Лорина Дымова. «Гене от Евгения…»

 

» ГЕНЕ  ОТ  ЕВГЕНИЯ…»

 

— Ну и что тебе сказали в редакции? —  спросила Милка.

Она заранее была недовольна.

Геня пожала плечами:

— Всё как всегда. Редактор сказал, что у них нет денег и что они вообще не печатают рассказы на любовную тему. Мы, говорит, общественно-политическое издание. Напишите что-нибудь актуальное, злободневное, тогда, говорит, может быть, и напечатаем.

— Бесплатно?

— Бесплатно.

— А ты?

— Ну а что я? Извините, говорю. Собрала свои листочки и пошла. Дело в том…

— Постой-постой, — враждебно перебила  ее Милка. — Я что-то не поняла. Тебе дают от ворот поворот, и ты же извиняешься?

— А кто должен извиняться? Не он же?

— Подожди… — недовольно поморщилась Милка. — Скажи, как он выглядит? Сколько ему лет?

— Да, наверное, лет шестьдесят…

— Хорош собой? Статен? С благородной сединой?

— Ты что! Маленький, толстенький и совершенно лысый. Как колобок.

— А теперь подойди к зеркалу, — холодно скомандовала Милка, — а по пути остановись у этажерки и посчитай, сколько там стоит книг Евгении Крыловой.

— Ну и что?

— Ну и ничего. Надеюсь, ты сказала ему, что тебе Сергей Юрский руки целовал?

— Этого еще не хватало! — Геня рассмеялась. — И что муж у меня художник, тоже не сказала.

— Напрасно! — не одобрила Милка. — Надо было сказать. И что он выиграл конкурс в Италии — тоже.

— Да ну тебя! — отмахнулась Геня. — Хватит болтать глупости!

— И как ты не понимаешь! — с жаром заговорила Людмила. — Ты — молодая, красавица, писательница, объездила полмира, муж художник, лауреат. И этот твой жалкий редактор — старый сморчок…

— Колобок, — поправила Геня. — Сморчок сморщенный, а этот гладкий.

— …и этот старый сморчок, — упрямо повторила Милка, — который ничего, кроме своих облезлых стен и жены-индюшки, не видел. Да если хочешь знать, ты ему оказала честь, переступив их паршивый порог, а он тебе отказывает! И ты еще спрашиваешь, кто должен извиняться? Тебя занесло в эту тьмутаракань, где нет ничего, даже приличных журналов, но ты от этого хуже не стала. Это у тьмутаракани, наконец, появился шанс стать цивилизованным населенным пунктом! Благодаря тебе!

— Но если они, действительно, печатают только злободневные материалы? — Геня была вынуждена заступиться за несчастного редактора. — Они же не литературное издание!

— Значит, с той минуты, как ты вошла в их, с позволения сказать, «офис», они должны были изменить направление своего журнала, — убежденно проговорила Милка. — С этого мгновения их журнал должен был стать литературно-художественным

— Ладно, проехали, — сказала Геня и замолчала.

Больше они к этому не возвращались.

Жизнь текла, как серая полувысохшая речонка. Кончилась зима. Зацвел и отцвел миндаль. Зной наступал на город и все чаще не радовал, а раздражал.

— Ты знаешь, что твой колобок ушел из журнала? — торжествующе прокричала Милка, врываясь к подруге в квартиру. — Уехал в Канаду!

— Ну и что?

— А то, что на его месте сидит теперь уже, действительно, сморчок! Я специально зашла в редакцию на него посмотреть, сделала вид, будто ошиблась дверью! Рост — метр с небольшим довеском. Лица почти не видно — такое крошечное. Как раз то, что надо!

Милка была просто счастлива.

— Филимонов уже туда ходил, — остудила ее пыл Геня. — Все то же самое: «Мы общественно-политическое издание».

— Ну, это мы еще посмотрим, — мстительно процедила Милка. — Филимонов это одно, а ты — другое. Филимонов не длинноногая блондинка, и вряд ли он знаком с Юрским!

 Милка решительно направилась к гардеробу.

— Что ты собираешься делать? — поинтересовалась Геня.

— Не я, а ты, — твердо проговорила Милка. — Давай посмотрим твои шмотки.

— Да ты что! Зачем? — запротестовала Геня, понимая, к чему клонится дело.

Милка не ответила и открыла гардероб.

— Та-ак… — задумчиво протянула она и стала сначала рассеянно, а потом все целеустремленнее перебирать платья и блузки. — Это не годится, это — слишком официально. Это темное. Это без фантазии… Послушай, подруга, — вспомнила она, — а ведь у тебя было платье, такое сиреневое, пышное, с воланами на рукавах! Где оно?

— Еще чего! — возмутилась Геня. — Во-первых, я никуда не собираюсь идти. А во-вторых, даже если бы и пошла, то уж никак не в платье для романтических встреч!

— Пойдешь! И именно в нем! — непререкаемо произнесла Людмила. — И в этой шляпе! — Она вытащила розоватую шляпу с огромными полями. — Послуш-шай, — прошипела она в ответ на протестующее движение Гени, — мне надоели эти твои интеллигентские штучки. Пойдешь и будешь говорить то, что я тебе скажу, поняла?

Как это ни невероятно, но Геня сдалась. И вовсе не потому, что ей уж очень хотелось напечататься в журнале. Честно говоря, публикация эта ничего в ее, с позволения сказать, карьере, не меняла, но ей ни за что не хотелось видеть жизнь такой, какой ее видела подруга, и было необходимо доказать Милке, что та не права. Не может же быть, что мир и вправду устроен так прямолинейно и незамысловато!  И, кроме того…

Скажите, положа руку на сердце, кто из вас среди скуки и монотонности будничной жизни откажется поучаствовать в захватывающем спектакле? Тем более если вам в нем отведена главная роль?..

 

В ясное солнечное утро в редакцию  общественно-политического журнала «Горизонты» впорхнуло сиреневое облако, благоухающее «Шанелью» №5

Небольшой человечек со скомканным лицом в одиночестве сидел за столом и что-то читал. Он оторвал глаза от текста и недовольно посмотрел на посетительницу.

— Так вот вы какой! — воскликнуло облако и, опустилось на стул рядом с человечком.

 Тот оторопел.

— Вы к кому? — изумленно спросил он. — Кто вам нужен?

— Разумеется, вы, кто же еще? — удивилась Геня и лучезарно улыбнулась. — Вы, Михаил Яковлевич!

— Я? — еще сильнее изумился редактор и вдруг забормотал не вполне членораздельно: — Здесь, видите ли, редакция… Журнал… Разве мы знакомы? Журнал, видите ли…

— Не переживайте! — успокоила его Геня и достала из сумочки пудреницу.

Пока она пудрилась, Михаил Яковлевич испуганно рассматривал невиданное, волшебным образом возникшее перед ним существо. Сильнее всего его пугали сиреневые воланы на рукавах существа и замысловатый серебряный вензель на цепочке, свисающий с шеи.

— Ну вот, теперь все в порядке, — удовлетворенно сказала Геня, захлопывая пудреницу. — Давайте знакомиться. Евгения Крылова. Да, да, та самая Крылова!

Она посмотрела на него долгим выразительным взглядом и протянула руку для поцелуя.

Потрясенно он взглянул на нее и, как загипнотизированный, поцеловал руку. Его губы давно уже забыли это движение, но — вспомнили, и им явно понравилось.

— Для близких я Геня, — интимно сообщила посетительница. — Меня стали так называть с Женькиной легкой руки, после того, как он написал мне на своей книжке: «Гене от Евгения, поскольку оба — гении».

Увидев непонимающий взгляд своего визави, она пояснила:

— Ну, Евтушенко же… Женя Евтушенко.

Подождав, пока редактор захлопнет рот, она наклонилась к нему и тихо сказала, почти прошептала:

— Вы меня тоже можете звать Геня, я вижу, что мы с вами, как сказал Киплинг, «одной крови».

— Да я… Да вы… Так сказать… В общем и целом… Понимаете…Уф!… — редактор бессильно откинулся на спинку стула.

— Ничего, ничего, не смущайтесь, — подбодрила его Геня и достала из сумочки веер. — Сережа тоже сначала смущался, а потом понял, что я такая же, как все, что со мной можно по-простому.

Редактор лежал на стуле, уже и не пытаясь выдавить из себя какую-нибудь фразу, но в глазах его читался мучительный вопрос.

— Сережа Юрский, — пояснила Геня. — Актер. — Она достала веер, раскрыла его и добавила: — Великий актер.

— Я… Вы… В общем, да… Уф!… — сказал редактор.

— Да, вы правы, жарко! — согласилась Геня, обмахиваясь ажурным веером. — Особенно в таком костюме, как у вас. Я бы на вашем месте сменила его на бермуды и легкую спортивную рубашку кремового цвета. Вы бы стали похожи на элегантного колонизатора.

В эту секунду она услышала собственный голос и ужаснулась, куда это ее понесло: такого текста не могла придумать даже Милка. Однако, увидев в глазах редактора муку, смешанную с восторгом, Геня поняла, что идет правильным путем.

— Вы знаете, Михаил Яковлевич, когда мой муж был в Италии на бьеннале, сначала он тоже постоянно был при параде: костюм, галстук и прочие глупости. Ему, видите ли, было неудобно появиться в выставочном зале в шортах. Но после того как он получил главный приз и все его картины раскупили в один день, всё стало удобно. И шорты, и майка, и хвостик с ленточкой на затылке. Странно устроены люди, не правда ли?

— Д-да… — выдавил из себя редактор и вытер ладонью лоб.

— Но я совсем вас заговорила! А вы как воспитанный человек терпите. Ради Бога, простите! — Геня виновато и беспомощно улыбнулась. — Уж кто-кто, а я понимаю, как ценно время. Особенно время редактора.

Она опять открыла сумочку и достала оттуда сложенные вдвое листы.

— Я принесла вам пока только два рассказа. Они довольно длинные, поэтому их надо печатать по одному, в двух номерах. Не стоит утомлять читателя и печатать их вместе, тем более что вы все-таки не литературный журнал.

— М-м… Да… Как же… — сказал редактор.

— Рассказы, как вы догадываетесь, о любви, — Геня кокетливо посмотрела на собеседника. — О чем же еще я могу писать?

— Да… Как же… Конечно…- сказал редактор.

— Грабить я вас тоже не хочу. Я знаю, как плачевны дела у русских изданий! Двести шекелей за рассказ.

— Да… Конечно… Как же… — сказал редактор.

Геня поднялась.

— Не буду больше отнимать у вас время, мой дорогой Михаил Яковлевич. Прощайте!

Она протянула ему руку для поцелуя.

Редактор судорожно облизал пересохшие губы и приник к руке.

— Ну, кто же целует даме руку, не глядя ей в глаза? — ласково пожурила она редактора, и тот жалобно улыбнулся.

— Ну-ну, ничего, в следующий раз исправитесь. Через недельку-другую я загляну к вам снова, договорились? И подарю вам свою последнюю книжку. Американскую. Или, может быть, вы хотите здешнюю?

Редактор закивал, замычал и почему-то развел руками.

Сиреневое облачко, шурша шелками, пролетело по комнате, на мгновение задержалось в дверях и растаяло, как и полагается облачку, оставив после себя опьяняющий аромат «Шанели» №5.

 

— Ну что? — спросила Милка, ожидавшая Геню в сквере неподалеку.

Геня селя рядом с подругой и сняла розовую шляпу, которая все время страшно ей мешала.

— Двести шекелей за рассказ!

— Вот это я понимаю! Когда?

— Думаю, что в ближайшем номере.

— А теперь, — с ехидством проговорила Людмила, — громко и отчетливо, на весь сквер, скажи, кто был прав?

— Ты, ты, ты!.. К сожалению, — Геня вздохнула.

— Почему это, к сожалению?

— Второй такой спектакль я вряд ли выдержу.

— Выдержишь как миленькая, — пообещала Милка. — Куда же ты теперь денешься!

Они поднялись и медленно пошли по аллее: Милка — довольная тем, что, как всегда, оказалась права, а Геня… Геня испытывала двоякое чувство: грусть, что мир и вправду так прост и незатейлив, и радость, что теперь, похоже, ее рассказы не будут лежать в столе, но главное — что она нашла еще один, по-тря-сающий сюжет для нового рассказа.