… Ты ведь так и стоишь там, на самом краю, в точности на том же самом месте, где и стоял, и пропасть – вот она, здесь, никуда не делась, и камешки сыпятся из-под ног все с той же завораживающей неотвратимостью…
Он сделал инстинктивный шаг назад, чуть не сбив с ног пожилую посетительницу. Неужели так оно и будет всегда? Поле, и поле, и поле… веками, тысячелетиями…
Надо бы выйти отсюда… но как? Он поискал указатель на выход, не нашел и нетвердой походкой двинулся наугад, прочь от проклятого места. Но уже в самом конце, где-то в последнем зале, ему попались на глаза “Вороны над полем”… …Эта была картина с суперобложки того самого альбома, который они с отцом когда-то купили в подарок маме. Первая, которую он увидел, даже еще не зная имени художника, – до всяких подсолнухов и жнецов…
Это было все то же знакомое, непроходимое, нескончаемо…
Он приходил сюда каждый день, с утра, а иногда еще и вечером, ставил мольберт со свежим холстом и лихорадочно выплескивал на него свою ненависть, свой ужас, свое отвращение.
Жутко подумать, что случилось бы, не будь у него такой возможности. В этом случае он наверняка лопнул бы, или снова отрезал от себя какой-нибудь кусок, или выколол глаза, лишь бы не видеть, не слышать, не знать.
А полю было плевать на него, плевать на все и вся, и солнце все так же висело над холмом, похожим на морду лежащего на отмели крокодила, и жнец колупался все на том же месте, не в силах сдвинуться ни на йоту. А по вечерам, когда солнце исчезало,сожранное крокодилом, небо становилось синим, и в этом тоже заключался особый смысл, потому что синий – цвет, дополнительный к желтому, то есть желтый наоборот, а значит, опять-таки не происходило ничего нового, и море желтой пшеницы по-прежнему шумело перед ним, страшное и бесконечное.
Но в тот июльский вечер случилось чудо, иначе не назовешь. Он только подошел к своему обычному месту, к берегу поля или моря, или черт его знает, что это было, скорее все-таки море, потому что оно вдруг расступилось перед ним, как Чермное море перед Моисеем, – просто расступилось, раздалось, раскололось надвое, и черные вороны, которые до того прятались в пшенице, испуганно вылетели оттуда – прочь, прочь, прочь,