«пшеничное поле» Алекса Тарна

 

Алекс Тарн

Список публикаций:
«Иерусалимский журнал», № 22 за 2006 г.
Пепел.
Роман
«Иерусалимский журнал», № 23 за 2006 г.
Пепел.
Роман (окончание)
«Интерпоэзия», № 1 за 2007 г.
Город.
«Интерпоэзия», № 4 за 2007 г.
История одного перевода.

——————————————————————————————

 «Октябрь», № 9 за 2007 г

Одинокий жнец на желтом пшеничном поле.

                                Рассказ
. . .– Посмотри, какая красота, Толик, – говорила мама. – Боже, какая красота, какие краски… Ты когда-нибудь видел столько желтого цвета?
– М-м-м… – отвечал Толик.

– Да посмотри же ты, соня несчастный!

Толик посмотрел. Перед ним на весь разворот книги плескалась ослепительная желтая лава. Она вихрилась, клубилась, бурлила, как море. Наверное, это и было море, если судить по берегу, который виднелся вдали на горизонте, похожий на морду огромного фиолетового крокодила, разлегшегося на отмели под желтым небом с круглой дырой желтого жаркого солнца.

– Что скажешь? – спросила мама ласково и слегка насмешливо.

– Жарко… – сонно сообщил Толик. – Море…

– Какое море, глупыш? – рассмеялась мать. – Это поле. Пшеничное поле. Вот, видишь эту маленькую фигурку? Вот здесь, в шляпе? Это жнец. Он жнет. А это снопы, которые он уже…

Она на секунду задумалась и крикнула в открытую дверь:

– Саня, как правильно сказать: сжал?.. нажал?..

– На что нажал? – отвечал отец от телевизора. – Кто нажал? Зачем нажал?

– О! Убрал! – вышла из положения мама. – Это снопы, которые он уже убрал. Хотя нет, куда же он их убрал? Вот ведь они, здесь… Это снопы, которые он срезал, вот! Видишь, у него в руке серп? Он срезает колосья и вяжет их в снопы. Все вместе называется “жатва”. Понял? . . .

 … Поле такое огромное…

… Ты ведь так и стоишь там, на самом краю, в точности на том же самом месте, где и стоял, и пропасть – вот она, здесь, никуда не делась, и камешки сыпятся из-под ног все с той же завораживающей неотвратимостью…

Он сделал инстинктивный шаг назад, чуть не сбив с ног пожилую посетительницу. Неужели так оно и будет всегда? Поле, и поле, и поле… веками, тысячелетиями…

Надо бы выйти отсюда… но как? Он поискал указатель на выход, не нашел и нетвердой походкой двинулся наугад, прочь от проклятого места. Но уже в самом конце, где-то в последнем зале, ему попались на глаза “Вороны над полем”… …Эта была картина с суперобложки того самого альбома, который они с отцом когда-то купили в подарок маме. Первая, которую он увидел, даже еще не зная имени художника, – до всяких подсолнухов и жнецов…

Это было все то же знакомое, непроходимое, нескончаемо…

Он приходил сюда каждый день, с утра, а иногда еще и вечером, ставил мольберт со свежим холстом и лихорадочно выплескивал на него свою ненависть, свой ужас, свое отвращение.

Жутко подумать, что случилось бы, не будь у него такой возможности. В этом случае он наверняка лопнул бы, или снова отрезал от себя какой-нибудь кусок, или выколол глаза, лишь бы не видеть, не слышать, не знать.

А полю было плевать на него, плевать на все и вся, и солнце все так же висело над холмом, похожим на морду лежащего на отмели крокодила, и жнец колупался все на том же месте, не в силах сдвинуться ни на йоту. А по вечерам, когда солнце исчезало,сожранное крокодилом, небо становилось синим, и в этом тоже заключался особый смысл, потому что синий – цвет, дополнительный к желтому, то есть желтый наоборот, а значит, опять-таки не происходило ничего нового, и море желтой пшеницы по-прежнему шумело перед ним, страшное и бесконечное.

Но в тот июльский вечер случилось чудо, иначе не назовешь. Он только подошел к своему обычному месту, к берегу поля или моря, или черт его знает, что это было, скорее все-таки море, потому что оно вдруг расступилось перед ним, как Чермное море перед Моисеем, – просто расступилось, раздалось, раскололось надвое, и черные вороны, которые до того прятались в пшенице, испуганно вылетели оттуда – прочь, прочь, прочь,