗВЕРЯМ ПОЛЕВЫМ…»[Бытие 2: 20]

Инна Беленькая

«И НАРЕК ЧЕЛОВЕК ИМЕНА ВСЕМ СКОТАМ И ПТИЦАМ НЕБЕСНЫМ, И ВСЕМ ЗВЕРЯМ ПОЛЕВЫМ…»[Бытие 2: 20]

Что стоит за этой библейской строкой, которая взята нами в заглавие? Какой смысл вкладывало древнее сознание в название предмета? По терминологии лингвистов, называние предметов — это языковая номинация.
Но слова человеческого языка – это не просто лингвистические корреляты каких-то предметов. Что значит назвать предмет, а главное в том — как? Что лежало в основе называния предмета: внешние признаки, назначение предмета или какое-то иное содержание?
Наконец, «что прибавляет к человеческому существованию в мире тот факт, что у всего сущего появляются имена?» — такой вопрос ставит А. Лобок, автор очень интересной книги «Антропология мифа»[1]. Эта книга насыщена новыми идеями и опрокидывает многие устоявшиеся представления, производя порой «шоковое впечатление», как звучит один из отзывов на нее.
Он выдвигает гипотезу, в которой на первый план выступает онтологический аспект, под углом которого он рассматривает происхождение мифа и языка. Номинация предметов, по его гипотезе, — это проблема культурогенеза и онтологии.

C давних времен утвердилось мнение, что человеческий язык возникает как средство коммуникации между людьми. Но, по мнению некоторых ученых, первичной функцией слова была номинация предметов. «Бесчисленные имена вещей в архаических языках– это даже не имена существительные в современном понимании, а целостные смысловые матрицы, включающие в себя и вещь, и признак, и действие, и еще нечто», пишет А. Пелипенко в книге «Постижение культуры».
С точки зрения автора «Антропологии мифа», слово с самого начала возникает не как сигнальный, а как священный феномен. Коммуникативная функция языка – это уже позднее приобретение. «Слово как элементарная единица языка возникает и существует в виде имени, которое человек навязывает тому или иному предмету, а затем обладает сложной ритуальной оболочкой» [2].

Язык первобытного человека представляет собой чрезвычайно разветвленную систему собственных имен, которыми поименована вся окружающая этого человека реальность. Это богатство слов выглядит абсолютно избыточным по отношению к каким бы то ни было нуждам утилитарной коммуникации.
По его гипотезе, происхождение языка имеет чисто мифологический характер. Что понимается под этим?
Согласно автору, слово — это некое условное имя, которое человек дает предмету «мимо» его реальных качеств. Вместе с именем предмету навязывается и мифология имени. Глядя на тот или иной предмет, человек видит не просто предмет, но некоторую смысловую МИФОЛОГИЮ этого предмета. Имя, которое человек дает предмету – это уже есть миф. «Именно в этом, а вовсе не в информационной коммуникации заключается высший смысл возникновения феномена человеческого языка»[3].

Ранее в работах О.М.Фрейденберг были с исчерпывающей глубиной разработаны вопросы смысловой системы первичных человеческих стадий и архаической семантики. И это положение автора находит параллель в словах Фрейденберг, которая писала о том, что первобытное мышление « не каузально, оно творит слова не в логической причинной связи с содержанием слова, не по реальной роли предмета, напротив здесь не только нет никакой причинной зависимости между назначением предмета и его наименованием, но между ними имеется полный логический разрывМифологическое (мифотворческое ) мышление не определяет предмета со стороны его признаков. Оно берет любой предмет, имеющий реальные признаки величины, цвета, качества, назначения и наделяет его образными, воображаемыми чертами, идущими мимо признаков предмета. Тут, следовательно, решающую роль играют не признаки предмета, а его семантика. Значимость заменяет признаки»[4].

Примечательно, что Лобок часто ссылается на труды О.М.Фрейденберг, приводит много цитат, ее «блестящее описание мифа». Это очень отрадный факт, который можно считать знаковым для отечественной науки. Ведь труды Фрейденберг долгие годы замалчивались, имя ее было предано забвению и не упоминалось в науке. Обращаясь в своей работе к учению Фрейденберг, Лобок тем самым отдает, наконец, заслуженную дань ее творчеству.
Во многом он исходит из взглядов Фрейденберг, ее понимании и интерпретации самого понятия «миф». В отличие от распространенного взгляда, что миф понадобился человеку для объяснения природы и общества, Лобок выдвигает тезис, что «сутью древней мифологии менее всего являлось объяснение чего бы то ни было».
И это согласуется с тем, о чем писала Фрейденберг: «Первобытный человек вовсе не ставил природе вопросы и вовсе не отвечал на них…. Мифология, — это выражение единственно возможного познания, которое еще не ставит никаких вопросов о достоверности того, что познает, а потому и не добивается ее».
.
Миф строит мир, параллельный реальному, и реальность этого второго плана для него не менее реальна, чем реальность первого.

Солидаризируясь с Фрейденберг в целом, Лобок выстраивает свою концепцию мифа, делая акцент на значении и роли мифа в эволюционном движении человечества.
По его словам, «миф существует как потребность. И суть этой особой человеческой потребности (куда более сильной, нежели потребность в продлении рода или другая физиологическая потребность!) выражается в том, что она есть потребность в смысле. «Смысл – это то, что оправдывает его существование, узаконивает, дает право на существование. Это то, ради чего совершается жизнь[5].

«Миф – это знак избранничества человека, появившегося на свет в данном племени. Эта тайная подкладка его жизни, сам смысл которой состоит в ОТДЕЛЕНИИ этого человека от всех прочих, родившихся в иных культурных общностях»[6]. Миф – это смыслообразуюшая реальность человека.

Нет возможности привести все идеи и доводы Лобка, доказывающие его концепцию мифа. Это было бы переписывание книги, поскольку « количество интересных мыслей сопоставимо с количеством страниц», по выражению одного из рецензентов этой книги. Важно отметить, что создание мифа Лобок напрямую соотносит с такой психологической составляющей культурно–исторического развития человечества, как процесс смыслогенеза.

Из этого следует, что человеческий интерес к миру не детерминирован видовыми потребностями, как у всех прочих животных. Ведь миф — это то, что приковывает внимание человека к предметам и явлениям, абсолютно бессмысленным, с прагматической точки зрения.

По большому счету – а Лобок бросает вызов еще и «орудийно-трудовой теории» — движущей силой эволюции были отнюдь не физические потребности человека, направленные на выживание вида. Это является его основополагающей идеей и перекликается с теорией смыслогенеза философа А.Пелипенко [7].

Но как видно, эти идеи напрямую восходят к словам Фрейденберг: «Я очень настаиваю на том, что нет такой эпохи, когда общественный человек не был бы познающим субъектом и не имел мироощущения, а, следовательно, и семантической мысли»[8].

То, что у предметов есть мифы, означает, что у предметов есть множество тайных скрытых сущностей, некое тайное неявное смысловое содержание, пишет Лобок. «Миф – это тайный язык смыслов…»

В подкрепление своих мыслей автор ссылается на труды Л.Леви-Брюля, который отмечал у первобытных людей универсальную тягу к мистическому и равнодушие к практическому опыту. По замечанию Леви-Брюля, первобытные люди по своей природе – метафизики.
Для мифологического человека ни одно явление, ни один предмет, ни одно существо не воспринимаются так, как это кажется естественным для современного человека. Текучая вода, дующий ветер, падающий дождь, звук, цвет, воспринимаемые первобытным человеком, немедленно обволакиваются определенным сложным состоянием сознания, в котором господствуют мистические представления.
Леви-Брюль неоднократно подчеркивал, что умственная деятельность дикарей не представляется низшей, менее развитой формой мышления, как это следовало из эволюционной теории, а отличается качественно от мышления современного человека. Как бы предвидя будущую критику, он предупреждал, об «искушении думать, что между нашим и первобытным мышлением существует только количественное различие» [9].

Это переживание мира как таинственного составляет ключевую особенность мифологического мышления. Древний человек каждому ответственному действию придавал магически — религиозное значение и космологический подтекст. Было ли это утоление голода, приготовление пищи и ее потребление, сексуальные взаимоотношения – все это носило характер священнодействия, а не просто — физиологических актов.

Не случайно, пишет Лобок, у всех примитивных народов очаг, место приготовления пищи есть место священное, а кухонная утварь несет в себе божественные смыслы. Об этом говорит семантика самого слова «очаг», исполненная духовного смысла. Так, в большинстве тюркских языков одно и то же слово, обозначающее «котел» (баш), включает в себя еще такие значения, как «голова», «вершина», «начало», «исток», «главный», «первый», «старший» и т.д.

Иначе говоря, древняя языковая мысль устанавливала такие связи между разнородными предметами и явлениями, которые, с точки зрения логического мышления, кажутся необычными и непонятными.

Откуда берутся все эти многообразные значения, которые вроде бы не соответствуют природе предмета? – задает вопрос Лобок. Почему язык первобытных людей состоит из слов, обладающих многоуровневой семантикой и множественными смыслами, что отмечалось еще такими учеными, как Марр, Фрейденберг, Дьяконов и др.

Говоря о языке, в первую очередь надо иметь в виду его нерасторжимую связь с мышлением. «Язык неразлучен с мышлением», как писал Марр. Эта мысль проходит сквозной нитью и в трудах Фрейденберг, ее исследованиях особенностей древней архаической семантики. Мышление первобытного человека носило нерасчлененный, диффузный характер. Огромное значение имела слитность, неотделимость объекта (природы) и субъекта (человека).

В необычайно образной форме передает эту особенность мифологического мышления А.Ф. Лосев: «каждая вещь (в границах мифологического сознания) для такого сознания может превращаться в любую другую вещь, и каждая вещь может иметь свойства и особенности другой вещи». Отсюда следует закон абсолютной взаимопревращаемости вещей и явлений, или как называет его Лосев, закон универсального, всеобщего оборотничества. Это закон, согласно которому все может быть всем.

Действительно, как писала Фрейденберг, воспринимая наружные внешние признаки предмета, первобытный человек «воспроизводит их заново, непроизвольно перекомбинируя их отдельные элементы, изменяя одну черту за другой, смещая масштабы, связывая их новыми увязками, давая им новое содержание. Однако восприятия человека, как бы они ни были связаны со зрительной предметностью, организуются специфически закономерно его мифотворческим мышлением».

Это находит аналогию в мышлении ребенка на ранней стадии его развития. Еще Выготский подчеркивал то обстоятельство, что ребенок в игре весьма охотно обозначает любой предмет названием любого другого предмета. Каждой вещи объективного мира он придает свое субъективное значение посредством вовлечения ее в ту или иную игру — независимо от того, какое значение зафиксировано за этой вещью во взрослом обиходе. При этом вещи и игрушки у ребенка одушевлены.

О сходстве мышления первобытного человека с мышлением ребенка на ранних стадиях его развития указывали многие ученые. Если в своем физическом развитии ребенок в сокращенном виде повторяет все главнейшие этапы, которые пережило человечество с момента своего возникновения, то психическое развитие ребенка в онтогенезе также должно воспроизводить ключевые точки становления человеческой культуры и человеческой психологии.
Характерной чертой детского восприятия является синкретизм, который выражается в чрезвычайной легкости, с которой ребенок сближает самые разные, не имеющие внутренней связи предметы, приводя их в нерасчлененный слитный образ. Всякий предмет кажется ему сходным с живым существом, человеком. Еще долго маленький ребенок смешивает сновидение с реальностью. Между ним и реальностью существует еще и другой мир, полуреальный, с преобладающей для него фантазией и вымыслом.

По мнению старых авторов, это характеризует ранний этап психического развития, как этап «детского мифологизма». Связывая разнородные предметы, он руководствуется субъективными связями, свойственными его восприятию. Синкретизм пронизывает все мышление ребенка и выражается как в словесной форме, так и в непосредственном наблюдении.
В унисон с этим звучит и меткое высказывание А.Пелипенко: «Дети априорно видят мир в координатах когерентных связей. В этом смысле «детская фраза о том, что «ветер дует, потому, что деревья качаются» — это не просто наивное переворачивание причинно-следственной связи». Кажущаяся на первый взгляд искаженной и лишенной логики эта фраза на самом деле есть « воспоминание о когерентном характере связи явлений».
Но до научного понимания особенностей мышления ребенка на ранних ступенях его развития было еще далеко. Оно пришло только с экспериментально-психологическими исследованиями Л.С.Выготского и разработанной им теорией комплексного мышления. Именно к ней обращается Лобок в своей книге.

По образному выражению Выготского, ребенок раньше мыслит «целыми глыбами», не расчленяя и не отделяя один предмет от другого. Следующая ступень в развитии детского мышления характеризуется обобщением предметов в комплексы.

Многообразие связей, лежащих в основе комплексов, составляет главнейшую черту, которая отличает их от понятия, для которого характерно единообразие лежащих в основе связей. Выготский выделяет пять типов комплексного мышления, которые Лобок подробно анализирует. Мы не будем на этом задерживать внимания, т.к. это изложено ранее в наших статьях. Сходство первобытного мышления с мышлением ребенка на ранней ступени его развития, характерный общий для них способ словотворчества — все это дает основание рассматривать древний язык в аспекте комплексного мышления [10].

Здесь только важно отметить, что Лобок совершенно справедливо говорит о том, что «допонятийное мышление ребенка можно охарактеризовать как мышление, в котором закладываются основы иррационально-творческих структур человеческого сознания. И во всяком случае похоже, что анализ этих допонятийных структур мышления позволяет найти ключ к тайне мифологического мышления».

Действительно, ребенок в своих поведенческих реакциях как бы моделирует ситуацию поведения примитивного человека с его отношением к окружающему. Маленький ребенок, как и примитивный человек, входит в мир полный таинства и загадок. Он вынужден каким-то образом научиться взаимодействовать с этим сверхсложным миром, суметь как-то сориентироваться в нем. В этой-то ситуации и оказываются абсолютно спасительными те конструкции сознания, пишет Лобок, которые мы называем мифологическими. Именно миф – иллюзорное понимание и объяснение окружающего мира–позволяет сознанию маленького ребенка вступить с окружающим миром в спокойный диалог. Взгляду маленького ребенка любой предмет открывается фантасмагорическим образом.

Это положение замечательно подтверждают воспоминания русского религиозного философа и ученого Павла Флоренского, которые относят нас к его раннему возрасту: «Детское восприятие более эстетического характера, чем научное или наукообразное, хотя бы. В критическом и последовательном научном миропонимании непосредственное чувство невозможности каких бы то ни было сближений, переходов, превращений должно быть задерживаемо, и в этом дух науки. Детское восприятие преодолевает раздробленность мира изнутри. Тут утверждается единство мира, непосредственно ощущаемое, когда сливаешься с воспринимаемыми явлениями. Это есть мировосприятие мистическое».
Из самоописания Флоренского мы видим, что связи, которые устанавливает ребенок между разными предметами, также находят свое соответствие с формами систематизации, которые характерны для примитивного мышления.
«Каждое восприятие связывается с другим, и сама собою в уме строится какая-то система, где разнородное по малым, но глубоким, на мою оценку, признакам соотнесено друг с другом. Растения, камни, птицы (мне совершенно ясно, что невозможно объединять милых птичек в одну группу с другими существами, «животными», по моей терминологии, и что птицы скорее родственны растениям), атмосферные явления, цвета, запахи, вкусы, небесные светила и события в подземном мире сплетаются между собой многообразными связями, образуя ткань всемирного соответствия. Человекообразные скалы и корни не случайно имеют свой вид: тут есть таинственное родство.
Природа, как верил я и ощущал, скрывает себя от людей, но я — любимец ее И она посылает мне свои знамения, говорит мне знаменательными формами, мне одному доступными, чтобы я знал, где насторожить внимание. Знаменательными и потому особливо таинственными бывали разные, полууловимые признаки… все из области природы меня волновало, не давая уму ни минуты отдыха» [11].

Далее, так же как и примитивный человек, ребенок не имеет возможности следовать какому-то семантическому образцу, а вынужден САМ конструировать семантику того или иного слова. Он конструирует свое понимание семантического поля того или иного имени. Проводя аналогию формирования слова у ребенка с процессом поименования предметов у первобытного человека, Лобок пишет: «это та же условная система координат, которая похожа на «сетку культурных шифров, которую первобытный человек набрасывает на всю окружающую его природу».

Не менее широко известен факт постоянного сочинительства новых слов. Сочинительство такого рода слов так же является знаком расшифрованной ребенком семантики. И это также, по мнению Лобка, является важным свидетельством того, что «потребность в языке у ребенка не прагматична, а мифологична».

В плане сказанного о многоуровневой семантике древнего языка, получает свое объяснение и такая особенность древней речи, как ее поэтичность.
На тесную родственную связь поэтического языка и раннего словотворчества издавна указывали многие мыслители. «Образный язык родился первым своим подлинным именем вещи были названы, когда их увидели в их истинной форме. Сперва изъяснялись поэтически, рассуждать принялись лишь долгое время спустя», писал Жак Жан Руссо.
«Первые общественно слабо организованные люди – гениальные творцы в образах, великие поэты», вторит ему Марр.

Лобок тоже пишет об этом: «С известной долей условности можно говорить, что человеческая речь появляется на свет в форме поэзии.
В каком-то смысле первобытному человеку настолько же естественно говорить стихами, насколько ему вообще естественно говорить».
Поэтичность он напрямую соотносит с тем способом организации слов древней речи, «в результате которого происходит усложнение семантики каждого используемого слова. Поэзия есть деятельность по умножению и усложнению смыслов. Недаром древние народы связывали с поэтическим словом представление о мощи и власти над миром, т.к. поэзия есть не что иное как моделирование избыточного мифосемантического пространства окружающего человека мира и, следовательно, есть средство мифосемантического господства человека над миром»[12].

Заключение. Гипотеза А.Лобка о некоммуникативном, мифологическом происхождении языка подтверждает тот феномен многоуровневой семантики и множественности смыслов каждого слова, на который указывали ранее исследователи. Из мифологии имени следует то, что каждый предмет окружающего мира нагружается огромным числом семантических полей и смысловых ассоциаций.
Важным выводом автора является тот, что « давая имена окружающему человека миру, миф как бы творит этот мир впервые – творит его как культурный, как насыщенный особыми культурными смыслами. Дать имя – значит создать. Явить из не-бытия».
Рассматривая называние предметов в культурологическом аспекте, Лобок убеждает в том, что «поименование есть первая акция культуры. Пока мир существует сам по себе, не нагруженной никакой особой культурной семантикой… он никого не интересует, а принимается той или иной живой особью в расчет лишь постольку, поскольку является условием и средством ее выживания и продолжения рода. И лишь после того, как на свет появляется существо, которое придумывает нагрузить мир системой культурных шифров (назовем это «языком»), этот мир как бы переставший быть собой, но ставший проекцией культуры, становится этому человеку интересен весь» [12].

В этом плане получает новое звучание и раскрывается тот глубинный подтекст, который несет в себе библейское изречение: «И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным, и всем зверям полевым…».

Л И Т Е Р А Т У Р А

1. Лобок А.М. Антропология мифа. Екатеринбург, 1997
2. там же, с.175
3. там же, с.167
4. Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. − М.: Изд. фирма «Восточная литература», РАН, 1998, с.55
5. Лобок А. Антропология мифа. Екатеринбург, 1997, с.32
6. там же, с.21
7. Пелипенко А. . О геномах культурных систем в их исторической динамике.
Сетевой портал Е.Берковича. Журнал «7 искусств», номер 8.
8. Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. − М.: Изд. фирма «Восточная литература», РАН, 1998, с.27
9. Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. – М.: Педагогика – Пресс,1994, с.54
10.Беленькая И. Почему мы так говорим? (о связи словообразования иврита с особенностями древней архаической семантики). Портал «Заметки по еврейской истории» Мастерская, май, 2014
11. Флоренский П.А. Имена. – Харьков, Фолио. М.: АСТ, 2000, с.281-282
12. Лобок А.М. Антропология мифа. Екатеринбург, 1997 , с.486
13.там же, с.37