Гасан Гусейнов. Поддержание отношений сотрудничества на конфиденциальной основе

Колумнист русской службы RFI и профессор Свободного университета Гасан Гусейнов размышляет о судьбе русско-канадского социолога Николая Зюзева, задержанного летом 2025 года в РФ по сфабрикованному обвинению. Сел Николай Зюзев за язык. Злоречивый скажет — и за то, что не внял уроку Питирима Сорокина.

С Николаем Зюзевым мы познакомились несколько лет назад, еще до войны, в Вильнюсе, на конференции, посвященной так называемым миноритарным языкам коренных народов Российской Федерации и сопредельных стран. У меня к Николаю был практический вопрос: в Свободном университете я подготовил курс о языковых политиках в пост-советских странах за последние несколько десятилетий.

Люди, все измеряющие количественными показателями, считают проблему вымирания языков малых народов — что в России, что в других частях света, — объективным попутным следствием глобализации.

«Искусственное, — говорят безжалостные критики сохранения миноритарных языков, — насаждение языка, на которое уходит масса времени и средств, мало что прибавляет, но зато сильно отвлекает молодое поколение в бедной глубинке от приобщения к магистральному пути развития большой державы».

Эта аргументация колонизатора, который вторгся в твою страну и аргументирует только тем, что на его стороне — военная и технологическая сила. Ты-то сам не понимаешь, какой настоящей ценностью обладают твои леса и реки, ты не можешь добыть из-под земли полезные ископаемые, которые безмерно обогатят нашу державу. А чтобы ты не болтался у нас под ногами и не совал свой нос в наши созидательные планы, мы заберем у тебя последнее твое убежище — язык твоей семьи и твоих предков.

Конечно, и среди колонизаторов появлялись гуманисты-энтузиасты, которые, вопреки напору государства-гангстера, изучали местные языки, создавали учебники для школ коренных меньшинств, постепенно продвигали простую идею духовного прибежища, которое образует для человека его родной язык.

Но алчность в сочетании с презрением к маленькому человеку или малому народу делает свое дело, и для исчезновения миноритарных языков даже и не нужны особые усилия, достаточно не выделять денег на школу, и вот уже следующее поколение забыло язык своих родителей и собственных детских игр в родной деревне.

Но все это были абстрактные рассуждения, до тех пор, пока, особенно после самосожжения удмуртского историка Альберта Алексеевича Разина (1940–2019) в знак протеста против удушения удмуртского языка в Удмуртии, не стало ясно, что в Свободном нужен курс, посвященный гибнущим языкам России.

Я спросил Николая Зюзева, о котором знал только, что тот много лет проработал в Канаде, не готов ли он найти коллег для такого курса. Тогда еще, надо заметить, Свободный не был объявлен нежелательной организацией, и мы довольно быстро нашли замечательных специалистов по языку коми. Но потом грянуло вторжение РФ в Украину, Свободный университет получил клеймо, грозившее людям в РФ карами за сотрудничество с нами, и дело заглохло.

В памяти осталась тоска самого Николая, скучавшего по родному краю и языку, и его ответ на мою просьбу найти для университета специалиста по языковой политике в Республике Коми. Перебирая имена, Николай сокрушался над безразличием к судьбе своего языка даже у образованной части сообщества. А вот в памяти от того разговора остался замечательный короткий рассказ о Н. Зюзеве, которым я и хочу сегодня поделиться, поскольку сам Николай Зюзев уже несколько месяцев сидит в российской тюрьме. Пишут, что обвинять его, канадского ученого коми-российского происхождения, собираются по свежей уголовной статье:

«УК РФ Статья 275.1. Сотрудничество на конфиденциальной основе с иностранным государством, международной либо иностранной организацией

(введена Федеральным законом от 14.07.2022 N 260-ФЗ)

Установление и поддержание гражданином Российской Федерации, находящимися на территории Российской Федерации иностранным гражданином или лицом без гражданства отношений сотрудничества на конфиденциальной основе с представителем иностранного государства, международной либо иностранной организации в целях оказания им содействия в деятельности, заведомо направленной против безопасности Российской Федерации».

Мне бы хотелось верить, что то, что я сейчас напишу, будет использовано адвокатом Николая в его пользу.

Другая моя цель — привлечь внимание коллег Николая Зюзева — специалистов по научному творчеству Питирима Сорокина — к бедственному положению, в котором оказался их собрат.

Но есть и третья цель — сохранить для тех, кому дорог язык коми, одно наблюдение Николая, до внятного описания которого у него, надеюсь, дойдут руки после этого напоминания. Выполнить эту работу сможет только сам Николай Зюзев, когда окажется на свободе.

Вскоре после высылки из Советской России Питирим Сорокин написал вполне научную социологическую книгу о своих мытарствах первых послереволюционных лет, в которой сжато рассказал и свою биографию, несколько страниц которой посвящены языковому опыту.

«Поскольку коми в целом и моя семья в частности были двуязычны, т. е. говорили на двух языках, коми и русском, они же и стали для меня родными. Каюсь, но, не имея практики в коми языке около 50 лет, я сейчас основательно подзабыл его. Поскольку религией коми народа и моей семьи тоже являлось русское православие, смешанное с пережитками дохристианских, языческих верований, и то и другое естественным образом соединилось в моей вере и исполняемых обрядах. Их влияние на мое сознание усиливалось нашим семейным ремеслом, предназначенным для нужд церкви. Работая, я, естественно, встречался, беседовал и взаимодействовал со многими священниками, диаконами и псаломщиками. Некоторые из них были весьма умные и образованные люди. Они в значительной мере повлияли на формирование моей личности и системы ценностей. Эти влияния на меня были так велики, что после прочтения Жития святых, мне хотелось стать аскетичным отшельником, и я часто уединялся в близлежащем лесу, чтобы попоститься и помолиться».

Питирим Сорокин. Дальняя дорога. Пер. с англ., послесловие и комментарии А. В. Липского. М., Terra, 1992, с. 26.

— Размышляя над словами Питирима Сорокина, — говорит Николай Зюзев, — я стал читать некоторые его работы и письма, восстанавливая в голове не очевидную русскую, а другую его подкладку — из языка коми. Мне показалось это поначалу только забавной игрой. Но чем дальше, тем больше мне слышалась эта составляющая.

Подумаешь, скажет кто-нибудь, попал пальцем в небо: Сорокин же сам признается в своем русско-коми двуязычии. Значит, так оно и было.

Но тут вот что важно: КАК ОНО БЫЛО, может рассказать нам только человек, которому близко понятны все три языка — коми, русский и английский.

И вот теперь представьте себе, что такой человек есть. Что его зовут Николай Зюзев, и что какие-то дегенераты завели против него дело по абсурдной людоедской статье.

А мир социологической науки, так сказать, смотрит на тюремщиков, как кролик на удава.

Кто-нибудь скажет, что Николай Зюзев поддался чувству, которое сам Питирим Сорокин сумел прогнать, потому что в 1922 году он унес ноги от того самого государства, да даже и от той самой организации, которая в 1920-е пытала и чуть не расстреляла Сорокина, а сейчас задержала живого исследователя творчества великого американского социолога.

Николай говорил мне, что его тянет в родные края, что после многих лет эмиграции он почувствовал особый смысл в преподавании на родине, что воздух второго его родного языка — языка коми — словно вернулся к нему.

После полувека эмиграции и в атмосфере «холодной войны» Питирим Сорокин так вспоминает свою юность:

«Религиозность служила также стимулом и основой развития моих творческих наклонностей. Пение в церкви удовлетворяло мою тягу к нему и стимулировало любовь к музыке. Я стал прекрасным певчим, а позже регентом церковного и руководителем школьного хоров. Прислуживая во время религиозных церемоний, я выучил наизусть молитвы, псалмы и тексты священного писания, а также детали и тонкости церковной службы. Хорошее знание религиозных текстов и обрядов дало мне более глубокое понимание их мудрости и красоты. Во многом благодаря этим знаниям я стал чем-то вроде учителя-проповедника на соседских посиделках долгими зимними вечерами…

Сейчас у меня есть страстное желание любопытства ради посмотреть на некоторые из моих риз и икон, чтобы оценить их усталыми глазами старика на восьмом десятке лет. Сомневаюсь, однако, что они сохранились во всепожирающем пламени русской революции. До сих пор с момента моей высылки я не имел возможности вернуться в Коми край. Возможно, это и к лучшему, что мое личное любопытство остается неудовлетворенным: исполнение подобного желания было бы данью сентиментальности, а сентименты, как нас уверяют, не имеют никакой ценности в атомный век».

Многие из нас, уехавших из России в последние годы, припоминая и поздний советский, и особенно опыт 1990-х годов, думают, что путинский режим недолговечен, потому что такое кровавое безумие, в какое он вверг самый близкий по духу и языку народ — Украину, просто не может продолжаться… Но путинская мясорубка в Украине продолжается уже почти столько же, сколько заняла у СССР война с Германией 1941—1945 гг.

Я надеюсь, Николай Зюзев сам расскажет, как нелегкая забросила его, глубокого знатока Питирима Сорокина, в родную деревню во время войны. Не могу исключить, что одним из оснований для такого поиска покоя были приводящие в уныние споры эмигрантов и релокантов о возможном будущем России, о том, как правильно вести себя в изгнании, как и о том, не пришло ли время вернуться на родину. Прислушаемся к тому, что писал на эту тему в своей итоговой книге Питирим Александрович Сорокин:

«Я имел серьезные сомнения относительно скорого падения правительства коммунистов и был твердо уверен, что будущее России определит русский народ у себя дома, а не эмигранты, как бы высок ни был их умственный и культурный потенциал. В соответствии с этими взглядами я посвящал только малую часть своего времени политическим проблемам и вовсе не участвовал в мелкой грызне между эмигрантами. Основное внимание я уделял занятиям наукой. Интенсивно знакомясь с последними социологическими трудами западных ученых, которые были недоступны мне в годы революции, я старался обновить и осовременить мои знания западной научной литературы. Когда меня пригласили прочитать серию публичных лекций в Праге, я написал и затем издал эти лекции в виде книги „Современное состояние России“ (Прага, 1922). Готовя курс лекций для студентов Русского университета и для чешских и карпато-русских учителей, я написал и опубликовал другую книгу — „Очерки социальной педагогики и политики“ (Ужгород, 1923). Как редактор и автор нашего журнала „Крестьянская Россия“, я напечатал несколько статей-исследований в области сельской социологии. Эти публикации составили теоретический костяк, позднее полностью разработанный в солидных томах, написанных мной во время преподавания в Миннесотском и Гарвардском университетах.

Основные мои исследования, однако, лежали в области социологии революций. Мне удалось написать черновой вариант труда по этой теме на русском языке, пока мы были в Праге. После приезда в Соединенные Штаты он был опубликован в переводе на английский язык под названием „Социология революции“ (Филадельфия и Лондон, 1925).

Такая загруженность работой уберегла меня от пустой траты времени в бесплодных политических спорах, обычных для всех беженцев всех великих революций. В последующие годы я не раз наблюдал среди польских, латышских, литовских, венгерских, немецких, кубинских и других политических эмигрантов ожидания, надежды и раздоры, идентичные таковым у части русской эмиграции. Как и русские неприкаянные беженцы, многие из этих более поздних эмигрантов бредут печальной и жестокой дорогой изгнания, которая разбивает их надежды и ожидания. Зачастую озлобленные и разочарованные, эти люди мучительно живут и бесследно исчезают, умирая в чужой стране. Они заслуживают сострадания и нашей помощи в тяжелый момент своей жизни, но их незавидная участь должна послужить будущим эмигрантам предупреждением не строить свое существование целиком на безнадежных политических мечтаниях и бесполезных спорах. Чем скорее они приспособятся к их новой стране пребывания, не потеряв при этом своей индивидуальности, и начнут реализовывать свой творческий потенциал, тем будет лучше для них самих, их новой страны и старой родины».

В 2021 году еще были люди, готовые рассказывать студентам в РФ и в релокации об особенностях языковой политики в республике Коми. Но после 2022 на территории РФ таких людей, видимо, больше не осталось.