Автор: «Все началось в моем служебном кабинете. Пришел тихий, спокойный, почти что незаметный человечек неопределенного возраста, от двадцати пяти до пятидесяти, - все они такие, - который деловито показал мне значок ФБР (звали его Гихон), принял приглашение сесть, сказал: "Благодарю вас", - и начал деловой разговор спокойно и равнодушно, как они всегда начинают, словно просто передают не слишком важное поручение. Ну и, конечно, я был последним в его списке, самым последним, потому что он, наверно,тщательнейшим образом предварительно, без моего ведома проверил меня, все обо мне разузнал, так же, как он уже много дней, а может быть, и месяцев тому назад разведал, и проверил, и отобрал все, что удалось узнать о ней
- Мы знаем, что она действует, или пыталась действовать, совершенно открыто, явно на виду у всех.
- Думаю, что на этот счет вы можете быть спокойны, - сказал я.
- Да, - сказал он, - вполне открыто. И делает вполне безобидные вещи. С самыми лучшими намерениями, и только... не очень практично. Ничего такого, что не должна бы делать леди, и все же несколько...
- Странновато, - сказал я.
- Благодарю вас. Вот именно. Могу сказать вам по секрету, что у нее есть партийный билет. Разумеется, вы об этом не осведомлены.
Тут я сказал:
- Благодарю вас.
- А кто раз был коммунистом - знаете, тут, как в старой поговорке, конечно, без всяких намеков, сами понимаете: "Раз наблудила..." - и так далее. Конечно, если спокойно поразмыслить, то каждому понятно, что это не так. Но видите, что получается. Сейчас не время раздумывать, спокойно размышлять.Тут даже надеяться на это нечего, а не то что требовать этого от правительства или народа перед лицом того, что нас ждет гораздо раньше, чем мы предполагаем.
- Да, да, - сказал я. - Так чего же вы от меня хотите? Что я, по-вашему, могу сделать?
- Она... Я так понял, мне говорили, что вы - самый старый и до сих пор самый близкий ее друг
- Конечно, без всяких намеков, - сказал я. Но тут он уже не сказал "благодарю". Он вообще ничего не сказал, ни слова. Он просто сидел и смотрел на меня сквозь очки, серый, безликий, как хамелеон, жуткий, как след ноги на берегу необитаемого острова Робинзона, слишком безликий, слишком ничтожный в своей безликости и незаметности, чтобы нести на своих плечах ту страшную власть, какую он представлял. - Значит, вы хотите, чтобы я повлиял на нее...
- ...как гражданин и патриот, который достаточно умен, чтобы понимать, что и мы тоже будем втянуты в эту войну в ближайшие пять лет: я кладу пять как самый крайний предел - в прошлый раз немцам понадобилось всего три года, чтобы совершенно потерять голову и втянуть нас в войну, причем теперь мы точно и не знаем, кто будет нашим врагом, но потом уже будет поздно...
- ...и уговорил ее спокойно отдать вам партийный билет и чтобы вы с нее взяли клятву - не знаю какие там у вас полномочия на этот счет, - сказал я. - Но разве вы сами только что не сказали: "Раз наблудила - опять наблудит" (без всяких намеков, конечно!).
- Я с вами вполне согласен, - сказал он. - В данном случае никаких намеков и быть не может.
- Так чего же вы хотите от меня... от нее?
Он вынул небольшую книжечку, открыл ее, она была разграфлена не только по дням, но и по часам
- Она и ее муж были в Испании шесть месяцев и двадцать девять дней, воевали в республиканской, то есть коммунистической, армии, пока его не убили в бою, она сама осталась в госпитале после ранения и работала санитаркой, пока республиканцы не эвакуировали ее через границу во Францию.
- ...о чем знают даже тут, в Джефферсоне.
- Да, - сказал он. - Перед этим она семь лет жила в Нью-Йорке в гражданском браке...
- ...и это, конечно, ставится ей в вину не только тут, в Джефферсоне, но и в Вашингтоне. - Но он даже не остановился.
- ...со всем известным зарегистрированным членом коммунистической партии и близким соратником других известных членов коммунистической партии, о чем, быть может, у вас в Джефферсоне и неизвестно.
- Так, - сказал я. - Дальше?
Он закрыл записную книжку, положил ее в карман и снова посмотрел на меня совершенно спокойно, совершенно равнодушно, словно пространство между нами было линзой микроскопа:
- Значит, она знала людей не только в Испании, но и тут, в Соединенных Штатах, людей, которые пока что неизвестны даже нам, - членов компартии и агентов, важных людей, хотя и не столь заметных, как еврейские скульпторы, и колумбийские профессора, и всякие интеллигентные дилетанты. - И вот тут-то я его наконец понял.
- Все ясно, - сказал я. - Вы предлагаете мену. Вы ей гарантируете неприкосновенность в обмен на список имен. Ваше бюро обелит ее, превратит из врага в обыкновенную доносчицу. А есть у вас какой-нибудь ордер?
- Нет, - сказал он. Я встал.
- Тогда прощайте, сэр! - Но он не сдвинулся с места.
- Значит, вы ей не станете советовать?
- Нет, не стану, - сказал я.
- Ваше отечество в опасности, может быть, даже под угрозой гибели.
- Но угроза - не она, - сказал я. И тут он тоже встал и взял шляпу со стола.
- Смотрите, как бы вам не пришлось пожалеть об этом, мистер Стивенс.
- Прощайте, сэр! - сказал я.»