Автор: 
ФОТОГРАФИЯ
… А фотография получилась такая, что ее вполне можно было бы использовать в любом журнале в рекламных целях: дескать, вот как люди живут за границей — даже те, кто приезжает туда не в таком уж и молодом возрасте. Хотя никакой-такой «немолодой возраст» на снимке не был виден. Видны были только красивые и безмятежные мужчины и женщины, улыбающиеся в объектив фотоаппарата, сидящие за изящно накрытым столом. Цветы. Тоненькие, светящиеся стебельки свечек. Какой-то немыслимой формы бутылки с волнующими воображение этикетками. Экзотического вида блюда, украшенные дольками заморских плодов — правда, «заморские» они, если смотреть с другого берега моря, а проще говоря, из Москвы или там из Ленинграда, и то — не из теперешних, где есть всё, включая и диковинные фрукты, а из тех, давних, в которых когда-то обитали и мы с вами. Здесь же, в Иерусалиме, все эти киви, авокадо, гуйава — давно уже стали вовсе не праздником, а поднадоевшими эмигрантскими буднями. Ощущение же необычности создавал, напротив, холодец — прозрачный и трепещущий от нетерпения в неглубоком блюде, или, скажем, винегрет с селедочкой, разделанной неторопливо и тщательно, без единой косточки. Но такие застолья случались тут крайне редко — преимущественно, когда «русские» праздновали в конце декабря непопулярный в этих краях новый год.
Но на фотографии видны лишь салаты ошеломительного вида, нарезанная как бумага индюшачья ветчина и толстопузые, разного калибра бутылки с соусами — никаких там холодцов или винегретов. Впрочем, иначе и быть не может — ведь компания, с удовольствием глядящая в объектив и в собственное будущее, справляет день рождения вот этой милой женщины, сидящей в центре, а она только что с работы, и вчера она целый день трудилась, и позавчера тоже, так что времени хватило лишь забежать в ближайший магазин и купить все эти поражающие московское воображение чудеса — да, да, в Израиле они продаются в любой, даже самой невзрачной лавке на окраине города!
Но убеждает, что люди могут жить хорошо и вдалеке от дома, и вообще черт знает где, вовсе не изысканный стол на переднем плане фотографии, а выражение лиц участников праздника. И даже не столько выражение всех лиц, сколько одного — знакомого живущим и на том, и на этом берегу. Это лицо известного нам еще с юности писателя, любимого в те баснословные годы всеми без исключения. Кто бы мог подумать тогда, что через два-три десятка лет и он, этот легендарный человек, подхваченный могучим вихрем странствий, окажется на другом конце земли, оторванный от своего уютного кабинета, от друзей и врагов, от издательств и многомиллионного восхищения читателей, и что в такой-то день такого-то года он будет сидеть за красивым столом среди небольшой кучки людей, помнящих и признающих до сих пор его давнюю славу, сидеть, вальяжно откинувшись на спинку дивана и умиротворенно глядя на фотографирующего его невидимого участника застолья, который наверняка тоже является поклонником его таланта.
Как хорошо, что и он, этот писатель, попал на фотографию! Во-первых, мы видим его спокойствие и удовлетворенность, а значит, у него всё в порядке, а это в свою очередь значит, что, действительно, в любой жизни, где бы она ни происходила, можно находить смысл и удовольствие. А во-вторых, присутствие этого человека за столом говорит нам о собравшейся компании гораздо больше, чем мы могли бы узнать из любых рассказов. Не придет же такая выдающаяся личность в какой-нибудь нестоящий дом и не станет фотографироваться да и вообще иметь дело с серыми и никчемными людьми. Наверняка все сидящие на этом диване тоже что-то из себя представляют и соответствуют своими качествами знаменитости, чуть заметно склонившей голову в сторону очаровательной хозяйки.
Всезнающий читатель, я чувствую, ждет, что именно сейчас автор и сообщит ему ехидно, что данная история как раз опровергает эти сами собой напрашивающиеся выводы и что люди, собравшиеся за столом, оказались так себе, бесцветными, неинтересными людишками, в чем некоторое время спустя и убедился забредший к ним по неведению всеобщий любимец. Однако я вынуждена разочаровать обычно проницательного читателя, поскольку на этот раз он все-таки ошибся.
Все, сидящие за столом, и на самом деле люди необычные и неординарные, и не случайно именно они окружают писателя. Нет, вовсе не по недоразумению оказался он здесь, всё как раз наоборот: он долго и нетерпеливо ждал этого дня и пришел поздравить виновницу торжества, испытывая даже легкое волнение, потому что у нее, у прелестной именинницы, масса достоинств, пожалуй, даже не меньше, чем у него самого, не говоря уже о том, что она может вот так, походя, соорудить такой чудесный стол и не пропитаться при этом запахами кухни — а ведь даже одно это, согласитесь, является немалой доблестью для женщины. Но, кроме этого, Марьяна еще и пианистка, великолепная пианистка, даже если судить по самому высокому счету, и еще в России он слышал ее имя — впрочем, может быть, ему сейчас это только кажется. Здесь она выступает редко, да и то лишь как аккомпаниатор, а работает в музыкальной школе, смешно сказать, обычной преподавательницей. Хотя какое это имеет значение! Главное, что вечерами, когда написаны обязательные четыре страницы и он выходит проветриться, ноги сами несут его в направлении ее дома, и ничего он не может с собой поделать. Живет она одна — дочка с семьей осела где-то в Канаде, и всегда она ему рада, зачем ей притворяться? А может быть, не только рада, но и польщена его вниманием — ведь он, слава Богу, и до сих пор кое-что значит. А ему, в общем-то, ничего от нее и не нужно — возраст не тот, но видеть ее, рассказывать, а часто и придумывать прямо при ней новые сюжеты, жаловаться плачущим голосом, что его главный читатель остался в России, а потом слушать ее уверения в его необходимости и здесь тоже — Господи, да это стало для него чуть ли не наркотиком, не отвязаться! Как удачно, что этот мужик, как его… кажется, Семен… захватил с собой аппарат — теперь у него будет фотография, где они сняты рядышком, вместе. А что, кроме них, тут еще целая шайка-лейка — так это даже хорошо: не надо будет прятать фотографию от жены. Тем более что по левую руку от него сидит тоже чрезвычайно симпатичная женщина, художница Майя Бойко — поди-ка выбери, к кому ревновать…
А эта Майя — тоже молодец. Очень способная художница, ничего не скажешь. Особенно хороши у нее натюрморты. И ножки… Редкое сочетание. Обычно или — или. Если талантливая, то уродина. А если хороша собой, почему-то непременно бездарна. А тут всё качественно — приятно сидеть рядом. Семен, ее муж, видно, парень не промах, понял, что за птичка. Интересно, давно они женаты? Надо будет спросить у Марьяны. Хотя ему-то что? Женаты — и женаты. И судя по всему, брак удачный, он с нее глаз не сводит: «Может быть, тебе красного вина, ты же любишь красное?» «Тебе кофту не принести?» Только она почему-то напрягается, когда он начинает говорить… Да ладно, Бог с ними, не его это дело. Тем более что если бы не было Марьяны, а ему пришлось выбирать, он, пожалуй, предпочел бы не Майю, хоть она вполне, вполне… нет, он остановился бы на Лике. Что-то есть в ней трогательное, хрупкое, хоть и актриса. А ему всегда нравились женщины податливые, с зависимым характером, чтобы следовали за ним, как подсолнух за солнцем… Однако, черт возьми, сколько привлекательных женщин собралось на этом крошечном пятачке! Бедная Россия — какой урон!..
А Лика, глядя в объектив с застывшей полуулыбкой, думала о том, что снова ей не удастся выспаться и что если неделю подряд вставать в шесть часов и в любую минуту суток тебе хочется только одного — спать, все остальные чувства атрофируются. А еще непонятно, почему не пришел Влад. Сам звонил, говорил, что надо бы придумать какой-нибудь общий, нестандартный подарок, чтобы удивить Марьяшку, и вдруг из него словно выпустили воздух.
— У Влада неприятности, — будто услышав Ликины мысли, сказала Марьяна.
— С договором? — понимающе спросил Карлуша и налил себе минералки (на фотографии он рядом с Ликой, видите?)
Вообще-то, звали его Лев, и имя это вполне соответствовало царственной львиной гриве, увенчивающей его высокую и грузную фигуру, но еще больше он напоминал Карла Маркса, и велик был соблазн дать ему новое имя — Карлуша.
— Вчера его трудовая деятельность закончилась, — кивнула Марьяна. — Но наклевывается что-то новое. Поэтому он не пришел. Какое-то интервью, с кем-то встречается.
— Вечером? — недоверчиво покачала головой Лика, и, увидев, что все разом замолчали и уставились на нее, смутилась: — Разве вечером бывают интервью?..
Вопрос этот она задала укоризненным тоном, и было непонятно, кому адресует она упрек: друзьям, подозревающим ее Бог знает в чем, или отсутствующему Владу.
«Вот дуреха-то!.. — подумала Марьяна. — Ну, кто ее тянет за язык?..»
Однако вспомнив, что она все-таки хозяйка дома, Марьяна устремилась Лике на помощь и принялась объяснять, что Влад устраивается в какую-то «русскую» контору, а у «русских» привычки не изменились и здесь, в Израиле. У них, как известно, «интервью» — это выпивка в ресторане за счет новобранца.
Лика с сомнением пожала плечами, но возражать на этот раз уже не стала. «Значит, не придет…» — подумала она, испытывая одновременно и разочарование, и облегчение. Сразу же спать захотелось вдвое сильнее, и она даже откинулась на спинку дивана.
— Устали? — участливо спросил писатель.
Лика кивнула.
— В театре?..
Лика снова кивнула. Не хотелось объяснять ей этому, по-видимому преуспевающему и здесь человеку, что в театре она бывает раз, ну, от силы два раза в неделю и совсем не устает от него — наоборот, хоть изредка чувствует себя человеком, что именно там, на репетициях, она и отдыхает душой и телом от уборки чужих квартир, от разговоров о том, какой пастой лучше мыть кафельную плитку, а какой раковину. Об этой ее «побочной» деятельности — хотя было бы резоннее побочной работой считать театр — знала только Марьяна, ну и конечно, Влад. Остальные были не в курсе, но не потому что Лика это скрывала, а потому что никто ее просто не спрашивал, на что она живет, чем зарабатывает. Никому это было неинтересно, как, впрочем, и она сама не слишком-то интересовалась занятиями Майи или, скажем, Карлуши. Было известно, что Майя — художница, Карлуша — критик или что-то в этом роде, короче, литературный человек, а Семен — врач. Этих сведений Лике было вполне достаточно, чтобы понимать, почему у окружающих их компания вызывает такой повышенный интерес. Ну, подумайте сами: музыкант, художница, актриса, писатель! И писатель не какой-нибудь, а тот самый, книжки которого в шестидесятые годы читали поголовно все — всё грамотное население России и прилегающих к ней республик. Понятно, что интерес к нему у его прежних почитателей, числящихся ныне жителями Иерусалима, разгорелся с новой силой, едва они узнали, что теперь он их сосед, и любые мелочи, связанные с ним, а заодно и с его окружением, вызывали волнение и любопытство.
Этого внешнего любопытства по-видимому с лихвой хватало им, этим баловням судьбы, чтобы абсолютно не интересоваться друг другом. И только когда неожиданно вспыхивали отдельные отношения между кем-нибудь из них, когда два независимых человека ни с того ни с сего вдруг становились парой, выяснялось, что у кого-то, оказывается, раньше, в «той жизни», была семья, и даже не одна, или что Карлуша, например, в молодости работал циркачом, и еще масса интереснейших подробностей открывалась человеку, когда взгляд его переставал равнодушно скользить по внешней оболочке существования приятеля, а проникал заинтересованно под эту самую оболочку.
Так Лика, к удивлению своему, узнала, что Влад только здесь начал заниматься компьютерной графикой, а до этого вообще не имел представления, что это за зверь такой — компьютер. В Москве он был звукооператором на учебном канале телевиденья, маялся от скуки, и уйти оттуда, по его словам, мешал ему только интерес, моментально вспыхивающий в глазах «прекрасного пола», когда в ответ на вопрос: «Где вы работаете?», — он небрежно бросал: «На телевиденье».
Эта способность говорить о себе в ироническом тоне, пожалуй, больше всего и привлекала к нему Лику. У нее было ощущение, что, переселившись сюда, люди начисто теряли чувство юмора, и к каждому, кто оказывался способен шутить, а тем более над самим собой, она немедленно начинала относиться с симпатией и интересом. Ей не приходило в голову, что юмор у человека исчезает не столько с переездом в другую страну, сколько с переходом в другую возрастную категорию, а все, с кем она знакомилась здесь, были люди, увы, уже не молодые, и золотые крупицы юмора они обронили и утратили безвозвратно вовсе не во время краткого перелета по маршруту Москва — Тель-Авив, а на ухабах длинного и петляющего жизненного пути. Скорее всего именно своим симпатичным и безобидным юмором Влад и пробил стенку, которой их компания отделилась от внешнего мира, ни под каким предлогом не подпуская к себе никого со стороны. Он с легкостью одолел это препятствие, причем совсем недавно, год назад, а то и меньше, и несмотря на то, что был в их команде самым свежим человеком, стал чуть ли и не самым необходимым участником их застолий. Он пришелся ко двору, потому что царила среди них атмосфера иронического доброжелательства, постоянного подшучивания друг над другом, а уж в этом-то Влад был подлинный артист. Но если каждый проявлял остроумие и воспринимал юмор, когда он касался другого, то Влад подшучивал охотнее всего над самим собой, производя комическое впечатление прибедняющегося супермена. А поскольку в этой характеристике основополагающим словом являлось все же слово «супермен», прекрасный пол, разумеется, и тут не мог перед ним устоять, и если верить разговорам, то даже у Марьяны с Владом что-то было — какие-то витиеватые, длительные отношения, во время которых Влад то исчезал на несколько недель, то неожиданно вновь возникал и вел себя во время сборищ у Марьяны чуть ли не как хозяин дома. Было понятно, что дело в Марьяне, что именно он ее чем-то не устраивает, а не наоборот, но Марьяна была не болтлива, и никто так и не узнал, какой изъян в ее избраннике мешал ей соединиться с ним окончательно, несмотря на то, что оба были свободны и не слишком счастливы. Лике это было в общем-то безразлично, но всё изменилось после того, как пару месяцев назад она, случайно оказавшись рядом с марьяниным домом, зашла к ней и наткнулась там на Влада, и хотя Лика все время порывалась уйти, они ее так и не отпустили — видно, всё у них было уже кончено. А потом Влад долго провожал Лику домой: почти два часа они шли пешком, и у Лики просто не было другого выхода, как пригласить Влада зайти попить чаю после столь долгой прогулки. Хотя, если честно, был у нее и другой выход: не приглашать — и уехал бы он как миленький на подрулившем как раз в этот момент к остановке автобусе, но в том-то и дело, что за эти два часа вроде бы ни к чему не обязывающей болтовни Лика почувствовала его «своим» человеком, и жалко было его отпускать и прерывать этот нежданно возникший сюжет на самом интересном месте.
И сюжет продолжался. Продолжался вот уже почти два месяца, головокружительно петляя, подобно горной речке, и набирая после каждого поворота новую силу, но теперь, судя по всему, начал выдыхаться, чахнуть и пересыхать, и Лика, не находя этому объяснения, тоже стала чахнуть, как это бывало когда-то в юности, и, смех сказать, так же, как тогда, не отходила от телефона, боясь, что Влад позвонит, а ее как раз не будет дома или она просто не услышит звонка из другой комнаты… Конечно, можно было бы позвонить и самой, но уж этого-то он не дождется…
— Может быть, пойдем домой?..
Лика вздрогнула и очнулась.
Семен вопросительно смотрел на жену, но Майя отрицательно покачала головой:
— Нет, еще совсем рано. Хотя… тебе ведь в шесть вставать. Слушай, иди один, а я вернусь с Карлушей!
Карлуша жил в соседнем доме, и у него была машина.
Столько достоинств, и все у одного человека!
Карлуша кивнул, пытаясь сохранить безразличное выражение лица. Значит, они поедут вдвоем… Поедут по ночному Иерусалиму…. Он включит тихую музыку и повезет ее самой длинной дорогой… Через Тальпиот. А может быть, через Тель-Авив?..
— Как это так — иди один? — удивился Семен.
— А что особенного? — Майя посмотрела на окружающих, как бы призывая их подтвердить, что, действительно, ничего особенного в ее предложении нет. — Я завтра к двенадцати… А тебе, кстати сказать, после десяти должен звонить твой Ерошкин.
— Ух ты! Ерошкин! Совсем забыл! Хорошо, что ты вспомнила. Сколько сейчас, девять? Бегу!.. Карлуша, можно на тебя рассчитывать?
Последнюю фразу Семен произносил, уже застегивая куртку.
Карлуша развел руками:
— Доставлю в целости и сохранности, лучше, чем было!
Все засмеялись.
Семен сделал жест рукой, как вождь, приветствующий провожающую его толпу:
— Засим отбываю! Можете не вставать! Всех благ!
Хлопнула дверь, наступила пауза.
Карлуша поднялся из-за стола и подошел к окну.
— Хочешь убедиться, что он действительно уехал? — невинно спросила Марьяна.
Снова засмеялись, но на этот раз естественнее и освобожденнее. Все знали, что Карлуша неравнодушен к Майе, и даже более чем просто неравнодушен, но в присутствии вспыльчивого и ревнивого Семена подобные шутки считались непозволительными.
Карлуша не нашелся что ответить и посмотрел на Майю, но Майя моментально отвела взгляд.
Оставалось самое трудное: отделаться от Карлуши и незаметно выскользнуть из марьяниного дома. В половине десятого в «их» кафе ее ждал Влад — домой к нему сегодня они уже не успевали.
Незаметно она взглянула на Лику: та выглядела усталой и подавленной.
«Бедняжка, — подумала она. — Никакого самолюбия!.. Влад говорит, что она названивает ему по десять раз в день. Как так можно?..»
Майя не сомневалась, что именно из-за Лики Влад сегодня и не пришел к Марьяне, хотя он, разумеется, как и подобает настоящему мужику, не обмолвился об этом ни словом.
Лика, почувствовав взгляд, улыбнулась Майе:
— У тебя всё хорошо?
Майя улыбнулась в ответ:
— Да, всё замечательно. Только…
— Что — только?
Майя наклонилась к Лике и зашептала:
— Понимаешь… Мне надо отсюда сбежать… И как можно скорее. Ты не можешь отвлечь Карлушу? — И встретив непонимающий, растерянный взгляд Лики, пояснила: — Ну, как тебе сказать… Мне надо встретиться с одним человеком… По делу…
— Хорошо… — пожала плечами Лика. — Только я не знаю как…
— Позови его в другую комнату, там книги, — быстро и горячо заговорила Майя, обнаруживая завидную предусмотрительность и незаурядные стратегические способности, — попроси, чтобы он тебе помог найти какую-нибудь книжку похитрее, что-нибудь по истории искусств. Или по театроведению. У Марьяны всего этого полно. Позови его прямо сейчас, пока она на кухне.
Лика покорно поднялась с дивана.
— Карлуша, — немного смущаясь, сказала она, — ты не поможешь мне найти одну книжку? Это по твоей части…
— Что по моей части? — улыбнулся Карлуша, поднимаясь с кресла с легкостью, удивительной для обладателя такого огромного живота. — Что по моей части — помогать, искать книжку или сама книжка?
— Всё, — коротко ответила Лика и, не оглядываясь, прошла в комнату с книгами, уводя за собой Карлушу, как малиновка уводит нежелательного пришельца от своего гнезда.
Майя тоже поднялась, незаметно прошла в прихожую и, никому ничего не сказав, резко сдернула с вешалки плащ. Не одеваясь, она выскользнула в подъезд, и бесшумно прикрыла за собой дверь.
— А где моя подопечная? — поинтересовался Карлуша, вернувшись в комнату и усаживаясь на прежнее место.
Только теперь все заметили, что Майя исчезла.
Кинулись ее искать. В кухне, в туалете, в прихожей.
Тщетно.
— Ловко!.. — восхищенно пробормотал писатель. — Вот это женщина!
Когда восхищаются другими, нам почему-то становится обидно. Нам кажется, что кто-то, может быть, и хорош, но вот лично нас недооценили. Поэтому не удивительно, что Марьяна почувствовала себя обиженной. Как, впрочем, и Лика, хотя уж она-то, можно сказать, собственноручно и помогла неожиданному возвышению Майи в глазах общества.
«Вот тебе и тихоня!.. — думала Марьяна. — Какую провернула операцию — многоступенчатую!.. Но кто же это?.. Кто-то со стороны? А может быть, Влад?.. Неужели Влад? Гнать его надо, этого ходока, этого скупердяя! И не подпускать на пушечный выстрел!..»
«У всех личная жизнь… — думала Лика. — Только у меня ничего не клеится… И Влад не пришел…»
— А что я Семену скажу? — Карлуша чуть не плакал, на него жалко было смотреть.
— А зачем тебе вообще ему что-то говорить? — удивилась Марьяна. — Ты-то тут при чем?
— Но я же обещал!..
— Дал слово — держи его? Так? Заповедь юного пионера? – Марьяна расхохоталась, и остальные тоже заулыбались.
Напряжение спало.
— Давайте выпьем, друзья, за то, что с нами всё еще происходят подобные коллизии, — произнес писатель, наливая в рюмки водку. — Ведь о чем это говорит? Что мы еще не совсем стары и кому-то нужны, и нам кто-то нужен. Что жизнь продолжается, несмотря на перемещение не только в пространстве, но и во времени, — всё та же восхитительная, обманчивая, непредсказуемая жизнь.
Речь была эффектной и произвела впечатление. Нет, не даром залы, где выступал этот человек, были всегда оцеплены конной милицией!..
Все с любовью посмотрели друг на друга, вдумчиво чокнулись и выпили.
«Гнать, гнать подлеца, — думала Марьяна, уже не сомневаясь, что это Влад. — И со стороны больше никого не принимать! Или требовать рекомендаций…»
«В следующий раз и я сбегу, — думала Лика. — К Владу…»
***
… А через двадцать лет, разыскивая какую-то справку, Марьяна наткнется на фотографию, почему-то не попавшую в альбом.
Красивые люди, беззаботно глядящие в объектив фотоаппарата. Светящиеся стрелочки свечек, нацеленные в потолок. Чудесный букет оранжевых цветов с белой лилией посредине.
Господи, какие же они молодые! И все тогда были вместе, и можно было в любую минуту снять трубку, позвонить или собраться вот так, как на этом снимке… Ах, как славно им тогда жилось! И каждый был в кого-то влюблен, и кто-то кого-то ревновал, мучился… А что, ведь было им тогда не больше пятидесяти…
Постой-постой… Это, кажется, ее собственный день рождения? Да, конечно, вот на обороте дата: первое февраля девяносто шестого года… Это тогда исчезла Майя?.. Исчезла на глазах изумленной публики, предварительно спровадив домой мужа. Вот был переполох! А ведь Марьяна так и не спросила Майю, к кому она тогда сбежала. Неудобно было, какие страсти кипели!
А как звали того подонка — Макс?.. Нет, Влад… Да, точно, Влад. Вот был тип! И из-за такого барахла чуть не развалилась их компания?..
… Ну, хорошо, допустим, она-то сама дала ему отставку, но Лика ведь чуть не умерла, когда он ее бросил!..
Неужели всё это было с ними?..
А через несколько дней, первого февраля, Марьяне позвонит дочка из Монреаля и скажет: «Мамочка, мы все поздравляем тебя и пьем за твое здоровье!» Сестра позвонит из Москвы, Карлуша из Тель-Авива, Семен — с соседней улицы, а Майя — из Америки.
Все будут говорить Марьяне одни и те же слова, вспоминать одни и те же события, называть одни и те же имена. И только Майя скажет: «Майкл тоже тебя сердечно поздравляет, хотя вы, к сожалению, так и не видели друг друга».
«Послушай, — ни с того ни с сего спросит Марьяна, — а помнишь, в тот вечер, двадцать лет назад, в мой день рождения?.. Ты исчезла. К кому ты тогда сбежала?.. Кто это был? Влад? Или кто-то другой?»
«Какой Влад? — удивится Майя. — Я не помню никакого Влада! Кто это?..»
«Да так… Был тут один тип. А как сбежала, помнишь?»
«И как сбежала, не помню, — удивленно скажет Майя. – Неужели сбежала?.. Нет, не помню. Что ты хочешь, двадцать лет прошло!..»
И Марьяна впервые обратит внимание, что у Майи стал совсем, ну совсем старушечий голос.