Александр Габриэль

Пускай я аскетичен, как монах,
и экономен в питии и жестах —
есть шарм в четырёхсложных именах.
В четырёхсложных и, заметьте, женских.

Пускай я с сединою в бороде,
но миражи приходят неизменно:
мне Ариадна чудится везде.
Куда-то зазывает Мельпомена.

Ведь я ж поэт! Как Бродский и Тагор!
Поэтому ведом душою шалой,
и нет спасенья мне от Терпсихор
(о Прозерпинах умолчим, пожалуй).

Пускай лихих мне не взнуздать коней,
и, честно говоря, при чем здесь кони?
Когда вокруг — скопленья Дульсиней.
На каждую из них — по Антигоне.

Без древней страсти не проходит дня;
я подустал. Я морщусь в нервном тике:
охочи Артемиды до меня.
Орфеев побросали Эвридики.

Что сделаешь? Любовь, конечно, зла,
прилипчива, и с нею шутки плохи.
Но мне твердят: античность умерла!
Мне заявляют: ты в другой эпохе!

И я вздыхаю, жар уняв в груди.
Нет сладу с прозаичною судьбою…
Ну ладно, Катерина, заходи.
И Антонину захвати с собою.