Пророк упадка капитализма. Не Маркс. Часть 1.

Оправдание капитализма, даже если доводов в его пользу
было бы гораздо больше, чем их есть на самом деле, в любом случае
было бы нелегкой задачей… Да что говорить, если практически любой
вздор, который когда-либо говорился о капитализме, всегда находил своего поборника в лице того или иного претендующего на ученость экономиста.

Йозеф Шумпетер

Мы уже раньше отмечали, что в истории экономической мысли иногда возникает фигура какого-нибудь enfant terrible – мыслителя, который не вписывается в общую линию развития, не поддается подведению под одну или другую четкую рубрику и в то же время не позволяет делать вид, будто такого вообще не существовало. В каком-то смысле таким мыслителем был Генри Сиджвик.
Настал момент нам познакомиться еще с одной фигурой подобного рода – Йозефом Шумпетером (1883–1950). Нет, конечно, его никогда не пытались замалчивать и никто не оспаривает его большого вклада в развитии экономической науки. И тем не менее для историка экономической мысли Шумпетер – это головная боль. Как экономист, он не укладывается ни в какую научную школу. В то же время и сам он не создал какой-либо школы. При этом он оказал влияние на мышление многих экономистов, притом столь разных, как Хикс и Бергсон, Фридмен и Кирцнер. Его учениками были нобелиаты Пол Самуэльсон и Джеймс Тобин, а сам он не имел даже наград от экономических ассоциаций

Прожив меньше средней продолжительности жизни современного западного мужчины, Шумпетер написал столько, что желающему изучить его творческое наследие пришлось бы отдать этому занятию многие и многие годы. При этом люди, читавшие ранние статьи Шумпетера, считают, что они достойны самого серьезного внимания даже в наше время. Последняя его работа, гигантская «История экономического анализа» (от Древней Греции до XX в.) – была выпущена посмертно в 1954 г. в незавершенном виде. Вдова ученого проделала огромную работу по расшифровке его набросков. Она сама была уже безнадежно больна и не успела довершить работу. Коллегами Шумпетера по Гарварду были предприняты последние (говорят, не столь удачные) попытки.
Писал он эту книгу не подряд, поэтому ее незавершенность коснулась многих частей и глав. Но это только одна проблема для желающих изучать по ней историю экономической мысли. Другая состоит в том, что к одним и тем же вопросам или именам Шумпетер возвращается в различных местах текста (нередко под иным углом зрения). Так что, процитировав то или иное высказывание из этой книги как мнение Шумпетера, иной автор рискует передать не мнение Шумпетера, а лишь один из оттенков этого мнения. И тем не менее на этот труд ссылаются почти все, кто затрагивает вопросы развития экономической науки.
Сама жизнь Шумпетера была столь же насыщенной и извилистой, как его творчество. Австро-немецкого происхождения, родился он в Моравии (нынешняя Чехия). Учился в Венском университете у Визера и Бём-Баверка. Получив степень доктора права, немного поработал в Каире, потом был профессором в университете г. Черновцы (тогда – Австро-Венгрия) и г. Грац, где один читал все курсы экономической науки и социологии.
Когда возникла Австрийская республика, Шумпетер стал министром финансов в социал-демократическом правительстве (С 15 марта по 17 октября 1919 года). На этом посту он подписал декрет, в соответствии с которым долги, сделанные в полноценных довоенных кронах могли быть законно выплачены равным количеством крон, обесцененных инфляцией. «Крона есть крона». По позднейшему замечанию Хайека этот девиз и тот указ имели следствием то, что у людей вызывал приступ ярости даже звук слова «Шумпетер».
Через два года он оказался во главе банка, лопнувшего в 1924 г. После этого вернулся к занятиям наукой. Вскоре мы находим его профессором в Японии, затем шефом кафедры в Боннском университете, а с 1932 г. и до последних дней жизни – профессором в Гарвардском университете (США).
Один из его младших современников вспоминает, что Шумпетер всегда стремился взглянуть на проблему глазами своего оппонента и ради этого неизменно был готов выслушивать противников сколь угодно долго (крайне редкая черта среди экономистов – мы сами предпочитаем говорить о своих взглядах — и сколь угодно долго).

Единственный и неповторимый

В 2012 году исполнилось сто лет, как вышло первое издание книги Шумпетера «Теория экономического развития». В предисловии своем, Шумпетер писал, в частности, что у него есть два желания. Первое состоит в том, чтобы «аргументы и факты» его книги были признаны экономистами-теоретиками. Второе – чтобы эти теоретики превзошли его книгу и забыли о ней «как можно скорее».
Первое можно назвать законным желанием каждого ученого. Второе, как кажется, отдает некоторой двусмысленностью. С одной стороны, перед нами абсолютно самоотверженный ученый, настолько озабоченный развитием науки, что желал бы, чтобы его труд устарел как можно скорее и бесповоротно (только такие книги могут быть забыты). С другой стороны, перед нами своего рода вызов – а ну, попробуйте, превзойдите-ка меня! Кокетство?
По многим свидетельствам, Шумпетер говорил, что в молодости поставил себе три цели: стать лучшим наездником, лучшим любовником и лучшим экономистом. И при этом сокрушался, что не все сбылось: стать лучшим наездником, мол, ему не удалось…
Пожалуй, эта его склонность к кокетству и определенная претенциозность, глядя объективно, были даже и ни к чему. Шумпетер действительно обладал блестящим умом, а его эрудиция в экономической науке и далеко за ее пределами была (и, пожалуй, остается) не превзойденной.
Он читал все, что было когда-либо написано по вопросам экономики. Так о нем говорили, и если было здесь преувеличение, то совсем небольшое, как показывает его «История экономического анализа». В этой книге он где-то написал об одном ученом: «Итак, хотя он не был великим экономистом в смысле, принятом в этой книге, он был великим экономистом в глазах Бога». —

«Ничего себе круг знакомств был у Шумпетера!» — воскликнул по этому поводу Джордж Стиглер.
По словам того же Стиглера, Шумпетер был «необычайно эрудирован, чрезвычайно умен и, как маленькая слабость, позер в абстрактной экономической теории». «Я познакомился с ним в 1940 году на собрании Американской экономической ассоциации в Нью-Орлеане, — вспоминает Стиглер. — Он сердечно меня приветствовал (характерно, что он мало прочел из написанного мною) и вскоре спросил меня: “Не вспоминается ли вам, дорогой коллега, теория общего равновесия в экономике, когда вы читаете современные труды по математической физике?” Сомневаюсь, чтобы я имел тогда смелость признаться, что, к сожалению, пренебрегал математической физикой, и конечно, я не дерзнул сказать ему, что сомневаюсь в его собственных познаниях в этой области». И хорошо сделал – могло оказаться, что сомнения напрасны…
Величайшим из всех экономистов Шумпетер считал Л. Вальраса, высоко ценил также И. Фишера и Дж. Б. Кларка, что-то почерпнул у Бём-Баверка и Визера, находил возможности хвалить К. Маркса и критиковать А. Смита (в обоих случаях, скажем прямо, не по делу). В теории сохранил верность микроэкономике и неоклассическому подходу, категорически не принимая кейнсианство. Сказались, по выражению В. Автономова, его «желание и умение идти против течения». Даже если, как кажется, желание было на первом месте, умения у него хватало вполне.
Эксперты по Шумпетеру утверждают, что все его работы обладают внутренним единством. Считается, что творчество его до сих пор не изучено как следует, и будущие поколения, возможно, найдут там для себя немало плодотворных идей. Возможно, знаете ли…
В 1986 году в честь заслуг ученого и для изучения его творчества было создано «Международное общество Йозефа Шумпетера». В 2001 году в Берлине основан Институт Шумпетера. Это говорит не только о существовании какого-то ядра ученых, преданных его идеям, но и о наличии неослабевающего к ним интереса.

Так или иначе, имя Шумпетера стоит особняком среди имен экономистов его и следующих за ним поколений. До сих пор остается влиятельной его книга «Капитализм, социализм и демократия», по характеру — не столько теория, сколько сборник эссе. Но когда говорят о Шумпетере в теоретическом плане, чаще всего имеют в виду и рассматривают одну из его книг – «Теорию экономического развития» (1912).
Обратим внимание на название книги. Слово «развитие» – это уже новость для неоклассической теории. Она ведь тяготела, как мы знаем, к рассмотрению статических задач. Это не ущербность теории. Мы видели, что к этому наука пришла осознанно. В центр внимания были поставлены две фундаментальные идеи: 1) наилучшее использование имеющихся ресурсов и 2) равновесие (частичное – у Маршалла, общее – у Вальраса). А научным идеалом Шумпетера была теория экономической эволюции. Иногда (и многим) кажется, что он хотел сделать эволюционный, динамический подход основой экономического анализа. Не очень он в том преуспел, но подход наметил – свой, единственный и неповторимый…

Теория экономического развития

Шумпетер – во времена наивысшего расцвета неоклассицизма – начинает разговор о динамике. Но как он это делает? Он начинает со статической модели.
Статика так статика. Вначале все буквально по Вальрасу: общее рыночное равновесие спроса и предложения. Это равновесие, уже достигнутое когда-то, теперь поддерживается и воспроизводится изо дня в день, из месяца в месяц и т.д. Все повторяется. Все параметры производства, обмена, распределения, потребления остаются неизменными. Все как бы движется по кругу. Шумпетер так и называет это состояние: хозяйственный кругооборот (в переводах на русский – круговой поток).
Мы уже в состоянии понять, что при подобном равновесии все доходы равны затратам. Ценность любого продукта производства (его предельная полезность) равна ценности использованных факторов (их предельной производительности). Формирование ценностей подчиняется закону альтернативных издержек. Факторы производства приобретают ценность в результате вменения ее через ценность результатов производства. Прибыли нет (избыток цены над издержками – это оплата труда по управлению).
Все это мы уже проходили до сих пор, это чистая неоклассическая ситуация, или модель. Но Шумпетер добавляет, что в ней отсутствует также и процент. Почему? Поскольку все повторяется, нет оснований делать различие между нынешним доходом и будущим .
Итак, все уравновешено и движется по заведенному порядку, как часовой механизм. Внезапно это круговое движение нарушается. Появляется Новатор. Это предприниматель, который обнаруживает возможность получить дополнительную выгоду. То ли он находит новое изобретение, то ли придумывает, как изменить организацию производства, то ли еще какая-то идея приходит ему на ум, – только возникает «новая комбинация» имеющихся ресурсов. И эта новая комбинация в состоянии дать Новатору то, что люди привыкли называть прибылью, – избыток над тем доходом, который установился в процессе кругооборота.
Чтобы внедрить новшество, Новатору нужна дополнительная сумма денег. Он идет к банкиру, получает ссуду и несет ее на рынок факторов производства. Там царит полное равновесие спроса и предложения, но Новатор нарушает это равновесие. Ему требуется дополнительное количество каких-то ресурсов, и он предлагает за них повышенную цену. Нарушается система равновесных цен. Изменяется направление потоков ресурсов, а значит, и потоков потребительских товаров.
Ломается весь ритм кругооборота, вся система цен, издержек и доходов. Кто-то при этом разоряется, но основная масса предпринимателей наперегонки старается последовать за Новатором. Возрастает спрос на ссуды, а это рано или поздно приводит к истощению возможностей кредитного рынка.
Тем временем инновация распространяется в сфере производства, система цен перестраивается, восстанавливается конкурентное равновесие, потоки ресурсов и товаров приобретают устойчивость в своих новых очертаниях, прибыль от инновации снижается все больше и больше, пока не исчезает снова. И все опять возвращается к круговому движению – к состоянию равновесия на новом уровне.
Такую модель экономического цикла можно было бы, при желании, назвать наивной. Представляется, однако, что ценность ее в другом.
Описанное восстановление кругооборота и нового равновесия было бы возможно только теоретически – если бы инновация была явлением исключительным. Но в жизни такие возмущения происходят постоянно. И потому, говорит Шумпетер, на самом деле обычным состоянием является не равновесный кругооборот, а подобные сдвиги. И предпринимательская прибыль (избыток валового дохода над издержками производства) существует постоянно. И по этим причинам капитализм не стоит на месте, а непрерывно развивается.
Упор Шумпетера на динамику, на постоянную переменчивость ситуации, в общем, шел вразрез с основами неоклассической теории. Скорее, он шел в ногу с австрийской теорией, развиваемой в тот же период Мизесом. Гарвардская наука (в широком смысле — как мэйнстрим) игнорировала австрийскую теорию. Но в интерпретации Шумпетера динамический характер экономики можно было принять. Если не к разработке, то хоть к сведению.
Очевидно, что особую роль в схеме Шумпетера приобретает сфера кредита – банки и рынок ссудных средств. И потому отдельным важным вопросом становится теория денег.
Этот вопрос возникает в модели Шумпетера, когда речь заходит о потребности новаторов в дополнительных средствах. Банки «создают» деньги для новаторов, и с этого начинается перераспределение потоков ресурсов, т.е. общественного капитала. Так что Банкир возникает здесь как необходимый партнер Новатора — посредник между желанием осуществить инновацию и возможностью сделать это. Платой за превращение желания в возможность и является ссудный процент.
В такой схеме не работает количественная теория денег. Тот прирост денег в обращении, который создает Банкир посредством кредита, не просто повышает цены, оставляя все остальное без изменения. Напротив, изменяются производственные функции (см. главу 23), состав продукции производства, скорость обращения благ.
Кредитование новаторов действительно повышает цены – в первую очередь на факторы производства (в числе прочего и оплату фактора-труда). Но это не просто инфляция, а перестройка всего хозяйственного механизма Деньги, следовательно, выполняют функцию не только средства обращения и измерителя ценностей, они играют роль катализатора экономического роста, в том числе и через посредство прибыли и процента.
И все же, хотя инновации происходят постоянно, и оттого состояние простого равновесия оказывается лишь абстракцией, экономический рост, говорит Шумпетер, не происходит как непрерывный процесс, описываемый монотонной функцией. Одни инновации внедряются и распространяются быстро, другие требуют более длительных сроков. К этому прибавляется фактор неопределенности. Строятся новые заводы в расчете на определенный сбыт продукции, но расчет может оказаться неверным.
Каждая инновация вызывает волну подражаний, расходящуюся во все стороны. Множество таких волн расходится одновременно, они накладываются друг на друга, «интерферируют» и т.п. Такое движение – при суммировании всех волн – не может быть плавным и равномерным. Оно порождает периоды общего подъема, которые могут сменяться периодами общего спада. Короче говоря, Шумпетер подходит к анализу экономических циклов. Этой теме посвящена его двухтомная работа «Экономические циклы» (1939). В ней предпринята попытка развить идеи, высказанные в «Теории экономического развития». Похоже, большого влияния этот труд не оказал. А у нас на очереди другая его книга.

Кто чем занимался во время Второй мировой войны? Хайек писал «Дорогу к рабству». Шумпетер писал «Капитализм, социализм и демократию». Вышла она в 1942 г. и имела большой успех. Построена книга как монография в пяти частях, составляющих 28 глав при сплошной их нумерации. Но это, скорее, сборник из пяти эссе. И сам Шумпетер указывал, что любую часть можно читать отдельно. Чтение это местами утомительно из-за множества деталей – как теоретических, так и исторических, — с которыми автор старательно и пространно разбирается (Шумпетер как дотошный аналитик). Зато читатель может получить много удовольствия от красноречивого слога, остроумных замечаний, хлестких выражений и проницательных суждений автора (Шумпетер как превосходный стилист).

Учение Маркса

Первая часть называется «Марксистская доктрина». Рассматривается она по блокам: теория стоимости, теория прибавочной стоимости, теория эксплуатации, теория концентрации производства, теория «резервной армии», теория накопления, теория циклов… Шумпетер не увидел в построениях Маркса тех ошибок, на которе сделаны акценты в нашей главе 19. Не из-за какой-то слепоты – тем более, ряд моментов нашей критики был уже задолго до того подмечен Бем-Баверком. Причина – общий взгляд Шумпетера, о чем ниже.
Нужно сказать, что Шумпетер отнюдь не был расположен щадить Маркса-теоретика. Практически в каждом из «блоков» находит он ошибки, неверные суждения, необоснованные выводы или неудачные прогнозы. Если мы начнем вдаваться здесь в эти детали, мы в них утонем. Книга, изданная в России в 1995 г. тиражом в 5 тыс. экземпляров, должна быть доступна любому, кто проявит достаточно сильную мотивацию. Здесь можно отметить лишь некоторые моменты.
Шумпетер почти не уделяет внимания критикам Маркса (даже критике со стороны своего учителя и покровителя Бем-Баверка, который, как сказано, во многом предвосхитил наши претензии). Зато много места он отвел критике последователей Маркса. Эти явно были легкой наживой для охотника калибра Шумпетера. Видимо, у него были свои соображения, почему это стоило делать. Сегодня же эта устаревшая полемика может быть интересна только какому-нибудь узкому историку марксизма. Критика теорий самого Маркса более интересна – хотя бы потому, что демонстрирует нам эрудицию и аналитическую глубину Шумпетера. Следовать за движением мысли такого тонкого аналитика – уже удовольствие само по себе, соглашаешься ты с ним или нет.

В конечном счете, Шумпетер представляет систему Маркса как синтез экономики, социологии и истории (с чем трудно спорить). «Синтез как таковой, т.е. координация методов и результатов различных направлений анализа, является трудным делом, за которое не каждый способен взяться. В итоге за него обычно вовсе никто не берется», — замечает Шумпетер. Насколько же это удалось Марксу? «Цель — объяснение истории капиталистического общества – носит достаточно широкий характер, но не такова аналитическая основа. Действительно, перед нами грандиозное сочетание политических фактов и экономических теорем; но они соединены насильственно, в итоге ни одна из сторон не в состоянии дышать. Марксисты претендуют на то, что их система решает все великие проблемы, с которыми не могла справиться немарксистская теория. Да, она их решает, но только путем выхолащивания содержания».
Марксов синтез охватывает все исторические события (войны, революции, законодательство) и все институциональные моменты (собственность, контрактные отношения, государственные формы). Обычно экономисты рассматривают все это как внешние факторы, анализируя их воздействие на экономические процессы. Особенность системы Маркса в том, что она включает все это, претендуя на объяснение исторических событий и социальных институтов с экономической точки зрения. То есть, под углом классовой борьбы, эксплуатации и протеста против нее, накопления капитала, изменения нормы прибавочной стоимости и т.д., и т.п. Сама политика у Маркса «определяется структурой и состоянием экономического процесса, становится проводником экономических эффектов и так же полностью включается в сферу экономической теории, как обычная покупка или продажа».
Великолепное резюме, на наш взгляд. Вряд ли можно лучше и короче обобщить марксизм как систему. И здесь, говорит он – одна из причин притягательности марксизма: «…нет ничего легче, чем понять очарование подобного синтеза. Особенно это понятно в отношении молодежи, а также тех интеллектуальных обитателей нашего читающего газеты мира, которым боги, видимо, даровали вечную молодость».
И далее: «Страстно желая выразить собственное “я”, мечтая от чего-нибудь спасти мир, испытывая отвращение к неописуемой скуке учебников, разочарованные эмоционально и интеллектуально, неспособные создать собственный синтез, они отыскивают страстно желаемое у Маркса. Вот он – ключ ко всем самым сокровенным тайнам; вот эта волшебная палочка, которая управляет великими и малыми событиями».
Шумпетеру легко было разглядеть в марксизме эрзац-религию. «Марксистский социализм принадлежит к той разновидности религий, которая обещает рай уже при жизни», — пишет он.
Вопреки своей всесторонней критике теоретических достижений Маркса, Шумпетер дает ему очень высокую оценку как мыслителю… Стоп! Неточность. Маркс у него, прежде всего, пророк. А ведь это, пожалуй, – наиболее адекватная характеристика…
«Вера в любом реальном значении этого слова быстро улетучивалась из сознания всех классов общества, а вместе с ней умирал и единственный луч света… Итак, для миллионов человеческих сердец учение Маркса о земном социалистическом рае означало новый луч света и новый смысл жизни. Называйте марксизм, если угодно, подделкой под религию или карикатурой на нее, на этот счет многое можно сказать, но нельзя не восхититься его величием. Неважно, что почти все эти миллионы были не в состоянии понять и оценить учение в его истинном значении. Такова судьба всех учений».
И затем: «Заметьте, с каким чрезвычайным искусством здесь удалось соединить иррациональные чаяния страждущих, которые, лишившись религии, бродили во тьме, подобно бездомным собакам, с неизбежными для того времени рационалистическими и материалистическими тенденциями, сторонники которых не признали бы ни одного утверждения, не подкрепленного научным или псевдонаучным доказательством».
И вот эффект синтеза: «Проповедь одной лишь цели [революции — ЕМ] не дала бы эффекта. Анализ социального процесса был бы интересен всего лишь для нескольких сотен специалистов. Но проповедь в одежде научного анализа и анализ в интересах достижения выстраданных целей – вот что обеспечило страстную приверженность марксизму… Личное влияние и пророческие прозрения действуют независимо от содержания учения». Тот случай у нас, когда цитаты, даже такие длинные, лучше любого пересказа.
Касаясь «отражения чаяний неудачников», Шумпетер уточняет, что это не было подлинным отражением их истинных чувств и стремлений. «Скорее, мы бы могли назвать это попыткой подменить истинные чувства правильным или неправильным изложением логики социальной эволюции. Осуществляя это и приписывая, вопреки истине, народным массам свое собственное “классовое сознание”, Маркс, несомненно, фальсифицировал подлинную психологию рабочего (который стремится стать мелким буржуа)».
И более того: «Трудящиеся массы далеко не всегда чувствуют себя угнетенными и эксплуатируемыми. Однако, интеллектуалы, формулирующие для них свои концепции, всегда убеждали их в этом, никогда не уточняя, что при этом имеется в виду. И Марксу не удалось избежать этой фразеологии, даже если он хотел этого».
Ну, вряд ли он хотел избежать. «Экспроприация непосредственных производителей совершается с самым беспощадным вандализмом и под давлением самых подлых, самых грязных, самых мелочных и самых бешеных страстей» — такого рода фразы не просачиваются в текст по недосмотру, помимо желания автора. Пропаганда была составной частью Марксова «синтеза».
Он хотел доказать, справедливо говорит Шумпетер, «что эксплуатация возникает не из индивидуальных ситуаций, … что она есть результат самой логики капиталистической системы, неизбежный и не зависящий от индивидуальных намерений». Верно, так это выглядит. Но при всем при этом, как все знают, он постоянно пишет об «индивидуальных ситуациях» — о «жадности» капиталистов, о «неутолимой жажде прибавочного труда» и т.п. Противоречие, которое Шумпетер не акцентировал. Нет сомнения, Марксу необходимы были агитационные эффекты, и ради них он не брезговал ничем.
Этот момент – наличие пропагандной составляющей в учении Маркса – Шумпетер, как видно, недооценил, рассматривая его как случайность или уступку темпераменту. Поэтому он где-то еще писал, мол, многие не представляют себе, «…что этот страстный агитатор был в душе ученым, кто боролся с каждым фактом и каждой идеей и часто достигал подлинно полезных обобщений о том, как живут люди». Маркс был заинтересован, согласно Шумпетеру, «в проблеме как таковой и прежде всего был озабочен совершенствованием инструментов анализа, предлагаемых наукой его времени, выправлением логических трудностей и построением теории, которая по своей природе и своим целям была бы истинно научной, независимо от ее недостатков».

Согласиться с этим мнением никак нельзя.  Также не согласен с ним предыдущий анализ у самого Шумпетера, скорее – противоречит.
Правда, чтобы оценить принципиальную роль, которую играет пропаганда в «Капитале» — якобы чисто научной книге, — полезно знать некоторые моменты биографии Маркса, не афишируемые у марксистов (но и не скрываемые), а также многие места в частной переписке его с Энгельсом. Оба, особенно последний, неоднократно давали понять, какой эффект ожидается от книги, — а именно: пропаганда и подстрекательство к революции. Воздействие на сердца, а не на умы.
Возьмем для примера хотя бы такой обмен мнениями.
Прочитав верстку последних листов 1-го тома «Капитала», Энгельс пишет другу: «Счастье, что в книге “действие развертывается”, так сказать, почти только в Англии, в противном случае вступил бы в силу §100 Прусского уголовного кодекса: “Кто… подстрекает подданных государства на взаимную ненависть” и т.д. и повлек бы за собой конфискацию».
Маркс отвечает: «Что касается конфискации и запрещения моей книги, то ведь одно дело – запретить избирательные памфлеты, а другое дело – книгу в 50 листов, да еще столь ученого вида и даже с примечаниями по-гречески».
Едва ли остается много неясностей в отношении как «сверхзадачи» книги, так и научной ее оболочки.
Некоторая неясность, правда, остается в связи с общей оценкой Шумпетером наследия Маркса. Вот что он пишет: «В суде, который рассмотрел бы технику его теоретического анализа, приговор был бы неблагоприятным. Приверженность аналитическому аппарату, который всегда был неадекватным и уже во времена Маркса стремительно устаревал [теория Рикардо — ЕМ]; длинный список выводов, которые не следуют из предпосылок или просто неверны; ошибки, которые если их исправить, существенно меняют или превращают в противоположные построенные на их основе выводы, — все это может быть справедливо поставлено в вину Марксу как аналитику.  Но даже в этом суде потребуется смягчение приговора по двум следующим причинам». Что за причины?

(1) При всех его ошибках, «его критики были не всегда правы». Сомнительно, чтобы хоть какой-нибудь судья принял такой довод адвоката.
(2) «Следует отметить вклад Маркса, как критический, так и позитивный, в разработку огромного числа индивидуальных проблем» Когда в заслугу Марксу ставился синтез и создание грандиозной общей картины, частные проблемы, вернее, множество ошибок в частностях, предполагались делом второстепенным. Воля ваша, профессор, только не сходится у вас.
«В очерке, подобном этому, невозможно перечислить все эти проблемы [и где же тогда найти нам этот список — у правоверных марксистов? — ЕМ]. Но мы касались некоторых из них, когда обсуждали его подход к анализу экономического цикла».
Насчет последнего, нужно сказать, что Шумпетер оценил его, в целом, положительно. И понятно, почему. Маркс искал причины циклов в одновременной замене изношенного капитального оборудования всей системы. И дело не только в его представлении (наивном, мягко говоря), будто весь капитал общества изнашивается и заменяется одновременно и в едином ритме. Более существенно, что искать причину в «производительных силах» диктовала ему собственная теория исторического материализма. Шумпетеру близок такой подход в силу его теории экономического развития. Но это ничего не меняет в том обстоятельстве, что искал Маркс не там, где нужно, а там, где светлее. И конечно, только при очень большом желании можно назвать «теорией» набор обрывочных замечаний Маркса на эту тему.
В заслугу Марксу ставит Шумпетер такую «индивидуальную проблему», как предсказание о росте концентрации производства и образовании крупных форм бизнеса. Однако такие идеи существовали еще до Маркса, будучи общим местом социалистической литературы во Франции. См., например, «Манифест демократии» Консидерана (1846).
Затем Шумпетер ставит Марксу в заслугу создание понятия «органического строения капитала» (показавшего свою абсолютную бесплодность за пределами паралогизмов теории Маркса). И, наконец, «схемы, которые он сконструировал в связи с этим вопросом». Из предыдущего изложения ясно, что речь идет о схемах воспроизводства. Маркс был весьма высокого мнения об этих своих схемах, что не мешает нам оценить их как научный курьез.
Последний довод Шумпетера – адвоката на процессе достижений Маркса — таков: «Даже если бы приводимые Марксом факты и рассуждения содержали бы гораздо больше ошибок, чем на самом деле, тем не менее, его вывод оказывается верен в той мере, в какой он является простой констатацией того, что капиталистическая эволюция разрушает основы капиталистического общества» (курсив мой – ЕМ).
Скажем прямо, такого рода констатации должны основываться на анализе, более серьезном, нежели бездоказательные утверждения и откровенная пропаганда последних глав первого тома «Капитала». Больше того, тезис этот существовал в голове Маркса задолго до его экономических штудий и даже до «Манифеста» – по меньшей мере, со времен «Нищеты философии». Существовал в форме страстного желания. В этом свете, все, что делал Маркс после 1848 г., весь его так называемый анализ выглядит подгонкой под заранее заданный ответ.
Привлекательность этого тезиса в глазах Шумпетера объясняется тем, что он соответствует концепции самого Шумпетера. К чему мы и переходим.

Может ли капитализм выжить?

Вторая часть книги так прямо и названа. Ответ самого автора: «Нет, не думаю». Вот те на! Отчего же?
Не будем спешить. В любом случае, доводы Шумпетера не имеют явного отношения к марксизму или иным социалистическим теориям. Его аргументы не от «базиса» к «надстройке», а, скорее, в обратную сторону. И никакого «могильщика» капитализм себе не порождает. Он сам копает себе могилу, доказывает Шумпетер. Право же, его аргументы заслуживают внимания.
Начитает Шумпетер с того, что буквально дезавуирует претензии к капитализму со стороны социалистов, всякой социальной критики и зараженных этими взглядами политиков и журналистов. Все у вас поверхностно и неверно, как бы заявляет он.
По мере развития капитализма наблюдался непрерывный рост потребления даже самых бедных классов. Если все пойдет дальше теми же темпами еще 50 лет (пишет он в 1942 г.), то капитализм покончит с бедностью – вообще. И не только это. Произойдет рост показателей качества жизни и основного из них – досуга и всего, что имеет значение «для человеческого достоинства, интенсивности и приятности человеческой жизни… Ведь в конце концов именно это имеет для нас решающее значение и является истинным “продуктом” капиталистического производства». И далее: «Современному рабочему доступно кое-что, чем с удовольствием владел бы, если бы мог, сам Людовик XIV, к примеру, услуги современного дантиста».
Прослеживая развитие капитализма с 1780-х годов, Шумпетер отмечает периодические волны технологических инноваций, увеличивающих производительность общественного труда и обеспечивающих новые возможности для массового производства («а ведь это означает производство для масс», напоминает он). И все это приводило к непрерывному росту покупательной способности каждого доллара зарплаты. Он не упускает периодические спады в экономике, но отмечает, что после каждого спада следует новый период процветания на более высоком уровне потребления.
Поэтому «Тактические соображения и ожесточенная атмосфера борьбы за социально ориентированное законодательство затрудняют понимание двух достаточно очевидных фактов». Первый: такое законодательство возможно «только на базе успешного развития капитализма в предыдущий период» — на основе созданного капиталистами богатства. Отлично замечено. Второй: «многое из того, что было развито и обобщено в социально ориентированном законодательстве, было первоначально внедрено самим капиталистическим классом». Абсолютно верно, об этом имеется масса данных.
Если все эти тенденции сохранятся в будущем, продолжает Шумпетер, «все желания сторонников социальных реформ и даже многие их причуды будут исполнены либо автоматически, либо без заметного вмешательства в капиталистический процесс».  В частности, «полностью обеспечить безработных будет тогда не только возможно, но и легко».
Разумеется, безработица «была и остается бичом общества». И возможность ее устранения выдвигается критиками в качестве одного из аргументов в пользу социалистического строя. Но не столько сама безработица есть зло, сколько «невозможность обеспечить безработных, не ставя под угрозу условия дальнейшего экономического развития» (курсив его). Однако безработицу вполне возможно устранить в рамках капитализма, пишет он.
Критики утверждают, что капиталистический строй не только не желал, но и не мог обеспечить такой порядок. «Но если он сохранит свой прежний темп развития еще на полвека, то этот приговор отправится на склад забытых вещей вместе с детским трудом, 16-часовым рабочим днем и одной комнатой на пятерых». Трудности заключаются не столько в нехватке средств, сколько в том, что общественное мнение, как только заходит речь о проблеме безработицы, «тут же начинает настаивать на экономически иррациональных методах финансирования пособий и расточительных способах организации помощи безработным». Это точно. Даже и сегодня. Все сказанное относится также к «возможностям, которые создает капитализм для заботы о больных и стариках, образования, гигиены и т.д.»
Мы должны учесть, что Шумпетер здесь не прогнозирует какие-то экономические показатели, он говорит лишь о средних темпах роста, достигнутых лет за сто с лишним. Тем не менее, он сам же ставит вопрос о правомерности своих предсказаний на 50 лет.
«Прежде чем обсуждать возможность капитализма повторить свои прошлые успехи, мы должны выяснить, в каком смысле достигнутые темпы прироста действительно отражают эти достижения». То есть, существует ли непосредственная связь между этими прошлыми темпами и капиталистическим механизмом как таковым? Не явились ли эти темпы результатом каких-то случайных обстоятельств или совпадений?

Оправдание капитализма

Обстоятельный анализ процессов и тенденций развития капитализма во времени разворачивает перед нами Шумпетер. Он привлекает понятия из Маршалла и Викселля, обсуждает взгляды классиков политической экономии. Он анализирует мотивы капиталистов (максимизация прибыли, денежная выгода…), он разбирает ситуации конкуренции и монополий, равновесия и его нарушений. И многое другое. Тому, кто заинтересуется книгой, настоятельно рекомендуем не пропустить интереснейшие главы VI и VII.
Что делает Шумпетер на этих страницах? Сперва разбирает теории классиков – это о конкурентном рынке. Затем приходит черед более новых (тогда) теорий несовершенной и монополистической конкуренции (см. нашу гл. 27).
Одним из главных моментов обсуждения (и полемики) становится появление «большого бизнеса» — крупных компаний, корпораций, и связанной с этим проблемы монополий. Шумпетер не оспоривает эти «новейшие» теории сами по себе: пусть так, и что дальше? А по теориям этим выходило, что большому бизнесу – особенно, монополисту – выгоднее ограничивать или снижать производство и завышать цены. Такая тенденция ведет к застою. Но полемика в книге возникает не столько на уровне логики теорий, сколько на уровне их соответствия жизни.
Обращаясь к реальным свидетельствам, Шумпетер отмечает интересные вещи. Начало быстрого роста крупных компаний принято относить к 90-м годам XIX в. Но темпы роста производства отнюдь не сократились в этот период. «Самое же важное состоит в том, что современный уровень жизни масс сложился именно в эпоху сравнительно бесконтрольного господства “большого бизнеса”. Он предлагает составить список предметов, входящих в потребительский бюджет «современного рабочего» и проследить, как с 1899 г. изменялись их цены, – но не в деньгах, а в часах оплачиваемого рабочего времени, — чтобы поразиться росту материального благосостояния рабочих, «который, если учесть еще повышение качества товаров, не только не уступал, но превосходил все предыдущие показатели. Если бы мы, экономисты, меньше предавались гаданию и больше смотрели на факты, мы сразу усомнились бы в достоинствах теории, которая предсказывала совершенно противоположные результаты».
И это не все. Если глянуть на показатели производства отдельных товаров, то выяснится, что наилучших показателей добились не фирмы, работавшие «в условиях сравнительно свободной конкуренции», а именно крупные компании. Они, к тому же, способствовали прогрессу в конкурентном секторе.
В пример приводятся крупные производители сельхозтехники, чья продукция повысила производительность фермеров. «В конце концов, в наши души закрадывается ужасное подозрение: видимо, большой бизнес в гораздо большей степени способствовал повышению, чем снижению уровня жизни».
Ошибка теоретиков в том, — говорит Шумпетер, — что они рассматривают экономику фрагментарно, сосредоточиваясь на отдельных явлениях, правильно ими подмеченных, и делают выводы о всей системе. «Капитализм, по самой своей сути, это форма или метод экономических изменений, он никогда не бывает и не может быть статичным состоянием». Суть его – постоянная эволюция, которая состоит в непрестанных поисках и внедрении новых благ, новых методов производства и транспортировки, новых рынков и новых форм экономической организации. Совокупность таких процессов «непрерывно революционизирует экономическую структуру изнутри, разрушая старую и создавая новую». Этот процесс Шумпетер называет созидательным разрушением. Чего уж, автор «Теории экономического развития» знал предмет лучше всех.
Обычно на проблему смотрят под углом того, как капитализм функционирует в рамках существующих структур. Это относится и к теоретикам, и к правительственным комиссиям. Они никогда не рассматривают поведение фирм «как результат прошлого и как попытку справиться с ситуацией, которая быстро меняется, как попытку фирм устоять, когда почва уходит у них из-под ног». Действительная же проблема в том, как капитализм создает и разрушает эти структуры.
«Пока исследователь не признает этого, его работа бессмысленна. Но как только он это признает, его взгляд на капиталистическую практику и ее социальные результаты претерпевает существенное изменение».

Ода капитализму

Опомнитесь, ребята! Жадность, жажда наживы, страсть к деньгам, накопление богатства, жестокая эксплуатация людей – все, в чем вы обвиняете капитализм, — все это было на земле спокон веку, напоминает Шумпетер. Ничего нового. Чем же отличается капитализм от других, более ранних форм социального устройства?
Ответ: рационализмом, возобладанием рассудочного начала над эмоциональным. Об этом писал еще и Макс Вебер – скорее, в порядке констатации. Шумпетер же разворачивает широкую картину развития того, что он называет рационалистической цивилизацией.
Мышление древнего человека, по утверждению этнологов, культурологов и исследователей первобытных культур, проявляло два характерных начала. По выражению Шумпетера, это (1) коллективное и аффективное и (2) магическое. Первое – это подчинение индивидуального разума коллективным установкам, а также «несоблюдение того, что мы называем логикой и, в частности, требования непротиворечивости». Грубо говоря, чувства руководят разумом. Второе – «опора на некоторую совокупность верований, которые, впрочем, не совсем оторваны от жизненного опыта, — ведь никакая магия не переживет непрерывной цепи неудач, — но включают в цепь наблюдаемых явлений такие сущности или влияния, источником которых опыт не является».
Их сказанного не следует, что нормальный человек нашего времени свободен от таких вещей. «Напротив, любая политическая дискуссия наглядно демонстрирует, что немалая, а судя по результатам – то и большая часть наших собственных мыслительных процессов именно такой природой и обладает». Несомненный сарказм в адрес политиков и журналистов. Но в этой шутке есть доля правды — рациональность мышления и поведения современного человека не означает, что совсем исчезли элементы дорационального мышления. Поэтому можно сказать, что современная рациональная цивилизация не возникла однажды и вдруг, а явилась результатом медленного процесса «того сектора общественной жизни», в рамках которого мы говорим о рациональном поведении.
Как вообще могла зародиться рациональная установка в мышлении первобытного человека? Шумпетер дает на это изумительный ответ, простой и неожиданный: «в первую очередь, в силу экономической необходимости»! «Именно каждодневному решению экономических задач обязано человечество как вид своей начальной подготовкой в области рационального мышления и поведения – не побоюсь сказать, что вся логика строится по образцу экономических решений или, если воспользоваться моей любимой формулировкой, что экономические образцы образуют матрицу логики».
Трудно удержаться от соблазна и привести дословно еще один длинный пассаж.

«Предположим, что некий “первобытный” человек использует простейшую из всех машин, которую по достоинству оценила даже наша кузина – горилла, а именно – палку, и что эта палка у него в руках сломалась. Если он будет пытаться поправить дело с помощью магического заклинания, — например, бормотать “Спрос и Предложение!” или “Планирование и Контроль!”, думая, что если повторить это заклинание ровно девять раз, то обломки вновь срастутся, — значит, он находится во власти дорационального мышления. Если он постарается найти наилучший способ соединить обломки или просто возьмет новую палку, его поведение будет рациональным в нашем понимании. Конечно, обе установки возможны. Но само собой разумеется, что в этом, как и в любых других экономических действиях, бесполезность магических заклинаний будет гораздо более очевидной, чем если бы эти заклинания имели целью добыть победу в бою, принести счастье в любви или снять грех с души».
Согласны? Экономическая область жизни требует однозначных решений. Она отличается от всех других областей человеческой деятельности «неумолимой определенностью» и «преимущественно количественным характером, а возможно – и бесстрастным однообразием нескончаемого ритма экономических потребностей и их удовлетворения». По мере того, как рациональность становится привычкой, она – подкрепляясь положительным опытом — начинает распространяться и на другие области.

Этот процесс не зависит от конкретных форм экономической деятельности, капиталистических или нет. То же самое — о стремлении к наживе и о преследовании собственных интересов. «Докапиталистический человек на самом деле был не меньший “хват”, чем человек капиталистический. Однако капитализм развивает рациональность». И добавляет к ней новое измерение — двумя путями, притом.
Во-первых, он берет денежную единицу, изобретенную незнамо когда, и «возвышает ее до единицы учета». Деньги становятся инструментом рациональных расчетов (калькуляции) расходов и доходов. Из этих расчетов вышел метод двойной бухгалтерии (Венеция, XIII в.) – изумительное изобретение рационального сознания. Это, со своей стороны, оказало влияние на логику предпринимательства, пишет Шумпетер, а затем рациональность стала подчинять себе всю деятельность человека — «орудия труда человека, его представления, приемы врачевания, картину мироздания, взгляды на жизнь – все, включая его идеалы красоты, справедливости и духовные запросы».
Рациональность, между прочим, порождает такие вопросы, как «зачем нужны короли и попы?» Тут уже –побочное дитя рационализма, утилитарность.
В этой связи наше внимание обращается на то, что современная наука, особенно экспериментальная, развивалась в XV – XVII веках «не только параллельно тому социальному процессу, который обычно именуется “становлением капитализма”, но также и за пределами твердыни схоластических учений, идя наперекор их надменной враждебности». Имеется в виду профессура итальянских университетов, как правило, католическое духовенство. «У истоков физики стояли утилитарные механические устройства, изобретенные людьми ремесленного склада… Профессия врача начала выделяться из ремесла повитух и цирюльников». Появляется тип художника — одновременно инженера и предпринимателя — Леонардо, Челлини, Альберти. «Даже Дюрер находил время разрабатывать планы фортификационных сооружений».
Во-вторых, «становление капитализма сформировало не только особый склад ума, характерный для современной науки, который предполагает постановку определенных вопросов и использование определенных подходов к поиску ответов на эти вопросы, оно создало также новых людей и новые средства. Разрушая феодальный уклад и нарушая интеллектуальный покой феодального поместья и деревни…, и главное, создавая социальное пространство для нового класса, который опирался на индивидуальные достижения в экономической области, оно в свою очередь привлекало к этой области людей сильной воли и мощного интеллекта».

Прежний уклад не давал простора для личной инициативы и личного успеха, преодолеть сословные барьеры было крайне затруднительно. Деятельность на поприще бизнеса считалась занятием низших классов. Даже богатый ремесленник в структуре цехового уклада не мог вырваться из своего сословия. «Главные пути, обещавшие продвижение по социальной лестнице и приличный достаток, пролегали через церковь». И в принципе, эти пути были открыты для всех. Еще были варианты военной службы или работы в канцелярии крупных аристократов.
«Но лишь тогда, когда капиталистическое предпринимательство – сперва в области торговли и финансов, затем в горнодобыче и, наконец, в промышленности – показало, какие оно сулит перспективы, особо одаренные и дерзновенные личности стали наконец обращаться к бизнесу, увидев в нем третий путь. Успех был скорым и впечатляющим…» Он оказался достаточно заманчивым, чтобы привлечь в сферу бизнеса талантливейших людей из всех слоев общества. А это, со своей стороны, расширяло область рациональности. Так что, не просто экономическая деятельность вообще, а именно капитализм явился движущей силой рационализации человеческого поведения.
И вот настал момент для обобщения:
«Не только современные механизированные заводы и вся продукция, которую они выдают, не только современная технология и экономическая организация, но и все характерные черты и достижения современной цивилизации являются прямо или косвенно продуктами капиталистического процесса, и потому должны приниматься во внимание при подведении баланса заслуг и пороков капитализма и вынесения приговора этому строю. В ряду этих достижений стоят и успехи рациональной науки, и длинный список ее прикладных результатов».
Список действительно большой. «Самолеты, холодильники, телевидение и тому подобное являются общепризнанными плодами экономики, ориентированной на извлечение прибыли». И современная больница тоже – потому что склад ума, создавший методы лечения, создан капиталистической рациональностью. И победы над тяжелыми болезнями – «пусть даже не окончательные, путь только маячащие на горизонте — должны по праву считаться достижениями капитализма наравне с автомобилями, трубопроводами и бессемеровской статью». Вся современная медицина и гигиена, современная система образования – все основано на рациональности.
«В том же ряду стоят и капиталистическое искусство, и капиталистический стиль жизни». Шумпетер предлагает как пример развитие живописи от Джотто, через Эль Греко, до Пикассо и Матисса, с постепенной трансформацией объекта вплоть до его устранения. «История капиталистического романа проиллюстрировала бы нашу мысль еще лучше. Впрочем, это и так очевидно. Эволюцию капиталистического стиля жизни можно было бы с легкостью – а возможно, и наиболее наглядно – проследить на примере эволюции современного пиджачного костюма». А ведь и вправду, если сравнить с камзолом или сюртуком, современный пиджачный костюм – одежда наиболее рациональная…
Трудно сказать с уверенностью, но кажется, что во всей социально-экономической литературе не найти такой хвалебной песни капитализму. Теперь ждем бравурной – бетховенской — коды.

Вот она и начинается: «Радикалы могут сколько угодно твердить, что народные массы вопиют о спасении от невыносимых мук и потрясают своими цепями в темноте и отчаянии, но, конечно, никогда не было так много личной свободы духа и тела для всех, никогда еще господствующий класс не проявлял такой готовности не только мириться со своими смертельными врагами, но даже и финансировать их, никогда не было столько живого сочувствия к подлинным и надуманным страданиям, столько готовности взять на себя тяжелую ношу, сколько в современном капиталистическом обществе, и вся демократия, которую только знало человечество, если не считать демократии крестьянских общин, исторически возникла на заре как современного, так и античного капитализма». За это можно простить автору «античный капитализм», вряд ли укладывающийся в его собственную схему.
Да, все это звучит как апология. Но Шумпетер настаивает, и ему можно поверить, что из изложенных им фактов и отношений между фактами не вытекает никакого оценочного сужения. Изложены именно факты. И конечно, при желании можно было бы привести множество исторических фактов, свидетельствующих об обратном. Но уж если этим заняться, многие из этих фактов будут выглядеть совсем иначе, если сравнивать их с соответствующими фактами докапиталистической эпохи, говорит он. И нельзя возразить, что времена тогда были другими, потому что измениться их заставил именно капиталистический процесс.
При всех экономических достижениях, однако, их наличие в современном индустриальном обществе «еще не означает, что люди стали “счастливее” или “богаче”, чем в условиях средневекового поместья или деревни». Определенно. Мы, современные люди, наверняка более суетливы, более нервны и менее удовлетворены жизнью, чем люди средневековья.

«Что касается культурных достижений, то можно соглашаться с каждым сказанным мною словом, но всей душой ненавидеть эти достижения – за их утилитарность и массовое разрушение заложенного в культуре смысла». Вдруг зазвучал минор. Каков же будет финальный аккорд?
«Есть радикалы, чьи обвинения в адрес капиталистической цивилизации не имеют под собой никакой другой опоры, кроме глупости, невежества и безответственности их авторов, не способных понять самые очевидные вещи, не говоря уже о том, что за ними стоит. Однако обвинительный вердикт капитализму может быть вынесен и на более высоком уровне». Что это? Явный диссонанс… Слушаем дальше.
При всем при том, никакие ценностные суждения об эффективности капитализма, с плюсом или минусом, значения не имеют, продолжает автор. Ибо человечество не свободно выбирать. Не только потому, что массы не способны рационально сравнивать альтернативы и обычно принимают на веру то, что им говорят. Главное, экономические и социальные процессы совершаются «по собственной инерции». А возникающие ситуации понуждают людей вести себя определенным образом. И что бы ни говорилось об эффективности капитализма, «я не собираюсь, ссылаясь на эту эффективность, утверждать», что все так и будет идти. «На самом деле я собираюсь сделать прямо противоположный вывод».
Вот как! Впрочем, кажется, нас предупреждали…

Закат капитализма?

Первыми критиками капитализма в Англии еще до Маркса были крупные землевладельцы, потому что зарплата рабочих в промышленности была выше, чем на земле, и это вызывало отток рабочей силы из деревни в город. Критика капитализма со всех сторон никогда не умолкала. Она звучала до Маркса, после Маркса, много после Маркса, и звучит сегодня, когда пишется наша книга. С самых разных идеологических позиций и с разными доводами. У одних это ностальгическая тоска по докапиталистической патриархальности – тоска по прошлому, которое, если и существовало, то лишь в умах невежд. У других это религиозная вера в социализм самого разного толка. У третьих – циничная игра с прицелом на власть.
Главный момент у критиков – это «несправедливость распределения»: одним «слишком мало», другим «слишком много». В этом с определенных пор, к социалистам стали примыкать, все в большем количестве, профессиональные ученые – экономисты, социологи и прочие обществоведы. Подчас они могут настаивать на своей идеологической беспристрастности. Но их выдает то, что роднит их с социалистами – этатизм. Почему слово «выдает»?
Не в том суть, что ученый имеет свою точку зрения, — это нормально. Суть в том, что если чуть копнуть, становится видно, что этатизм у них априорен. Это не столько плод размышлений или исследований, сколько первичная установка, направляющая размышления и исследования. Сказанное есть результат того, что экономическая наука нашего времени заражена вирусом идеологической инфекции.
Можно возразить на это, что у тех, кого часто называют «рыночниками», их пристрастия, их отвержение этатизма тоже могут оказаться априорными. В определенном смысле это верно. Однако разница есть, и немаловажная. У данной категории экономистов их нынешняя априорность базируется на серьезных и основательных исследованиях прошлых поколений. Это – база. Она априорна только в том смысле, что, приступая к очередному исследованию, ученый принимает как данное результаты, полученные прежде классиками экономического либерализма.
В то же время, никто и никогда не доказал, что государство способно решать задачи (включая распределение) более эффективно, чем свободный рынок. Все, на чем основана априорность этатистов, так или иначе сводится к парафразам из «Манифеста Коммунистической партии». Характерным для многих из них было идеализировать сталинский социализм вопреки достоверной информации. Плюс ко всему — прямое нежелание понимать принципы работы свободного рынка.

«По сей день понимание рынка как средства координации выбора решений остается главным признаком экономического способа мышления», — пишет наш современник Эдвин Долан.

Недостаток или даже полное отсутствие такого понимания у тех из нас, кто именует себя экономистами (при полной возможности доступа ко всем источникам информации), не означает нехватку ума (хотя и такое бывает). Это может означать, что их способ мышления направляется (не обязательно осознанно) идеологическими факторами. В частности, в литературе то и дело натыкаешься на следы того, что многие из них буквально не имеют представления о том, что писал Адам Смит.
Данное пространное предисловие поможет нам разобраться с дальнейшим материалом книги Шумпетера. В его времена и даже прежде существовала устойчивая традиция критики капитализма. Мы говорим об экономистах только, оставляя в стороне марксизм и «социальную критику» типа Джона Раскина или Торстена Веблена. Экономисты указанного направления постоянно искали «слабости» системы капитализма и причины его чаемого «неминуемого упадка». С ними, в основном, полемизирует Шумпетер.
В числе основных доводов были тенденция к монополизации производства и так называемое исчерпание инвестиционных возможностей. Первое понималось как процесс постоянного укрупнения фирм, завершающийся появлением монополий на каждом рынке. Считалось, как уже сказано, что для такой монополии характерны непременно ограничение объемов производства и «монопольные цены», превосходящие цены свободной конкуренции. Затем как само собой разумеющееся принималось допущение (ложное) о том, что концентрация производства неудержимо расширяется, так что когда-нибудь (поскорее бы!) вся экономика, или ее ведущее ядро, будет представлять собой набор монополий или олигополий. Отсюда уже следовали выводы о затухании роста общественного производства и наступлении полной стагнации.
Шумпетер, как мы видели, не оспоривал предпосылок такой точки зрения Основательно разобрался с этими теориями и их предпосылками лет через 30-40 Джордж Стиглер, о чем будет речь у нас в гл. 00. А Шумпетер просто указал, что самый бурный рост производства и благосостояния пришелся на период бесконтрольного (не стесненного «антитрестовским законодательством» и другими мерами государственного регулирования) роста числа и размеров крупных компаний.
Представление об исчезновении инвестиционных возможностей основывалось таких доводах, как отсутствие новых земель и огромные сдвиги, уже произошедшие в структуре производства и потребления. Прежде всего, это технологические перевороты, увенчавшиеся железными дорогами, автомобилями, переходом от пара к электричеству в энергетике и в оснащении производства (электрификация) и тому подобное. Многим тогда казалось, что дальше уж некуда идти — все основные возможности развития технологии исчерпаны. Сегодня нам легко видеть, насколько наивными были эти представления.
Паровой двигатель, первые паровозы, проводной телеграф и другие достижения Промышленной революции тоже могли казаться кому-то наивысшей стадией развития технологии, за которой уже больше нечего и ожидать. Поэтому можно понять тех, кто не сумел предвидеть появления электроники, компьютеров, цифровой и транзисторной технологий, ядерной энергетики, космической техники и многого другого. Но одно дело – конкретные формы технического прогресса, и другое дело принципиальный вопрос о возможности его развития.
Трудно было предвидеть автомобиль, самолет, электроэнергетику, радио и телевидение. Но во времена, когда они стали реальностью, можно было бы хоть по прошлому опыту допустить, что все это не конец развития технологии. Совсем недавно телефон казался людям верхом достижения, телеграф был самым быстрым средством связи, и ламповый компьютер, занимавший огромные залы, был сенсацией. Сегодня электронная почта отправила телеграф в музей, мобильный телефон у нас на глазах вытесняет стационарный, персональные компьютеры доступны каждому ребенку. Интернет готов вытеснить газеты. А еще есть Скайп, зачаточное состояние видеосвязи, которая может в будущем потеснить телефон…
И однако же Шумпетеру пришлось предсказывать, что будут непременно открываться новые технологические и, следовательно, инвестиционные возможности – «плоть до выпуска новых сортов колбас и оригинальных зубных щеток». И что, с этой стороны дальнейшему развитию капитализма ничего не угрожает.
В связи с указанными представлениями выдвигался еще и такой довод. Возможна ситуация, когда экономические потребности человечества будут насыщены настолько полно, что пропадут стимулы для дальнейшего развития производства. Этот довод Шумпетер также отверг вполне убедительно. Тем более, нам, нынешним, нет смысла обсуждать столь примитивный плод чьих-то раздумий.
Короче, Шумпетер отмел все доводы тех, кто утверждал неизбежность заката капитализма. И выдвинул свои.

Окончание следует

4 комментария для “Пророк упадка капитализма. Не Маркс. Часть 1.

  1. Не понимаю только, почему публикация в блогах ограничивает круг читателей. В принципе, доступ свободный, а вход проще, чем на форум.

    Про форум я не говорил, а говорил про журнал. А чтобы судить о количестве читателей, то можно взглянуть на косвенный параметр «индекс цитируемости» ТиЦ. Он указан под каждым ресурсом. Так вот, в «Заметках» он 850, в «Семи искусствах» — 160, а в блогах и «Мастерской» — по 30. Вот и судите, во сколько раз сократился круг потенциальных читателей.

  2. По-моему, Евгений Михайлович, вы просто создали новый жанр: серьезная статья, помещенная в Блогах. Не «дневниковая запись», а статья. Важное различие …

  3. Снова мощная и интересная статья, и снова в блогах. Мне это напомнило «скопчество» — автор сам себя оскопляет, лишая значительно большей аудитории. Хотя текст в сети появился, читатель его, хоть и не сразу, но найдет. А за содержание автору респект.

    1. За оценку спасибо. Не понимаю только, почему публикация в блогах ограничивает круг читателей. В принципе, доступ свободный, а вход проще, чем на форум.

Обсуждение закрыто.