Абрам Зайдеман. Воспоминания. Часть 1

Опубликованы в http://www.zchor.org/seideman/Full_sto.htm http://www.jewishgen.org/Yizkor/gombin/Gome083.html

Перевод с английского

Часть 1

В самом начале оккупации мы поняли, что нацисты будут хозяйничать здесь,

как в своей лавке. Город был во власти террора. На всех стенах стали

появляться надписи с информацией о том,  что могут и чего не могут делать

евреи. Любое нарушение влекло за собой смертный приговор. В городе

появились немецкие помещики, их бывшие соседи, стали носить свастику, на

стенах висели призывы за власть. Те  немцы, которые в течение многих лет

жили мирно со своими еврейскими соседями, за одну ночь преобразились в

дикарей. Можно назвать, в частности, мельника Альберта Фусса  – мэра

города и его помощника Виттенберга, учителя немецкого языка в польской

школе. Они взяли в свои руки правление городом  и надзор за следованием

нацистским директивам,  превратив жизнь гомбинских евреев в настоящий ад.

С утра до вечера продолжался изнурительный труд, связанный с муками и

страданиями. Платой за такой труд часто был убийственный удар. Я был

несколько  раз наказан, и каждый раз после наказания возвращался  раненым,

больным. После дня отлеживания, я вновь должен был искать себе средства

пропитания. Польские соседи,  с которыми мы поколения  жили вместе,

наблюдали наши страдания с презрением и издевательством. Они потеряли

свою родину в течение нескольких дней, но утешали себя тем, что судьба

евреев еще хуже. Каждый раз, когда немцы вели группы евреев на

принудительные работы, поляки стояли, смотрели и наслаждались. «Теперь,

наконец, настала ваша очередь, жиды, работать». Я хотел бы также отметить,

что вместе с правами на занятия многие евреи также потеряли и средства к

существованию, так как немцы сразу же ликвидировали еврейский бизнес.

Они забрали  все склады из тех, которые снабжали торговлю яйцами,

хранившихся в известковых бассейнах, оставили многих из евреев без

источников дохода. Немцы приняли указ, запрещавший евреям появляться на

тарифных торгах, проводившихся один раз в неделю. С другой стороны, евреи

были вынуждены открывать свои магазины каждый день, чтобы не быть

обвиненными в саботаже. В своих магазинах они были добычей любого

немца, проходившего мимо. С  самого начала часто случалась также еще одна

общая для Гомбина сцена: похищение евреев на улицах и отрезание их бород.

Некоторые из евреев не подчинились, они обернули свои лица, как если бы

они были больны, чтобы избежать нацистских злоупотреблений.

Однажды утром, это был четверг, немцы издали приказ для всех евреев:

собраться на Свином рынке под угрозой расстрела всех тех, кто не явится. В

этот день, мой брат Гирш Ниссен и я вышли на улицу, чтобы попытаться

достать немного хлеба. Когда мы шли по улице, несколько немцев

набросились на нас и привели  в большой зал, где мы были поставлены на

погрузку ящиков с боеприпасами. В нашей рабочей группе было около

двадцати пяти или тридцати евреев. «Процесс работы» был по обыкновению

одинаков — работа сопровождалась издевательствами и ударами. Мы были в

курсе того,  что все остальные евреи были собраны на  Свином рынке и

спрашивали себя, повезло  нам или нет. Вдруг, в два часа дня, мы увидели

дым, шедший от центра города. Я подумал, что немцы подожгли большую

гомбинскую синагогу. Воспользовавшись невниманием части наших

охранников, я незаметно покинул рабочее место и побежал

к рынку. То, что увидели мои глаза, было страшным. Наша синагога, наша

великолепная деревянная синагога, одна из жемчужин во всей Польше, была

окутана пламенем. Около сорока еврейских домов, окружавших синагогу, тоже

были в огне. Рядом, но на безопасном от огня расстоянии, стояли группы

нацистов, которые делили свое внимание между горящей синагогой, что вызывало

их смех,  и поливаемыми дождем евреями. Позже в тот же день, когда угли

синагоги еще дымились, немцы взрывали еврейские магазины и грабили их.

Те, кто особо преуспел в поджогах и грабежах, были не простыми солдатами, но

Часто  офицерами. Большое число евреев также подверглись нападениям и избиты

до смерти. Среди тяжело раненых был дядя моей жены Вульф Ласки, позже

разделивший  судьбу большинства гомбинских евреев , он погибнет вместе с

женой и двумя дочерьми в газовых камерах Хелмно. Двое из его сыновей, Шмуэль

и Мендл, сегодня  живут в Детройте. Я тоже был тяжело избит в этот день. Мне

удалось спасти свою жизнь, я убежал, немцы стреляли по мне, когда я бежал. Все

неделю мое тело болело  от боли, я был не в состоянии двигаться. Именно в этот

кровавый четверг я решился бежать из Гомбина и перейти в восточную часть

Другие евреи, в основном молодые гомбинские мужчины, также решили бежать на

восток. Опухший, лежа в постели, я обсуждал этот вопрос с моим братом, пытаясь

убедить его  пойти со мной. Но он не хотел слышать об этом . «Россия, —

утверждал он, — «замкнутая клетка «, и тот, кто пересечет границу в этом

направлении, будет потерян навсегда». «Что касается нашего теперешнего

состояния, — сказал он, — можно надеяться, что после окончания войны и ухода

нацистов, Гомбин  вновь будет свободным». Мой брат был не единственным,

имевшим схожие понятия. Никто не мог заглядывать  далеко вперед, мы только

видели, что немцы полные хозяева над нами. Я с каждым днем все более

решительно стал склоняться к тому, чтобы оставить Гомбин. Я обсуждал этот

вопрос с девушкой, на которой я собирался жениться, и она выразила готовность

пойти со мной. Было решено, что мы вступим в брак перед побегом. Свадьба

состоялась в доме матери невесты.  Свадьба состоялась днем. На ней были два

моих брата Гирш Ниссен и Майер, моя сестра Роза, мать невесты Молка, Фрейдл

Ласки с дочерми Сарой и Чанной Ласки, ее шурин Ицхак Бауман, Вульф Ласки,

Мейер  Кезел с женой, Мордехай Финдик и Мириам Эттинджер. Мы получили

Благословение  от кузена невесты Ицхака Баумана. Моше Нидерман стоял снаружи

дома, как сторож. В конце концов какой-то немец все-таки натолкнулся на нас, он вдруг

обнаружил группу евреев, собранную в одном месте.  На следующий день, в

воскресенье 20 ноября, мы оставили Гомбин.  Мойше Шланг, имевший разрешение «путешествовать»,

повез нас на своем автомобиле. С нами был также зять

Шекерки, чья жена и дочь погибли в бомбардировке. Он был жителем Эрец-

Исраэль, он приехал в Гомбин исключительно с целью попасть на войну.

Дорога на Варшаву была очень опасна. Несколько раз нас останавливали немцы,

принуждая к различным работам в составе рабочих бригад.

Прибыв в Варшаву, мы в полной мере увидели картину разрушения.

Целые кварталы были уничтожены. Люди двигались среди руин, как тени. Едкий

запах дыма пронизал воздух. Два моста через Вислу были разбиты, мы перешли на

третий мост,  он весь был забит немецкими полицаями и солдатами. Перемещаясь

по еврейскому кварталу, мы увидели разрушения существенней, чем в других

местах. В каждом втором еврейском доме был пожар, разрушения или разорения;

во  многих  местах нельзя было пройти из-за гор щебня. Не было еврейского лица

без печали, скорби и страха. После всего лишь нескольких часов пребывания в

Варшаве мы узнали, что и здесь — в крупнейшей в Европе еврейской общине

нацисты ловят людей на улицах и сколачивают из них рабочие бригады.

Каждый день на стенах расклеивали новые плакаты с объявлениями новых

репрессивных указов. Везде говорили о создании гетто. Самым распространенным

настроением среди евреев было уныние. Мы пошли по адресу, который мы

получили из дома,  к зятю Мануэля Вольмана Манеку. Мы пробыли там несколько

дней и теперь были готовы продолжать наше путешествие. В доме мы встретили

несколько жителей Гомбина: Шая Адель Митценмахера, Гитл Келемски, ее мужа и их

сына Брунека, а также Вову Аппеля из Саник. В течение нескольких дней мы

относительно спокойно  жили в Варшаве, затем мы были схвачены и посланы на

принудительные работы.

Там мы увидели в первый раз офицеров СС с красными черепами на мундирах.

Через три дня мы покинули Варшаву. Среди нас, кроме моей жены и меня, были

Шая Адель Митценмахера, Аппель, Гитл Келемски и ее четырехлетний сын.

Нашей целью был небольшой город Словатич на реке Буг, который делил Польшу

и Россию. Человек, который доставил нас сюда был поляк.

Прибыв в пограничный город, мы были окружены немцами. Они нас сильно

избили и заперли в крепости. Внутри помещения, где мы сидели, было так темно,

что мы не могли видеть друг друга. Когда позднее немец открыл дверь, мы были

почти ослеплены светом. Немец позволил нам выйти на свободу, но мы не знали

куда идти. Каким-то чудом было появление незнакомой нам польки. Она глазами

дала нам понять, чтобы мы следовали за ней. Приведя нас к своей хате в соседней

деревне, она предложила переправить нас на противоположный берег Буга. Она

разместила нас в большой белой хате и оставила нас там. Позже она вернулась с

продуктами питания для нас. Она была очень дружелюбной и не требовала

непомерные суммы денег для перевозки нас на другой берег. Она относились к нам

очень прилично. Учитывая наши последние печальные опыты с немецкими варварами,

мы были очень тронуты и благодарны. Ночью она привела нас к реке, мы заняли

места в маленькой лодке, по двое-трое на скамье, она стала грести. Так она

доставила нас на другую сторону, она показала нам дорогу на Брест-Литовск. На

прощание она пожелала нам удачи. «Желаю вам никогда не испытывать больше

несчастья»,- сказала она. Ее пожелания  не оправдались.

В нескольких километрах от Бреста, мы случайно встретили крестьянина, который

рассматривал нас с враждебным видом и наблюдал, не сводя с нас глаз. Куда бы

мы ни пошли, он следовал за нами. Мы поняли, что он планирует нас выдать, и

предложили ему деньги, чтобы он оставил нас в покое. Но безрезультатно. Увидев

первого русского милиционера, крестьянин сказал ему о нас и тот велел нам

следовать за ним.

Мы были доставлены в отделение милиции, где полный лейтенант НКВД сидел за

столом. Он  допросил нас по-русски через переводчика. Он спросил нас, кто мы и

куда мы планировали отправиться. Гита Келеменски, ее мужа и ребенка отпустили

в Брест-Литовск, так как он родился в Белостоке и поэтому был гражданином

освобожденной территории.  Но остальные сделали ошибку, сказав ему правду о

том, что мы гомбинские евреи, претерпевшие невыразимые муки от рук немцев, но

теперь, когда мы оказались в Стране Советов, мы надеемся найти защиту и

свободу. Лейтенант НКВД выслушал нас спокойно и также спокойно предложил

нам вернуться туда откуда мы пришли, т.к. мы пересекли границы незаконно.

Далее было вот что. Проведя ночь под арестом, милиционер посадил нас в поезд

(за который нам пришлось заплатить), и мы вернулись к Бугу. Там русский мужик,

которому тоже пришлось заплатить, перевез нас на польскую сторону. К счастью,

когда мы переходили границу, не было видно ни одного немца. Мы подошли к

небольшой еврейской деревне Свислович и нашли гостиницу, которая была

заполнена евреями, бежавшими из оккупированных немцами городов и сел. Теперь

они ждали возможности пересечь границу с Россией.

Владелец гостиницы принес нам еду и приютил нас на ночь. Утром он нашел

польских  женщин, которые, подобно нашей крестьянке перед этим, перевезли  нас

через реку. На этот раз нам повезло, в Брест–Литовске все прошло  без неприятных

инцидентов.

Наше первое впечатление от Литовска было поразительным. Люди ходили по улицам

без страха и препятствий. Еврейские дети, несли книги, ходили в школу; торговые

точки были открыты. Солдаты гуляли по тротуарам, дружески разговаривая с

прохожими. Казалось невероятным, что всего несколько километров отделяло нас от

геенны, где нацисты преследовали своих жертв, как животных, где каждый еврей знал,

что смертный приговор висит над ним .

Русские солдаты пели популярную песню о России: «Где так вольно дышит человек!».

Наше первое впечатление, после немецкого кошмара, было в том, что это было

действительно так. Все, что мы увидели, что в обычное время должно рассматриваться

как естественное положение дел, казалось нам чудесным откровением. Даже тот факт,

что мы могли появиться на улице без страха нападения со стороны ненавистных

немцев, которые могли пытать и убить нас по своему желанию, мы сочли чудом. Мы

вошли в гостиницу, где провели ночь. Так как наши деньги вскоре нас выдали, мы

пошли на «толчок» (свободный рынок), где продали несколько наших личных вещей.

Хотя мы чувствовали себя хорошо в Литовске, это был не наш план, чтобы остаться

здесь надолго, мы хотели перейти в небольшой город Янов, рядом с Пинском, где мы

надеялись найти брата моей жены Мойше Гелберта, который в начале войны был

солдатом польской армии. После вторжения немцев и разгрома польского войска он

вернулся в Гомбин, где пробыл недолго. Он уехал в Янов, где работал слесарем его

друг, бывший житель Гомбина, Бениамин Барух. Из Янова, мой шурин послал нам

через другого гомбинца Ноя Зеленку, который вернулся за женой. Поэтому мы решили

пойти в Янов и поселиться там с моим шурином.

Перед отъездом в Янов мы позвонили и говорили с Барухом, который сообщил нам,

что мой шурин Мойше Гелберт решил еще раз вернуться к Гомбин, но он предложил

нам присоединиться к нему в Янове. Только позже нам стало ясно, что мой шурин

Мойше Гелберт пойман до приезда в Гомбин. Он лгал нам несколько дней после этого,

затем он умер от побоев.

Поездка в Янов не была простым делом. Было очень трудно получить

железнодорожный билет. Надо было стоять много часов в очереди,  и, наконец,

получив билет, нужно было, суметь занять свои места в поездах, которые были

страшно переполнены и не ходили регулярно. Но в конце концов, после долгих

усилий, мы оказались в поезде. Сели только моя жена и я, Аппель и Адель

Митценмахеры остались в Литовске. По прибытии в Янов нами занялись несколько милиционеров,

которые взяли на себя ответственность за беженцев и нашли

помещения для них в частных домах. Мы разместились вместе с парой Мойше и

Брайне, которые управляли небольшой пекарней. Они относились к нам по-дружески.

Янов был недалеко от маленького городка Мотеле, где родился Хаим Вейцман, видный

сионист и первый президент Израиля. Город был очень небольшой, но красочный .

Он состоял из большого прямоугольного рынка и улочки, которая вела к открытому

лугу. Первые недели в Янове были для нас переходом от кошмара к солнечной

реальности. Городок Янов было тихим и еврейским, и после испытанного в Гомбине,

он представлялся нам приятной мечтой. Но сон не продлился долго.

В первые дни я начал работать в частной портновской мастерской Занвеля. После

недели работы я попросил свою зарплату, но он начислил мне плату, на которую мы

не смогли бы жить. Я оставил хозяина и начал работать самостоятельно, как

частный портной. У меня получилось. Работа была нарасхват. Люди боялись держать

материал из-за страха конфискации. Все хотели шить новую одежду. Доходов в те

дни было достаточно и для меня и для моей жены.
Будучи в Янове, я был в контакте с нашими гомбинскими еврейскими друзьями,

которые тоже бежали и жили в близлежащих городах и деревнях. Некоторые из них

даже пришли к нам в гости – Язик Зелинский, Вельвек Фридланде, ЛейзерКоэн,

Файвиш Бол, Meнахем Бер и другие. В январе прибыл и поселился с нами брат

Бениамин Барух. Потом он был зачислен в польскую армию, выжил, позже он был

убит в Освободительной войне государства Израиль.
Я ездил несколько раз, чтобы навестить бывших гомбинцев в Белостоке и Брест-

Литовске. В Белостоке на улице Kaзикова 16, жило 30 гомбинцев. Помню Моше

Вольмана, Рэйчел Лайзерштейна, Натана Шварца, Лейзера Коэна и его сестру Ривку

Коэн, Наталью Фукс, Менделя Врубле, Ясека Залинского, двух братьев Рогожинских,

Минека Ласки, Ицхака Вробека и других. Все они жили в маленькой комнате с кухней,

которая выглядела страшно и пугающе из-за нищеты, грязи и голода. Они нашли

немного хлеба, который они повесили к потолку так, чтобы не достали крысы. Они

боролись, как могли, продавали свою одежду на рынке, чтобы получить немного денег.

Я встретил их в наиболее удручающем положении, они были подавлены и  тосковали

по родным, которые остались в Гомбине. У них были мысли вернуться к Гомбин. Часть

из них  отправилась в глубь России, а те, которые вернулись в Гомбин были убиты.
В другой раз я ездил в Литовск, чтобы навестить группу гомбинцев, бежавших в этот

город. Я нашел там бывшего председателя еврейской общины Гомбина Хаима Лурье.

Он также рассказал мне о своем отчаянии и желании вернуться в родной город. И он

вернулся и разделил горькую судьбу со всеми евреями Гомбина.

Через несколько недель после нашего прибытия в Янов был издан новый указ

местных властей о выселении местных «богачей» из своих домов. Один из таких

людей — еврей по имени Померанц, чья мельница и магазин были национализированы

ранее, был расквартирован вместе с нашим хозяином. Поэтому нам было необходимо

найти для проживания новое место. Мы переехали в старый еврейский дом, который

был гораздо меньше и беднее прежнего дома. Второе изменение было социального

плана. Еврейские коммунисты вдруг обнаружили, что я работал как портной — частник.

Они пришли с предложением убедить меня открыть большую мастерскую,

специализирующуюся на женской одежде (в городе было много советских чиновников,

у которых были жены). Я попытался отговориться и сделал встречное предложение,

чтобы моя жена организовала такое предприятие. Они согласились. Но вскоре

произошло третье изменение, радикально уничтожая всех наши предыдущие планы.

Власти поставили нас перед выбором: либо мы принимаем советское гражданство,

или мы регистрируемся как имеющие целъ  возвращение в Польшу.

Так как у нас с женой были родственники в Гомбине, мы решили зарегистрироваться

как польские граждане,  желающие вернуться. Мы думали, что если мы примем

гражданство России, то мы, как мой брат как-то сказал, были бы «пойманными в

ловушку». Мы зарегистрировались и в течение длительного времени ничего не

слышали об этом деле. Но однажды в пятницу вечером в городе появилось большое

число русских, и мы стали подозревать, что что-то происходит. Мы не знали, что это

могло быть, но никто не сомневался, что вскоре на нас падут несчастья.

Один комментарий к “Абрам Зайдеман. Воспоминания. Часть 1

Обсуждение закрыто.