Месть

МЕСТЬ

Перед строем второго взвода первой роты учебного батальона, что базировался во флотском Экипаже на Второй речке Владивостока, предстали офицер в морской форме и старшина. Взвод, только переодетый в свежую флотскую форму из грязной, замызганной гражданской одежки, что стала такой за три недели езды в товарном вагоне воинского эшелона пока он тащился из Центральной России, замер. Еще вчера это была орда беспривязных огольцов, грязных, голодных, готовых к любым отрывам ради любой пищи, а ныне уже впервые зажатые дисциплиной учебного подразделения.
Офицер неспешно оглядел строй прижухлых под его взглядом парней и сказал -Вот вам командир второго взвода гвардии старшина второй статьи – и назвал смешную южно-украинскую фамилию. Во взводе никто и не хмыкнул, только уставились на своего первого в жизни командира. Затем, повернувшись к старшине, добавил – Старшина, принимайте команду — и ушел. Командир наш сразу вызвал удивление: на полосатой ленточке его бескозырки значилось «Гвардия Черноморского флота». Хотелось сразу подумать, очевидно, им решили усилить Тихоокеанский флот, но почему тогда выбрали такого низенького и щуплого. Он был ниже и дробнее любого самого мелкого матросика во взводе. Его речь с нарочитыми черноморскими «одессизмами» была здесь на краю России неуместна и даже глуповата, а злое выражение лица и, особо, воровато бегающие глаза как-то не совмещались с высоким положением – «командир». На первом же перекуре он получил кличку Кныш и, видимо, как-то узнал или догадался. Возможно, она за ним ходила, и высшие силы её вели как на привязи…
Молодые солдаты и матросы в учебных отрядах еще той, Советской Армии, сразу отдавались на откуп сержантам и старшинам, а те, в большинстве своем, проявляли свое служебное рвение в яростном помыкании еще ничего не знающих, да и не умеющих парней, возможно точнее – мальчишек. Кныш вполне мог служить эталоном такого «командирского» поведения. Трех месячное освоение курса «молодого матроса» состояло из строевой подготовки (муштры) с винтовкой или без, изучение уставов и наставлений, политзанятий и информаций, приобщение к деталям быта и поведения. Это был неохватный полигон для проявления сержантско – старшинского самодурства.
Учебный батальон «расквартировали» на пологом склоне сопки в 10-местных палатках. Нижний край склона омывался водами залива Петр Великий, а за верхним, чуть в стороне располагался гигантский концентрационный лагерь. Исподволь нам дали понять – Не засматриваться…. Это зрелище был удручающим. Даже беглый взгляд вызывал дрожь и омерзение. Весь лагерь был окружен прозрачным забором, очевидно из колючей проволоки, со сторожевыми вышками и громадными псами, чей лай доносился до наших палаток. Низкие, словно прикопанные бараки казались бесконечными. Это была ожившая копия мифического ада. Через много лет я узнал, что в этом лагере погиб поэт Осип Мандельштам, задолго до нашего появление на этом проклятом склоне. «Страна лесов,\ Страна полей.\ Упадка и расцвета. \ Страна сибирских соболей\ И каторжных поэтов.» — писал почти в это же время другой русский поэт. Все санитарно-гигиеническое обеспечение жизни, обустроенное не струганными досками, располагалось под открытыми небесами ближе к морю. Объект нашего особого интереса столовка-кухня, чванливо именуемые камбузом, располагались в ветхом кирпичном здании, сохранившиеся, очевидно, со времен Цусимы. Весна в Приморье – отвратительное время года: сыро, дожди и туманы; холодно, особенно ночью в палатках под вытертым от старости одеялом и не свежими простынями; простудно, без возможности легко получить помощь. Вот такой трехмесячный рай был уготовлен нам, защитникам отечества…
Возвращаясь памятью в учебный батальон на Второй речке, уже в дивизионе торпедных катеров, мне думалось, что все это делалось для того, что бы потом тяготы корабельной службы не казались такими. Это была непостижимая заурядным умом педагогика военных властей. У меня все состоялось по их замыслу: я никогда не был так счастлив и доволен жизнью после 22 июня 1941 года, как в годы службы в Краснознаменной дивизии торпедных катеров.
Ретивый Кныш взялся прессинговать свой взвод в течение всего светового дня, а то и после отбоя. Ищейкой проверял вещевые мешки, под подушкой и матрацем, и даже в карманах… Регулярные тренировки на раздевание-одевание на время стали нормой.. В целях экономии бесценных секунд мы перестали затягивать шнурки наших рабочих ботинок ( по матроской классификации – говнодавы) и при подъеме впрыгивали в их открытый зев как в калоши. Однажды на вечерней прогулке ротой Витька Старков чуть вздремнул на ходу в строю и потерял ботинок. С непосредственностью его родного Забайкальского села он пароходным воплем известил об этом все вооруженные силы, чем расстроил святая-святых армии ротный строй. У Кныша возник еще один объект контроля…
Однако самым главным содержанием нашей боевой подготовки в деле защиты Родины была строевая выучка. И в этом не было равных Кнышу, казалось он изучил и освоил о ней все, что было в прусской и русской армиях времен Фридриха и Петра Великих, а также Павла Первого… Только, что не произносил – «Дышат, сволочи…»
Самым любимым и самым коварным было построение « в колону по одному», когда все тридцать парней построены в затылок друг другу. Затем следовала команда «Шагом марш!» и сразу же — «Строевым!». Кныш шел за последним в строю, добиваясь, что бы весь взвод проецировался за его фигурой. Все обычно заканчивалось его воплем: «Эй, ты, третий, не выбрасывай ноги по сторонам!». Третий, это я…. Имен наших он не знал и требовал при его приближении каждому называть себя, так сказать – представляться. Советская Армия, очевидно, как и все армии мира, подтверждала тезис, что ей не чужд в ее рядах юмор. Было комично и весело видеть как Кныш возникает перед первой шеренгой взвода. Рослые парни были на голову-две выше своего полководца. А сибиряку Симонову, мы потом служили вместе, он приходился чуть выше пряжки поясного ремня. И Кныш при этом глядел безразлично прямо перед собой, а если обстоятельства вынуждали, задирал голову до небес. Бескозырку он надвигал, видно по- черноморски, на самые брови, усугубляя тем задир.
Когда через много лет я узнал, что есть государства, где в их армиях нет строевой муштры, а солдат просто учат воевать, мне подумалось, что там, очевидно, заправляют бывшие наши курсанты, кого досыта перекормили придурковатыми командами «Рр-уби ногой…!».
В то время Советский Союз, очевидно, собирался воевать со всем миром и армия росла стремительно. Подросли и стали пригодными к военной службе мои ровесники, мальчишки военных лет. Вторая речка была переполнена и её мощности, обеспечивающие бытовое содержание войск, были слабы, недостаточны и работали со страшной перегрузкой.
Завтрак – обед – ужин шли без перерывов между собой с раннего утра и до позднего вечера. Когда пришла очередь нашему взводу дежурить (работать) на кухне, нам открылась картина страшной антисанитарии и убожества. Самое распространенное первое блюдо, рыбный суп, готовился так: двое матросов подносили к гигантскому котлу с кипятком мочальный мешок с нечищеной и даже не мытой рыбы, клали его серединой на руку крепкого повара и пол мешка вываливалась на заправку… После такого «знакомства» я месяц просидел на хлебе и воде. Отвратительное питание и непрерывная муштра по каменистым дорогам в сопках, с их подъемами и спусками, с винтовкой и без, шагом и бегом сделали свое, форма на нас висела как на огородных страшилках.
Матросы, собранные со всего Союза и уже распределенные по разным частям и кораблям от Порт Артура (тогда наш) и до Камчатки, мы плохо знали друг друга, почти никаких доверительных разговоров. Главные заботы: поесть и отдохнуть, присесть, а лучше прилечь и не попасть под очередной или вне очередной наряд. Однако первые трудности, отнюдь не морские, что-то делали с нами. Мы были терпеливы друг к другу, никаких стычек, охотно помогали, делились теми пустяками что имели. Мы научились молча терпеть и только сомкнутыми губами да глазами выплескивали свою ненависть к порядкам и командирам, их породившим. И первым среди них был Кныш. И каждый мог заявить, что Кныш к нему питает особо лютую ненависть. И я тоже…И каждый носил мечту о мести. И я тоже… Мести, конечно же, не в виде жалобы начальству. Все понимали – себе дороже…
В программе подготовки, должно быть, имелось и обучение рукопашному бою, то есть действие штыком и прикладом в непосредственном соприкосновением с противником в бою. Мы уже освоили некоторые основные артикулы с винтовкой, русской трехлинейкой, что нам досталась от войны, в строю обычном и парадном. Пришла пора освоения новых высот…. Кныш вырубил в сопках длинную пяти метровую слегу (жердь) и один конец её укутал рукавом от старой телогрейки. Этот «тренажный инструмент» он использовал так. Взвод делился пополам и выстраивался по обе стороны дороги с винтовками в положении «к ноге». Очередной матросик выходил на середину с винтовкой с примкнутым штыком, изготавливался и Кныш совал ему в лицо конец слеги с рукавом, а тот должен был отбить ружьем угрозу вправо или влево. Русская трехлинейка – тяжелый инструмент и, что бы действовать ей достаточно ловко да на вытянутых руках, нужна сила. Дохлякам такое не по плечу, точнее не по рукам. Вначале, когда темп был не велик, мы успевали отбивать вправо – влево, но Кнышу это показалось мало и он стал наращивать темп.
В очередной раз я вышел на «огневой рубеж», изготовился, Кныш взял слегу, дал команду, и конец с рукавом быстро пошел мне точно в лицо. Я удачно отбиваю вправо, напрягаюсь для торможения инерции винтовки и для перевода отбоя влево, и тут меня мгновенно осенило…. Многим, а может быть всем знакомо такое мгновенно вспыхивающее решение, когда на размышление, анализ нет и крохи времени. Оно может спасти от беды или наоборот, но об этом можно размышлять потом, с удовлетворением или досадой если… если уцелеешь. Такой рывок в сознании готовится всеми предыдущими обстоятельствами. У оператора такое добиваются тренировками, доведенными до автоматизма. Здесь же разовая вспышка психики…. Одно помню точно, во мне полыхнуло – Или сейчас, или — никогда..! При очередном переводе винтовки для удара вправо я, вроде обессиленный ,чуть задержал движение винтаря и, естественно, опоздал с отбоем. Слега проскочила мимо ружья и сильно саданула мне в лицо. Я только успел непроизвольно закрыть глаза. Очнулся на земле, точнее на каменистой и пыльной дороге, сверху на мне слега и винтовка, очнулся от вопля взвода — Убил, сука!
До призыва на службу я активно занимался в самодеятельном драматическом кружке. Наш руководитель, актер драматического театра, нас кое — чему научил. В последней своей роли я играл партизана на допросе и говорили, что убедительно. Здесь, прижимаясь щекой к Приморью, ко мне словно вернулись мои скромные драматические дарования. Я замер ожидая продолжение сюжета… Кныш, с нами находчивый и дерзкий, обомлел, растерялся , завыл и кинулся ко мне спасать. И уже более четко приказал взять меня на плечи и бегом в расположение батальона. Когда ребята подступились ко мне, я непроизвольно подал признаки жизни и стал подниматься на колени, мне помогли, и я встал в рост. Бледное иссохшее лицо с запавшими глазами и только прорастающий фингал выглядели вполне правдоподобно, убедительно. Думаю сам Станиславский сказал бы –«Верю!». Однако нести себя не позволил и пока мы неспешно шли я вполне разгулялся. Кныш присмирел, от его былой нарочитой бравада ничего не осталось. В лагере сразу распустил нас по палаткам.
Когда отошло все волнение, а синяк наоборот воспрянул у меня как –то притупилась жажда мести. Мне казалось, что по сюжету Кныш должен был просить меня не выдавать эту нелепость начальству. Однако это не случилось, и никого из парней взвода он тоже не подсылал, да он и не был близок ни с кем. Я лежал в холодной ночной тишине палатки и как – то удивлялся: откуда в этом тщедушном человечке такая физическая выносливость, ведь он ходил и бегал по сопкам вместе со взводом; как этот кныш из кнышей сумел стать таким непреклонным комвзвода, всегда добиваясь своего; и уж совсем непонятно откуда у этого простака так развито чувство собственного достоинства. Мерзкая слега с грязным рукавом вполне могла пырнуть его карьеру возможного сверхсрочника…
Нет! Эта зараза Кныш, вполне оправдывал высокое звание гвардейца Черноморского флота….
И если что-то доставляло какое-то внутреннее удовлетворение, так это взвод, мой второй учебный. Как все дружно кинулись меня спасать, не дали мне после зашиба тащить собственное ружье, никто не полез с дешевыми соболезнованиями. И все эта театральщина не пошла за пределы взвода. Ни начальство, ни в других взводах ничего не знали. Это тем более удивительно, что в батальоне были профессиональные доносчики, они и не очень прятались, их знали. Очевидно к этому времени, после страшных тридцатых, сороковых да и пятидесятых, всенародное презрение к доносительству достигло апогея. Об этом не говорили на досуге, в курилках, это темы близких людей: отец – сыну…. И позже, в годы долгой службы я в душе восторгался упорством морячков, когда начальству до зарезу нужен был компромат.
Кныш как-то присмирел что ли, успокоился, от его нарочитой прыти ничего не осталось, он, разумеется, вел свое дело, но мы это уже воспринимали как безбедное существование. Завершалась наша учеба, впереди присяга и вручение нам ленточек на бескозырки, где четко указано ТИХООКЕАНСКИЙ ФЛОТ. Нам уже не формально дали понять, что в Советском Союзе только два настоящих, наш и Северный, а Балтийский – болотный, Черноморский – курортный, комментарии к этому наивны, но весомы для начинающих патриотов… Прощалась с нами Вторая речка строевым смотром. Мы, может впервые за три месяца, с восторгом и радостью отрабатывали безупречный парадный строй. Все знали, что принимать парад приедет командующий флотом адмирал Н.Кузнецов, высший военно- морской авторитет нашей страны и единственный из командующих родов войск, кто встретил Великую отечественную войну- войной. Корабельные пушки первыми ответили врагу. Все другие ждали разрешение Кремля… Видно за непреклонность, уже после войны, его разжаловали и отправили командовать флотом на Дальний Восток, теперь к нему вернулась «царская милость» и он возвращался в Москву на должность Главкома ВМФ. Наш строевой смотр был у него последним во Владивостоке. Я в строю шел правофланговым и проходил в двух-трех метрах от адмирала. По строевому уставу правофланговый должен глядеть только вперед и так держать голову, но больше у меня такого случая не будет, и я вывернул свою непутевую вправо и поймал его добрый улыбающийся и все понимающий взгляд.
А потом нас развезли по частям и кораблям и там уже распределяли по школам, где учили военно-морским профессиям….
Прошли годы и, как сказал мне капитан второго ранга из Самарского военкомата, когда вновь, впервые в России стали отмечать День ВМФ—Моряки бывшими не бывают. Может по этому, когда ныне вижу строй русских моряков перехватывает дыхание и я как зачарованный гляжу им в след… Кныш, прости… Где вы товарищ гвардии старшина второй статьи
Григорий Небийбабу?