«Цвет неба , как брезент на шапито . . .»

*     *    *

ЖЗ . Электронная библиотека современных литературных журналов
России

Владимир Ханан (Ханан Иосифович Бабинский) , поэт , прозаик , драматург ,
представитель так называемого «питерского андеграунда».

Родился 9 мая
1945 года в Ереване. Кроме семи детских лет, проведенных в маленьком
волжском городке Угличе , всю жизнь до переезда в Израиль (1996) прожил в
Санкт-Петербурге и Царском Селе. По образованию историк. Работал
слесарем , лаборантом , сторожем , оператором котельной. Печатался в СССР
(«самиздат» до перестройки) , первая публикация в перестроечной России —
10-й номер журнала «Знамя» за 1993 год , а также в США , Англии , Франции,
ФРГ , Австрии , Литве , Израиле.  Автор книг: «Однодневный гость» (стихи,
Иерусалим, 2001), «Аура факта» (проза, Иерусалим, 2002), «Неопределённый
артикль» (проза, Иерусалим, 2002), «Вверх по лестнице, ведущей на
подоконник» (проза, Иерусалим — Москва, 2006), «Осенние мотивы Столицы и
Провинций» (стихи, Иерусалим, 2007), «Возвращение» (стихи,
Санкт-Петербург, 2010) , а также более двухсот публицистических статей в
периодике Израиля и США.

Владимир Ханан
Собачка завтракала зря. Из сборника «В сторону молодости и печали»

31 декабря 1980 года я сидел в котельной на Адмиралтейской, 4. Моя
коллега, за которую я в тот день работал, обещала, что в десять вечера
меня сменят. Дома ждала компания  —  этот Новый год отмечали у меня.
Примерно в 9.30 позвонила знакомая  — моя и моих друзей , художников Юры
Васильева и его жены Тамары Валенте. Она сообщила , что Юра Васильев
только что умер в больнице на улице Костюшко. Тамара находится там в
бессознательном состоянии — у нее была какая-то странная мозговая
инфекция. Поскольку я жил на этой же улице , мне следовало забрать Тамару
и доставить домой. Тоже , кстати , неподалеку. В 10 часов меня сменил
молодой человек , интеллигентный и томный. Тамару я забрал из приемного
покоя чуть живую и ничего не понимающую, привез домой и половину
праздничной ночи просидел у ее постели. Приехал домой, где еще
праздновали, в темпе напился и ушел спать, ибо утром следовало быть у
Тамары, собирать деньги, оформлять документы, словом, заниматься
похоронами. Все это мы сделали вдвоем с ленинградским художником
Валерием Вальраном — дай Бог ему здоровья!
Юре Васильеву было слегка за тридцать, его — еще недавно здоровяка и
красавца — затравила Советская власть с помощью первой жены. Случай,
можно сказать, типичный: Советская власть крайне редко уничтожала людей
без посторонней помощи, обычно ей требовались помощники — доносчики,
палачи и т.п. Такие люди всегда находились, даже с избытком. Художником
Юра Васильев был, как говорили, от Бога. Несколько его картин есть у
ленинградских коллекционеров, одна у меня, одна у Вальрана, какие-то —
не много — на Западе, несколько у мамы Юры, теперь уже за границей, в
Молдавии; те, что оставались у Тамары, украдены, но, надеюсь, все же
присутствуют на лице Земли. Соберутся ли они когда-нибудь где-нибудь
вместе, Бог весть. Но надеюсь, что о Юре Васильеве еще напишет
кто-нибудь, лучше меня разбирающийся в живописи и лучше меня знающий его
как художника.
С молодым человеком, который сменил меня на работе в предпраздничную
ночь, я встретился через несколько лет в одной компании. К этому времени
я уже прочитал не одну статью в ленинградском самиздатовском журнале
«Часы» и не один перевод в другом журнале (название не помню),
подписанные именем «Сергей Хренов» или «Кhrenov» — так, оказывается,
звали моего шапочного знакомца. Переводы были высокопрофессиональны,
статьи (главным образом, о рок-музыке) умны, интеллигентны, блестящи и
язвительны. С тех пор наши пути иногда пересекались. Я был, полагаю, на
немало лет старше, от богемной жизни успел устать, в отличие от Сережи,
который с удовольствием (а может, и нет) ей предавался. По видимости,
дело обстояло именно так, но наши несовпадения были существенней. Хренов
принадлежал к следующему поколению литературы и андеграунда. Уже о
литературе здесь приходится говорить более или менее условно. Это были
представители культуры вообще иного типа, в которой слово безоговорочно
отказывалось от первенствующей роли, уступив ее иным знаковым системам..
… По серьезному счету я знал его мало. Еще меньше знал его творчество
и никогда не состоял в друзьях. Я решил написать о нем потому, что
здесь, в Иерусалиме, почему-то вдруг вспомнил о его, мало открытой мне,
жизни и мерцающей — сквозь пелену интеллигентской рефлексии — смерти.
Мне захотелось в почти нематериальной среде русскоязычной израильской
литературы, столь сходной с той сферой, которой он безоглядно доверил
свое тело, поставить ему этот более чем скромный памятник.
Что еще я могу сказать о Сереже Хренове? Ничего. Из всех выражений
(цензурных) больше всего он любил то, которым я озаглавил этот рассказ.
Какой смысл он в него вкладывал — Бог знает.
————————————————
Владимир Ханан
Стихи
* * *
Я не поеду в Царское Село.
.        .   Семен Гринберг
.     .  . Ему же и посвящается
Я помню воздух Царского Села,
Как там росла, взрослела и взросла
Поэтов русских славная семья:
Давыдов, Пушкин, Кюхельбекер, я…
И пусть туда не ездит Сеня Гринберг,
Зато бывали Блок, Андреев, Грин, Берг.

Там в школе у Гостиного Двора
Задолго до меня училась Аня
Горенко. Светлой юности пора,
Их с Гумилевым первые свиданья,
Парк, свет дневной в июне по ночам —
Понятно, что завидно москвичам.

У них еще пасли коров и коз
В Кремле и на Тверской — в ту пору в Царском
Блистал Чедаев в ментике гусарском,
Давал концерты Гектор Берлиоз
И Калиостро обаяньем барским
Немало пробуждал девичьих грез.

С ДК , скромна, соседствовала школа,
Где был директором поэт Ник. Т—о.
Зимою в парках мрачно, пусто, голо,
Цвет неба, как брезент на шапито,
Из развлечений — разве что коньки,
Портвейн, игра в снежки.

Там дева на скале грустит всегда.
Стекает из кувшина , как из крана,
Вода… Уже немало утекло.
Меж нами лет туманная гряда.
Я здесь , недалеко от Иордана,
Смотрю , грустя, на Царское Село.

* * *
День. Улица. Хамсин. Жара
Под сорок. Градус — как в «Столичной»,
Но все нормально, все привычно,
И странно вспомнить, что вчера

Мороз царапался, как зверь,
Подруги надевали шубы
И нежно подставляли губы,
Прикрывши осторожно дверь.

И кто тогда представить мог
В те бесшабашные минуты
Нам предстоящие маршруты
С прыжком с пролога в эпилог.

Разруху «на брегах Невы»,
Разборки, стрелки, заморочки,
Когда пришлось припомнить строчки
О, если б знали , дети , вы…»

Чтоб нас совсем не запугать,
Они не называли срока —
Слова поэта и пророка,
Что воедино смог связать
Ночь, улицу, фонарь, аптеку…

Привет «серебряному веку»,
Что я могу еще сказать?

* * *