« музам приходится кричать , чтобы быть услышанными».

«Букник» опубликовал несколько стихотворений из книги одесского поэта Бориса Херсонского “Messa in tempore belli” — «Месса во времена войны». Борис Херсонский — одесский поэт, переводчик , эссеист , врач.
«Принято считать , что когда говорят пушки , музы молчат. Это звучит красиво , но не соответствует реальности. Когда говорят пушки , музам приходится кричать , чтобы быть услышанными. Моя небольшая книжка “Missa in tempore belli” почти полностью состоит из стихов , написанных в последние месяцы на фоне драматических событий в Украине: Майдан, бегство коррумпированного президента, вмешательство Российской федерации, аннексия Крыма, трагедия 2 мая в моем родном городе, затяжная «гибридная война» на Востоке Украины. Тревожные ожидания… Колесо Истории пришло в движение и вернулось в свою привычную колею.
Мои стихи этого времени — не поэтический отчет о событиях, скорее  —  прочувствование , продумывание , проговаривание.
Впрочем , пусть стихи говорят за себя…»
***
Значит, кто-то должен стоять на морозе под небом, а с неба
не дождешься ни белого голубя, ни просто белого снега,
который бы освятил и немного согрел
всю темень и холод, весь страх и надежды стоящих вплотную тел,
все молитвы стоящих вплотную душ, попавших под артобстрел.

Значит, кто-то должен стоять за себя и за нас, по стойке
«вольно», поскольку «вольному воля» способствует стройке
баррикад, что костью в горле у тирании торчат,
кто-то должен глотать костров свободы угарный чад,
не надеясь на благодарность от детей и внучат.

Трудно увидеть, что над ними, как и над их отцами,
летают ангелы с мученическими венцами,
для венцов найдется немало лихих, неповинных голов.
Апостолы-рыбари! Вот идет косяком улов.
В начале было Слово и больше не надо слов.
***
Все любят войну, в которой почти никто не погиб.
Толпятся на площадях и кричат гип-гип-ура,
и еще раз — гип-гип-ура, и снова — гип-гип-ура!
я — старый мальчик, я это видел вчера.

Будь я ребенок, я б тоже скакал, закусив губу,
но я — старый мальчик, я видел все это в гробу,
в белых тапочках, в царской мантии, в золотой мишуре.
Будь я маленький мальчик, я бы в это играл во дворе.

Но я — старый мальчик, я видел эту толпу.
У отчизны звезда не там, где положено, а во лбу,
отверстие влажное — до самых височных долей.
Хорошо, когда есть стена, а у стены — мавзолей,

хорошо, когда классная площадь во-от такой ширины,
что на ней может столпиться худшая часть страны.
Взгляд толпы не различает зарево и зарю.
Я — старый мальчик. Знаю, о чем говорю.

***

Феодосия
От генуэзской крепости до армянских церквей̆ десять минут ходьбы.
Чаша истории полнится скорбью — склонись,
испей горькую желчь судьбы.
Желчную горечь власти, что ускользнула из рук
 и по воде поплыла.
Широкий пейзаж заката, что открывается вдруг 
и сгорает дотла.

Жизни волнистые линии улочкам местным сродни.
Высотки тут не растут.
На базаре нет толкотни даже в базарные дни.
Не торопятся тут.

Не торопятся, не спешат, не глядят друг другу в глаза — от робости и стыда.
В стену вцепившись, зачем-то тянется вверх лоза.
Не приезжай сюда.

***
Идет горбун со звездой во лбу,
вязанку лжи несет на горбу.
Идет по горам, по долам, по лесам,
по водам, по воздуху, по небесам.
А звездочка красная — пять концов,
что на пилотках была у отцов.

Он ложь заработал своим горбом,
он горб заработал своим трудом,
а кроме горба — горб ему ни к чему,
паршивой копейки не дали ему.
Есть только ложь — вынь да положь.
Ложь без обмана. Хорошая ложь.

Есть только горы и лес густой.
Есть только столбы верста за верстой.
Есть срубы-колодцы — темна вода.
Над головою гудят провода.
Есть горб на спине и сердце в груди,
и красная звездочка — лба посреди.

***
в море эскадра в поле эскадрон
красавец-бронепоезд прибывает на перрон
крутится под облачком дурак-аэроплан
дружно выполняется пятилетний план

нежно выпивается бутылка на троих
третий побуянил а потом затих
остальные двое скомандовали пли
и на поле боя вместе полегли

лучше бы я песню спел о малыше
на лошадке в яблоках из папье-маше
с деревянной сабелькой завернутой в фольгу
про ненастоящую пистонную пальбу

пистолетик детский который как живой
раненый как мертвый лежит на мостовой
стройный медный чайник закипает на огне
почтальон повестку доставляет мне

***
Город грузят на плот и вывозят его в океан,
вместе со всем населением, включая горстку цыган,
осколки еврейских общин и немецкую слободу,
христиан, мусульман и поклонников культа Вуду.

В океане город выгрузят на острова,
на прощание поцелуют, скажут ласковые слова,
наобещают с три короба, не сделают ни хрена.
В заключение — землетрясение, и руины смоет волна.