Автор: Из всех стихотворений замечательного поэта Ю.Д.Левитанского, которые мне довелось читать-перечитывать, одно производило впечатление как бы написанного пунктиром. При каждом чтении мне всё больше хотелось понять героя этого произведения – узнать, что там, между чёрточками. В конце-концов я так увлёкся, что »дописал-дополнил» стихотворение, чтобы »пунктир» исчез, а ко мне пришло желанное понимание. Стихотворное дополнение довольно долго лежало у меня »в столе» – казалось, что не стоит доводить личные счёты с книжным героем до всеобщего ведома. Но время шло, я привык к герою настолько, что он стал для меня кем-то вроде старшего, много испытавшего друга. И в какой-то момент я понял, что должен попытаться рассказать то, что он почему-то опустил: ведь подобные чувства испытывали, как мне представляется, многие, и литературная судьба героя интересна, возможно, не только мне одному. Поэтому я и решился на публикацию. Ниже приводится стихотворение Ю.Д.Левитанского »22 июня 81-го года », а затем его дополнение – »Лорелея».
.
Ю.Д. ЛЕВИТАНСКИЙ
22 ИЮНЯ 81-го ГОДА
Застучала моя машинка, моя печатная,
моя спутница, и весёлая, и печальная,
портативная,
изготовленная в Германии,
что, естественно, отразилось в её названии,
для меня особо значительном –
“Рейнметалл”.
Ах, как этот рейнский металл надо мной витал!
Из Мангейма,
из Кёльна,
из Дуйсбурга
шквал огня,
как хотел он любою ценою настичь меня!
…Глухо била с правого берега батарея,
и мальчишка,
почти оглохший в этой пальбе, –
Лорелея, шептал я,
ну, что же ты, Лорелея,
ты зачем так губительно манишь меня к себе!…
Что, машинка моя печатная, заскучала?
Ты пиши себе, моя милая, ты пиши!
…И запела моя машинка
и застучала,
откликаясь движенью рук моих и души.
Угасает июньский день,
и, тревожно тлея,
догорает закат, замешенный на крови.
И поёт над Рейном темнеюшим Лорелея
о прекрасной своей,
опасной своей любви.
ЛОРЕЛЕЯ
( 22 ИЮНЯ 81-го ГОДА )
Застучала моя машинка, моя печатная,
моя спутница, и весёлая, и печальная,
портативная,
изготовленная в Германии,
что, естественно, отразилось в её названии,
для меня особо значительном –
“Рейнметалл”.
Ах, как этот рейнский металл надо мной витал!
Из Мангейма,
из Кёльна,
из Дуйсбурга
шквал огня,
как хотел он любою ценою настичь меня!
Как летал этот рейнский металл –
всё меня искал…
… Глухо била с правого берега батарея,
и мальчишка,
почти оглохший в этой пальбе, –
Лорелея, шептал я,
ну, что же ты, Лорелея,
ты зачем так губительно манишь меня к себе!…
Неужели, скажи, тебе нужно,
чтоб я пропал?
Ах, оставь, умоляю, я встречи с тобой не ждал!
Отчего же послала ты мне
этот шквал огня?
Ну за что, ну зачем тебе нужно
настичь меня?
Он зачем здесь, твой рейнский металл,
он кого искал?
Что, машинка моя печатная, заскучала?
Ты пиши себе, моя милая, ты пиши!
…И запела моя машинка
и застучала,
откликаясь движенью рук моих и души.
Значит, вот и пришёл час желанный –
наш час настал!
Ах, как весело рейнский металл
для меня стучал:
как впечатывал он моё слово, кареткой звеня, –
это всё, что на память останется от меня…
Как старался он, “Рейнметалл”,
чтобы я не пропал!
Угасает июньский день,
и, тревожно тлея,
догорает закат, замешенный на крови.
И поёт над Рейном темнеющим Лорелея
о прекрасной своей,
опасной своей любви.
Этой песне когда-то, мальчишкой,
и я внимал,
повезло: не коснулась любовь –
не задел металл.
Я кричу, будто снова оглох
в давней той пальбе:
ты опять, Лорелея, поёшь и зовёшь к себе?
Ах, оставь, умоляю, я встречи
с тобой не ждал –
не зови – не тебя: я мальчишку того искал…