Михаил Бару

… и в восемьдесят девятом году после яростных споров решили не восстанавливать храм Христа Спасителя, а возвести над бассейном дворец, но не Советов, а русской литературы со стометровой статуей Пушкина на крыше, поскольку наше все — он, а не Ленин, который, как и Достоевский, наше не приведи Господи. Нашли в музее истории архитектуры, покрытые пылью чертежи Иофана, и стали над ними думать. Конечно, перед тем, как начать думать, создали комиссию из писателей, пушкинистов, архитекторов, общественных деятелей разных мастей, академиков и части депутатов Московской городской Думы. Поэтов решили в комиссию не брать, потому как доподлинно известно, что толку от них в комиссиях и на заседаниях…

Напридумывали самого разного. Конечно, самую большую в мире поэтическую библиотеку, зал поэтической славы с автографами знаменитых поэтов, написанных медью на мраморе, зал для выступлений и состязаний, еще один для пения стихов под музыку, театр для постановки пьес, написанных стихами, помещения для литературного музея и для отдельного музея Пушкина, издательств, книжных магазинов и редакций толстых литературных журналов. Додумались даже до планетария и обсерватории в голове Александра Сергеевича с зеркальным телескопом и коронографом. На внешней поверхности головы, среди бронзовых кудрей, антенн сотовой связи, радиолокаторов и красных сигнальных огней предполагалось устроить маленькую площадку, с которой можно было бы прокричать в небо: «Послушайте! Ведь, если звезды зажигают — значит — это кому-нибудь нужно?» или просто читать свои стихи созвездию Гончих Псов, или туманности Андромеды, или среди миров в мерцании светил повторять имя какой-нибудь звезды, известной тебе одному.

Когда делили еще не построенные помещения для редакций журналов поругались в первый раз. Во второй поругались, когда решили на сто двадцать втором и сто двадцать третьем этажах устроить мастерские для выдающихся современных поэтов и служебные апартаменты владельцев некоторых журналов и издательств. Именно мастерские, а не квартиры, которые можно потом выкупить или передать по наследству. Само собой, постановили образовать еще одну комиссию, которая составит список выдающихся и владельцев. Ругаться начали еще во время выборов в комиссию, а когда дошли до обсуждения квартирного вопроса, который, как давно известно, испортил москвичей, то ругань перешла в драку. В третий раз поругались, когда писатели предложили оставить бассейн, над ним разместить поликлинику Литфонда, кабинеты физиотерапии, перевести с Большой Никитской Центральный дом литераторов с рестораном и договорились даже до рюмочной*, в которой из уважения к памяти великого поэта наливали бы бесплатно членам писательского профсоюза французское шампанское…, но по плану московских властей на первом этаже вместо бассейна предполагалось устроить двухуровневую подземную парковку с автомойкой, над ней торгово-развлекательный центр, над ним департамент культуры московского правительства, над департаментом деловой центр, этаж над деловым центром отдать управлению по капитальному строительству самого памятника и его обслуживанию… Правду говоря, в третий раз даже поругаться толком не успели – сразу начали драться.

Потом выяснилось, что музей Пушкина не хочет переезжать в памятник, потому как ему и на своем прежнем месте в усадьбе девятнадцатого века хорошо, а союз писателей России требует, чтобы между его этажом и этажом, на котором поместится союз писателей Москвы, в котором кишмя кишат либералы и безродные космополиты, было как минимум два этажа, потом выяснилось, что подземную парковку, не дожидаясь утверждения проекта, уже начали строить, потом долго выясняли кому же принадлежит земля, на которой собрались строить дворец с памятником, а когда выяснили, то оказалось…

Пока ругались, пока выясняли, кому положены мастерские, кому служебные апартаменты, а кому только стул в рюмочной, в городскую думу стали одно за другим поступать письма от граждан, в которых говорилось, что памятник Пушкину у них уже есть и не один, тратить народные деньги, тем более такие огромные, на еще один памятник нет никакого смысла, а потому лучше восстановить то, что было разрушено в тридцать седьмом. Требовали распустить комиссию, которая только бутербродов с красной рыбой и икрой на каждом заседании съедает до полусотни, не говоря о бутербродах с копченой колбасой и напитках. К письмам граждан прибавились коллективные обращения в Думу деятелей культуры, науки и спорта. Кончилось все известно чем… Правду говоря, оно и не могло кончиться по-другому. Хорошо еще, что успели вовремя спрятать чертежи Иофана потому как горячие головы порывались их вовсе сжечь.

*Предлагали разные варианты названия рюмочной – и «Капитанская дочка», и «Выстрел», и «Гаврилиада», и «Кастальский ключ», и даже «Маленькие трагедии». По этому поводу писатели перепились и переругались между собой еще до заседания комиссии.