Недавно я получил этот текст от одного из своих друзей. Телевизионные кадры с рассказами профессора Яна Карского демонстрировались по американскому телевидению примерно тогда же, когда впервые показали «ШОА» Клода Ланцмана- то есть ещё в 1980-е годы. Этот документ – лекция проф. Карского в Королевском Колледже в Лондоне едва ли когда-нибудь устареет, потому что это показания свидетеля. Свидетеля честного, объективного и не пожелавшего унести с собой то, что он знал и видел своими глазами.

Иными словами он был свидетелем исторического явления  — безразличия западных политических деятелей в отношении геноцида евреев Европы. У всех  людей – писателей, военных, дипломатов,   политиков, и даже известного нью-йоркского  раввина Стефена Вайса, — у всех них находились свои соображения о невозможности помощи европейским евреям. Впрочем, читатель сам сможет оценить ход мыслей и аргументы «сильных мира сего», разводивших руками после Второй мировой войны и сетовавших на своё «незнание»…

Артур Штильман

 

Ян Карский

 

ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ О ГЕНОЦИДЕ[1]

 

(Запись лекции в Королевском колледже, Лондон, 31 марта 1995 года)

 

Ян Карский родился в Польше. Во Львовском университете в 1935 году получил степень магистра права и магистерскую степень в науке о дипломатии, затем следующие два-три года продолжал образование в Германии, Швейцарии и Великобритании.

В 1938 году он поступил на Польскую дипломатическую службу. С началом войны как молодой офицер он служил в Польской кавалерийской артиллерии, а когда Польская армия была разбита, он бежал в оккупированную Советами Восточную Польшу. Ему удалось избежать расстрела в лесах Катыни, переодевшись рядовым. Его интернировали, но он, видимо, сумел как-то пробраться в транспорт немецких поляков и вернуться в Западную Польшу, оккупированную немцами. Там он вступил в польскую организацию сопротивления, где из-за знания языков его использовали как курьера между Польским Правительством в изгнании (в Лондоне) и руководителями Польского подпольного сопротивления.

Летом 1940 года Яна Карского предали, он был арестован гестапо и жестоко избит. Однако подпольщики его освободили, и после восстановления сил и здоровья он опять вернулся к подпольной деятельности. Его новым делом стало внедрение в Варшавское гетто и лагерь уничтожения Белзец под видом эстонского охранника. Так он смог собрать из первых рук сведения о нацистской программе истребления евреев. Эту информацию он лично передал Польскому правительству в изгнании и союзникам.

Ни Госдепартамент США, ни британское Министерство иностранных дел не откликнулись на призыв к действиям против этих доказанных злодеяний нацистов. Как мы теперь знаем, не последовало ответа ни на просьбы о бомбардировках возмездия, ни на призывы к союзникам разбомбить железнодорожные пути, ведущие к Освенциму, газовые камеры или крематории.

Влиятельным людям, близким к президенту Рузвельту и премьер-министру Черчиллю, трудно было понять, что эти отчеты – не преувеличение, и они отказались верить Яну Карскому. Ясно, что это было слишком – просить поверить невероятному. Карский заслужил только символические жесты сочувствия и недоверчивого изумления. После этого можно ли удивляться тому, что многие, выжившие в концлагерях после войны, не рассказывали о своем опыте, осознавая, что неверие слушателей так же трудно перенести, как и сами страдания.

После войны Ян Карский поселился в США и стал одним из выдающихся ученых, специалистом по Восточной Европе и международным отношениям.

Ян Карский – почетный профессор многих университетов, обладатель высшей польской военной награды, его имя носит дерево на проспекте «Праведных среди других народов» в Яд Вашем.

 

И. Д. Гейнсфорд, заместитель директора Королевского колледжа, Лондон

 

Может случиться так, что кое-что из рассказанного мною покажется непостижимым. Поэтому, чтобы помочь вам понять, я хотел бы привлечь ваше внимание к следующему.

Первое, во время второй мировой войны погибло около пятидесяти миллионов человек. Советский Союз потерял двадцать миллионов. Три миллиона поляков-католиков расстались с жизнью. У всех народов, находившихся в нацистской оккупации, есть жертвы, но евреи все были жертвами. В этом главное отличие.

Я был вовлечен в это все в 1942 году. Дело было так. Летом 1942 года меня вызвал Цырыл Ратайский, формально возглавляющий польское подполье (или подпольное государство, как мы называли его). Ратайский был делегатом четырех польских политических партий – Крестьянской, Социалистической, Националистической и Христианско-демократической. Меня решили сделать курьером и спросили: поеду ли я в Лондон? Я сказал, что поеду.

Я начал собирать информацию. Каждый брал с меня клятву, что я перескажу их послания достоверно и только определенным лицам. Тогда я обнаружил, что меня просили передать сведения, противоречащие друг другу, что в то время, конечно, было для меня очень болезненным.

Спустя несколько недель Ратайский снова вызвал меня и говорит, мол, есть такая проблема: существует две подпольные еврейские организации. Сам он не знает о еврейской проблеме, не понимает, в чем все дело. Но они пришли к нему после того, как узнали о моей поездке, и попросили его просить меня передать на Запад также и их послания. Они убеждали, что как польские граждане имеют право на такое же отношение со стороны руководителей подполья, как и любая другая политическая партия. Он сказал им, что спросит меня. И спросил: «Ты сделаешь это?» Я ответил: «Сделаю».

Я дважды встретился с обоими еврейскими лидерами в пригороде Варшавы. Они были в отчаянии. Потеряли всякое чувство безопасности. Один из них был лидер Бунда, социалистической организации. Точно известно, кто это: Леон Фейнер до войны был уважаемым юристом. Внешность классического польского дворянина: красивое лицо, усы шведского воеводы семнадцатого века. Кто был второй, я не уверен. Говорят, что это был Вильнер, но я точно не помню.

Да, так вот, они рассказали мне ужасные вещи. О том, что происходило с евреями. Они утверждали: «Евреи в большинстве своем не осознают еще, что это конец». Но они, еврейские лидеры, знают: Гитлер решил уничтожить всех евреев в Европе. (Это было в августе 1942 года.) Очевидно, у них была достоверная нформация. Наверное, вы знаете: в январе 1942 высшие нацистские чины встретились в Ваннзее, под Берлином, договориться об окончательном решении еврейской проблемы.

Они сказали мне: «Евреи совершенно беспомощны. Польское подполье может спасти нескольких человек, но оно бессильно остановить процесс уничтожения. Только могущественные правительства союзников могут помочь нам». Они хотели послать меня к польскому правительству [в изгнании], но, более того, так как я знал языки, был умен и много путешествовал раньше, они хотели, чтобы я встретился с как можно большим числом лидеров, влиятельных людей союзных государств и рассказал им о еврейской трагедии. Я поклялся, что сделаю все, что в моих силах.

В октябре 1942 года, перед тем как я уехал из Варшавы, специальное подразделение польского военного подполья (Армии Крайовой), так называемое Бюро информации и пропаганды, передало мне микропленку, содержащую более двадцати страниц. На ней были статистические данные и имена, касающиеся только уничтожения евреев. Этот отчет был размером в половину американской спички. Его вложили в обычный ключ от дома и снова запаяли. Мне надо было держать его в кармане вместе с остальными ключами, а в случае опасности просто выбросить куда-нибудь. В документе были имена нацистских чиновников, имена видных еврейских организаций и людей, статистика. Это был основной отчет, который во время войны стал международно известным и был использован Британским правительством, Военным советом союзников и Американским правительством для распространения информации о еврейском Холокосте.

Этот отчет написали трое: Видершаль (еврей), профессор Хербст (еврей) и Волиньский (поляк-католик).

Перед моим отъездом из Варшавы они спросили меня, согласен ли я своими глазами посмотреть, что происходит с евреями. Они не станут подвергать меня большой опасности и смогут подготовить эту поездку. Сначала в Варшавское гетто. Я видел Варшаву еще в первую свою поездку, тогда меня сопровождал Леон Фейнер. Мы прошли по улицам; большой опасности в этом не было. В августе 1942 года из 450 тысяч евреев осталось не более 70 тысяч. Остальных уже отправили в концентрационный лагерь Треблинка[2]. На самом деле в то время там было четыре небольших гетто и пустые дома, оставленные евреями, в них было позволено поселиться арийцам (по нацистской терминологии, арийцами были польские граждане неевреи).

Между этими четырьмя маленькими еврейскими «поселениями» в арийской зоне разместился один из гестаповских офисов. По территории гетто проходил трамвай, но он не делал здесь остановок. В Варшавском гетто я увидел страшные вещи, которых мне никогда не забыть. Примерно через полчаса мы ушли, и я обдумал все, что увидел. Я сказал Фейнеру, что хочу пойти туда еще. Он согласился организовать все, но сам он больше туда со мной не пойдет, мне найдут другого проводника. Так и вышло.

То, что я там увидел, описано в книге Вуда и Янковского («Карский: как один человек пытался остановить Холокост», изд. Дж. Уайли, 1995. Karski: How One Man Tried to Stop the Holocaust, John Wiley, 1995). Но потом я второй раз встретился с этими же еврейскими лидерами, и они сказали мне (Фейнер был особенно настойчив): «Витольд (это был мой псевдоним), мы могли бы попытаться организовать для тебя визит в еврейский концлагерь. Ты пошел бы? Это более опасно, но мы не поведем тебя на верную смерть. Мы думаем, это можно сделать. Ты пойдешь?» Я ответил: «Пойду». И пошел.

Я увидел ужасные вещи. Я провел там двадцать минут. Я не смог больше вынести. Проводник, который шел поодаль, заметил, что я веду себя, как безумный, и закричал «volge mir, volge mir»[3]. Я пошел за ним, и меня вырвало кровью. Я видел ужасные вещи.

В октябре со своим ключом я покинул Варшаву. Через несколько часов я был в Париже, где встретился с Александром Кавальковским, лидером польского подполья во Франции. Предполагалось, что он поможет мне пробраться в Лондон. Он объяснил мне, что это ерунда: у него не было никаких способов вывезти меня тайно из Парижа. Но ключ, заверил он меня, можно переслать в Лондон тотчас же. Это он мог сделать.

Ключ прибыл в Лондон за две недели до моего приезда. А мне с поддельными документами пришлось из Парижа добираться в Лион, Перпиньян, пешком через Пиренеи, Барселону, Мадрид, (Альгесирас), Гибралтар, оттуда самолетом в Лондон. Моим проводником в Пиренеях был, между прочим, испанский коммунист, которому меня представили как польского коммуниста. Меня предупредили, что он фанатик и что я должен быть коммунистом. Если он заподозрит, что я не коммунист, он перережет мне горло или бросит в горах. Помню, что я купил «Государство и революция» Ленина на французском языке, чтобы обсуждать с ним коммунистические темы. Этот парень был сумасшедшим, он был фанатиком, он был одним из самых благородных людей, которых я встречал в жизни. Чудесный персонаж и неистовый коммунист, фанатичный коммунист.

Во второй половине ноября я добрался до Лондона. К этому времени микропленка была уже расшифрована и переведена, а меморандум Польского правительства уже был на последней стадии подготовки. Наш вице-премьер министр сказал, чтобы я продиктовал все, что я хотел бы добавить к этому отчету, включая свои личные наблюдения, и дело началось.

После войны уважаемый английский историк Мартин Гилберт написал книгу под названием «Освенцим и союзники». Он мог пользоваться секретными военными документами, которые через 35 лет после войны стали доступны всем. В книге есть глава о моей миссии. В этих документах он обнаружил, что не позже 25 ноября 1942 года польское правительство передало отчет господину Истерману, бывшему тогда связным между Всемирным еврейским Конгрессом и Министерством иностранных дел Великобритании. На следующий день, 26 ноября, Истерман вместе с С. Силверманом, членом парламента от лейбористской партии, лично вручили «Отчет Карского» (как его назвал Гилберт) Ричарду Ло (впоследствии лорду Колрейну), бывшему тогда помощником сэра Антони Идена.

Итак, польское правительство передало информацию так быстро, как это было возможно. Я прибыл в Лондон во второй половине ноября и, конечно, начал с доклада польскому правительству. (Вы должны иметь в виду, что еврейское послание было только частью моего основного поручения; я был здесь от имени польского подполья и четырех польских политических партий.) Собственно говоря, я знаю, что ныне еврейские общины хвалят меня и преувеличивают мою роль и мою работу. Я старый человек, я уже не возражаю. На самом деле я знаю, что евреям со мной не повезло. Для польской части моей миссии я вполне подходил. Но для еврейской части нужно было найти кого-нибудь поважнее, сильнее и лучше, чем я. Евреям со мной не повезло, во время войны я был никто: младший лейтенант, молодой человек, секретный агент. У меня не было никакого веса, никаких средств для достижения цели.

Я старался изо всех сил, чтобы встретиться с как можно большим числом англичан и американцев. Я добрался до четырех членов Британского военного кабинета. Тогда он был средоточием власти в Великобритании. Министерства не считались. Члены военного кабинета – несколько министров, заседавших в комнате, – управляли войной. Двенадцать, тринадцать или четырнадцать человек под руководством председателя, премьер-министра Черчилля.

Я добрался до Антони Идена, лорда Кранборна, представляющего партию консерваторов, Артура Гринвуда, члена лейбористской партии, Хью Далтона, министра экономики. Я обратился к интеллектуалам, на встрече с которыми настаивали евреи, учитывая мое знание английского языка. Я встретился с госпожой Вилкинсон, членом Палаты общин, и Г. Дж. Уэллсом, всемирно известным писателем, но он не проявил сочувствия. Когда я описал ему свое посещение Варшавского гетто и лагеря, он стал размышлять вслух: «Это целая тема для важного исследования, а именно: установить, каковы причины того, что, где бы ни обосновались евреи, рано или поздно возникает антисемитизм». Он спросил меня, задумывался ли я об этом. Да, он не выразил сочувствия.

Я добился встречи с Артуром Кестлером, очень хорошо известным автором книги «Тьма в полдень». В действительности он был венгерским евреем. Он работал на Би-би-си, и лорд Селборн предложил, что раз уж у Кестлера такой же ужасный и невыносимый акцент, как и у меня, то пусть он и говорит по радио вместо меня, агента польского подполья, недавно прибывшего сюда. Я встретился с Кестлером за обедом, рассказал ему свою историю, а потом он вещал по радио от моего имени.

Я старался представить требования евреев как можно более точно, но, опять же, надеюсь, вы поймете, что это было трудно. Я встретился с самыми могущественными лидерами в Англии и потом в Соединенных Штатах. Я никогда не знал, как долго они будут слушать меня – может быть, пять минут, десять… Поэтому мне надо было говорить как можно точнее и как можно короче. Обычно я делал вступительное заявление (десять-одиннадцать минут меня не прерывали), описывая ситуацию в Польше, структуру подпольного движения, роль делегата правительства, четырех политических партий, квазипарламента, военной организации и подпольной прессы, а затем я передавал послание евреев: «Есть две еврейские организации: первая – Бунд, вторая – сионисты…» Иногда мне даже не удавалось закончить, потому что меня прерывали вопросами и я терял нить рассуждения.

Прошло пятьдесят лет, и я не помню всех разговоров. Но помню, что случилось на встрече с Иденом, когда я прибыл в Лондон. Я встретился с ним в феврале; на самом деле было две встречи. Сначала в конце января или в начале февраля 1943 года. Когда я пришел, я заговорил: «…Сэр, у меня еще есть послание от лидеров еврейского подполья». Он мягко перебил меня и сказал: «Мы уже получили отчет Карского. Дело будет надлежащим образом рассмотрено».

Тогда я был обескуражен и разочарован. Но, опять же, в свете книги Гилберта, возможно, Иден говорил правду, поскольку его заместитель получил доклад 26 ноября предыдущего года. И, возможно, он сам получил его. Но тогда я еще не знал о многом. Очень-очень многое я узнал лишь через годы и годы после войны. Я с интересом прочел книгу Вуда и Янковски и обнаружил, что не знал многих вещей. У авторов был доступ к секретным документам, о которых я и понятия не имел.

Я старался рассказать о еврейской трагедии как можно большему числу людей и как можно точнее. В мае меня вызвал генерал Сикорский. Он сообщил, что по совету американского посла я не поеду сейчас обратно в Польшу. Предполагалось, что после этой пятой миссии я сразу же вернусь в Польшу. (Меня уже посылали с поручениями через оккупированную нацистами Европу четыре раза.) Он сказал: «Нет, лейтенант, сначала вы поедете в Соединенные Штаты. Антони Биддл [посол США в Великобритании] попросил, чтобы я послал вас в Вашингтон. Он ожидает, что президент примет вас, потому что он предупредил президента о том, что агент польского подполья находится в Вашингтоне, и президент очень заинтересовался. Он любит встречаться с людьми лично».

В Штаты меня отправили тайно. Тогда мне выдали дипломатический паспорт на имя Карского, имя, которое я сейчас ношу как свое собственное. В июне 1943 года я прибыл в Вашингтон. И опять я докладывал многим важным людям. Среди них были: госсекретарь Корделл Халл, военный министр Хенри Стимсон, Генеральный прокурор Франсис Биддл, трое высокопоставленных чиновников католической церкви (архиепископы Спеллман, Муни и Стрич), представитель Ватикана кардинал Чикониани, гражданские власти, еврейские лидеры, президент Американского еврейского конгресса рабби Вайс (примерно в середине 90-х годов нью-йоркская газета на английском «Jewish Week» опубликовала старое интервью Вайса от 1939 года, когда отказали в визах 22 тысячам еврейских детей Германии, Стив Вайс тогда сказал: «Если это принесёт проблемы моей стране, то пусть они остаются там, где они находятся».Цитирую приблизительно по памяти,  но смысл быт именно таким), президент Всемирного еврейского конгресса Наум Гольдман, член Верховного суда Феликс Франкфуртер и некоторые из наиболее известных обозревателей, такие, как Дороти Торнсон, Юджин Лайонс и самый видный из них, величайший из всех, Уолтер Липпман. Вы молоды, возможно, вы не знаете этих имен. Каждый из них что-либо написал об информации, полученной от недавно прибывшего агента из Польши, и, конечно, мое настоящее имя не упоминалось. Каждый, но не Липпман. Он не написал ни строчки. Липпман не хотел связываться с еврейством. Он хотел оставаться в стороне. И вот 28 июля посланник из Белого дома прибыл в польское посольство. Через два часа я должен быть у президента. Вместе с послом 28 июля я отправился докладывать президенту.

Прошло уже пятьдесят лет, и вот как я помню требования евреев и реакцию своих собеседников. В молодости я славился своей памятью. Сейчас она не так уж хороша. Одно из еврейских требований было, чтобы союзники приняли публичное заявление о том, чтобы прекращение уничтожения евреев стало частью военной стратегии союзников. Тогда евреи Варшавы были в отчаянии. «Мы умираем, – говорили они, – им это ничего не будет стоить. Пусть они скажут это. Может быть, это как-то повлияет на немецкое общественное мнение… на самого Гитлера. Пусть это будет сказано».

(Заметьте, что эти великие лидеры ничего со мной не обсуждали. Повторяю, я был маленький человек, секретный агент. Мое дело было не задавать вопросы, не стыдить, не провоцировать. Мое задание было – выслушать вопросы, если их зададут, и, если возможно, ответить. Но тогда, выполняя свое задание, я встречался со многими и многими людьми второго эшелона, участвовавшими в организации войны: психологическая служба, разведка, контрразведка, черная пропаганда, секретное радио, служба поддержки боевого духа. Все они были заметные личности, интеллектуалы и т.п., и они открыто говорили со мной. Они хотели знать мое мнение, спрашивали о нем, обращались за советом. Они делились со мной своими проблемами. С ними можно было дискутировать. Им, особенно в Лондоне, я представил все еврейские требования.)

Как только союзники рассмотрели предложенную декларацию, они отреагировали так: «Нет, этого сделать нельзя. Во-первых, основная стратегия войны уже установлена Черчиллем, Рузвельтом и Сталиным, и мы не можем вмешиваться. Но даже если бы и могли, мы не рекомендовали бы такое заявление, потому что оно действовало бы против нас». Они сказали: «Почему вы упоминаете только евреев? Геббельс все время говорил, что эта война спровоцирована евреями и ведется в пользу евреев. Если мы выступим с таким заявлением, кто знает, возможно кое-кто из нашего народа станет недоумевать. А может быть, Геббельс прав? Почему не французы? Не бельгийцы?» Я помню, как кто-то на одной из встреч, глядя прямо мне в глаза, сказал: «Господин Карский, вы можете нам гарантировать, что такое заявление не вызовет негодования вашего народа?» И я умолк. «Но еще более важно: что скажут русские? У них огромные потери, а мы даже не упоминаем их. Это непрактичный совет. Это может работать против нас».

Другим требованием было, чтобы союзники засыпали Германию миллионами листовок с указанием конкретных имен, цифр, с описанием того, что делают немцы: уничтожают все еврейское население. Листовки будут призывать немецкий народ оказать давление на правительство с тем, чтобы остановить уничтожение евреев. И если немецкий народ не будет действовать подобным образом, после войны он будет нести ответственность за преступления, совершенные его правительством против евреев. И снова было сказано: «Возможно, это поможет; это не будет стоить им много. Пусть они сделают это, скажите, чтобы они так сделали».

Да, всегда, как только мог, я сообщал об этих требованиях, чтобы увидеть реакцию. Но это не было удачным предложением. «Проблема в том, – говорили они, – что люди со всего мира добровольно собрались в Королевские воздушные силы, чтобы воевать. Мы несем потери. Люди разных национальностей рискуют своей жизнью, чтобы сбрасывать бомбы, не бумажки. Войну не выиграешь листовками. Войну выигрывают бомбами, именно это мы и делаем. Возможно, некоторые наши летчики возмутятся, если мы будем рисковать их жизнями, разбрасывая листовки. Нам надо заботиться об их боевом духе. Так что это не очень хорошая мысль. Этого не следует делать. Мы не станем рекомендовать такие действия».

Было еще одно предложение: чтобы лидеры союзников оповестили немецкий народ, опять же через Би-би-си и другие средства массовой информации, что определенные ценные исторические объекты будут подвергнуты бомбардировке союзников и разрушены, как возмездие за то, что немецкое правительство делает с евреями. Пусть они объявляют до и после подобных действий, что такие бомбардировки будут продолжаться, пока немецкое правительство следует своей политике. Вывод из обсуждения по этому вопросу был: «Невозможно. Абсолютно нереально. Немцы разрушили некоторые из наших гражданских объектов, не имеющих военного значения. Мы по всему миру организовали в нашу пользу волну протеста против такого варварства. Если мы объявим, что собираемся так же поступить с Германией, этим мы оправдаем их действия. Мы не можем пользоваться их методами и публично признавать, что занимаемся тем же, что и они. Мы разрушаем объекты военного назначения и стараемся действовать как можно лучше…»

Я помню, что в какой-то момент, тоже в Лондоне, было обсуждение, не являющееся непосредственно частью моей миссии. Должно быть, это было в конце 1942-го или в начале 1943-го. Кто-то предъявил требование евреев о том, что железные дороги, ведущие к Освенциму, надо разбомбить. Дискуссия продолжалась, а я сидел, ожидая своей очереди. Они сердились, они были в ярости. Ответ был такой: «У этих евреев никакого чувства реального. Они городят чепуху. Ничего не понимают. Как они могут просить нас о таком: хотят, чтобы мы разбомбили железнодорожные пути, ведущие к Освенциму! Мы не можем быть уверены в точности попадания. У нас будут потери. Пути очень узкие. Чтобы попасть, надо сбросить в десять раз больше бомб. На кого они упадут? На польских крестьян, на людей, живущих поблизости. И как будут реагировать польские крестьяне, когда узнают, что их бомбили Королевские воздушные силы? Мы хотим создать добрые отношения с Европой, не враждебные. Мы не можем так поступить. Узкоколейку трудно разрушить, но, чтобы восстановить ее, используя рабскую силу, нужно совсем немного времени. Эти евреи понятия не имеют, о чем говорят. Это чепуха. Конечно, если мы сбросим бомбы на Освенцим, мы убьем и узников, и немцев. Чепуха». Во время обсуждения они очень сердились, но я не вмешивался, только слушал.

На одной из встреч варшавские евреи говорили мне: «Нужны деньги – валюта или золото. У скрывающихся евреев, у многих из них, нет средств. Им нужны деньги, чтобы выжить. И есть еще польские семьи, укрывающие евреев. Этим семьям надо платить, они сами голодают. Нужны деньги. В маленьких городках еще сохранились остатки гетто. Мы можем передавать им одежду, еду, деньги. Мы должны платить полякам, потому что они прячут евреев. Проси денег».

И вот был случай с лордом Селборном. Когда я все это рассказал, он был очень недоволен. Помню, он ответил: «Ни один премьер-министр, ни один политический лидер не одобрит подобных действий. Мы можем хранить это в тайне, пока идет война, но что, если это раскроется? В каком положении мы окажемся, когда наш народ узнает, что мы снабжали Гитлера валютой, чтобы он мог покупать товары у нейтральных стран. Мы не можем этого сделать».

Помню, Селборну я понравился. Я встречался с ним несколько раз. Я прошептал: «Ваша светлость, но мы все равно получаем деньги». Он ответил: «Это другое дело. Вы – солдаты, часть союзнических вооруженных сил. О евреях же сложилось мнение, что они не сопротивляются». Это была совершенная ерунда. Тысячи и тысячи евреев участвовали в подпольном сопротивлении: во Франции, Бельгии, Голландии, Польше, Венгрии и Греции, – но они скрывали свое еврейское происхождение, чтобы не подвергать себя двойному риску. После войны я узнал, что мой непосредственный начальник, Ежи Маковецкий, – еврейского происхождения. Я нередко с ним виделся, потому что, зная английский, какое-то время прослушивал передачи Би-би-си и должен был часто, раз в пять-шесть дней, предоставлять ему отчеты. Он не хотел, чтобы даже я знал о том, что он как-то связан с евреями. Это было вдвойне опасно.

Тогда западные союзники не осознавали (да и сам я не понимал), насколько распространенным было такое мнение о евреях. Убеждение, что евреи не сопротивлялись, было в основе своей неверным и несправедливым. Какие бы требования я ни предъявлял (если у меня была такая возможность), тогда контрдоводы казались разумными, но все они были таковы, чтобы исключить любую помощь евреям.

Вот такое было положение. Суть была в том, что евреи во время войны были обречены. Сейчас, будучи старым человеком, я ясно вижу ситуацию. Ничего нельзя было сделать. Причина в том, что произошедшее с евреями было настолько уникально, что этому было трудно поверить. Я и сам бы не поверил тому, что видел.

Вспоминаю члена Верховного суда США Франкфуртера в Вашингтоне. Возможно, это был единственный человек, с кем я мог говорить без опасения быть прерванным. Он сам пришел в польское посольство. Посол Чехановский заранее предупредил меня: «Джонни, будь с ним осторожен, он очень влиятельный человек, Президент к нему прислушивается. Он один из инициаторов Нового договора 1933 года. И он еврей».

Франкфуртер – маленький, невыразительный человек. Только его глаза, проницательные глаза выдавали блестящий ум. Он был весьма напыщен. Сел за кофейный столик. Мы втроем – Франкфуртер, посол и я – сидели вокруг столика.

– Господин Карский, вы знаете, кто я? – спросил он.

– Да, сэр, посол мне сказал. Вы – один из пяти членов Верховного суда. Посол мне сказал еще, что в этой стране вы важный человек.

– Вы знаете, что я еврей?

– Да, сэр, посол сказал мне и об этом.

– Раз так, расскажите мне, что происходит с евреями в вашей стране. У нас противоречивые сведения.

Так я понял, что этот человек выслушает меня. Я ни словом не обмолвился о польском подполье, знал, что это не относится к обсуждаемому вопросу. Сейчас мы говорили о Варшавском гетто, лагерях и требованиях евреев. Он несколько раз прерывал меня, расспрашивая, как я попадал в гетто. Он представлял, что там была стена. Спрашивал, какой высоты она была. И так далее. Я ответил на эти вопросы. Через 18<197>20 минут я закончил, мне больше нечего было сказать. Я подумал про себя: «Карский, о поляках даже не упоминай, потому что ему это не интересно. Он заинтересован только в еврейской проблеме».

Повисло молчание. Я его никогда не забуду. Франкфуртер встал и начал ходить от стены к стене. Когда он повернулся к нам спиной, Чехановский сделал мне знак молчать. Наконец Франкфуртер сел. Я помню каждый жест.

– Господин Карский, – сказал он, – такой человек, как я, в разговоре с таким человеком, как вы, должен быть абсолютно честным. Итак, я скажу, что не могу поверить тому, что вы мне поведали.

Чехановский повернулся к Франкфуртеру (они были друзьями) и сказал:

– Феликс, ты так не думаешь. Ты не можешь говорить ему в лицо, что он лжет. За ним – представители моего правительства.

Франкфуртер:

– Господин посол, я не сказал этому молодому человеку, что он лжет. Я сказал, что не могу поверить рассказанному им. Есть разница.

Затем он протянул ко мне руки, говоря:

– Нет, нет.

Когда он ушел, я спросил:

– Господин посол, это что, комедия или он не поверил мне?

Посол ответил:

– Я не знаю. Но, Джонни, ты рассказываешь ужасные, невероятные вещи и должен это понимать.

Такова была еврейская трагедия во время войны. Ничего нельзя было сделать, и все равно ничего не было сделано. Евреи остались в одиночестве. И не только евреи. Повторяю: погибли пятьдесят миллионов человек. Три миллиона поляков. И войну, которую Гитлер развязал против евреев, он выиграл. Шесть миллионов евреев были истреблены во время войны.

Затем меня опять послали в Соединенные Штаты. На этот раз, в конце 1943 года, открыто. Я прочитал около двухсот лекций в Штатах – от побережья до побережья. В большинстве из лекций я рассказывал о том, что происходит с евреями. Потом я написал книгу под названием «История тайного государства» (The Story of a Secret State), где в двух самых важных главах описал положение в еврейских лагерях и в гетто. Потом эта книга была признана лучшей клубом «Книга месяца», они продали почти 360 тысяч экземпляров. Она была одной из самых популярных книг, изданных во время второй мировой войны.

И вот в мае 1945 года пришел конец войне, множество людей приехали в Германию – американцы, англичане, государственные деятели, послы, знаменитости, епископы, ученые – посмотреть, что произошло, и потом все они, да, все, отмечали, что для них все это – полная неожиданность. Они не знали, что творилось в концентрационных лагерях и что случилось с евреями. Я читал эти отчеты день за днем. И проникся отвращением к этим высокопоставленным мужам, к этим правительствам, потому что, ПО ПРАВДЕ ГОВОРЯ, ОНИ ЗНАЛИ.

 

Перевод с английского Татьяны Липовской