…И он уходит — некого, мол, корить, —  как будто вышел из комнаты покурить,  на улицу вышел воздухом подышать  и просит не затрудняться, не провожать. «Иронический человек», Левитанский

Два года назад в  этот день из Израиля пришла печальная весть — умер Меир Шалев.

Один из самых читаемых вне Израиля (могу и ошибаться) израильских писателей. У меня на полке  рядком — все его книги. Из тех, разумеется, что переведены на русский  Рафаилом Нудельманом. Но оценив по достоинству  безукоризненный перевод, ни одну из этих книг я никогда не смогла дочесть даже до середины. А  ведь  слава Меира Шалев  среди русских эмигрантов, по-крайней мере, у нас в  San Francisco — Bay Area,  была в  нулевых- начале десятых годов просто оглушительной. Все читали и обсуждали на book clubs его «Русский роман», «Эсава», «Дело было так», «Вышли из леса две медведицы»…

Он до того нас всех очаровал тогда, что я решила еще раз попытать счастье и дочитать до конца хотя бы ту новейшую его книгу о русской бабушке и ее пылесосе, о которой он так бесподобно поведал нам когда-то на встрече в Еврейском Центре. Попытала, но опять без пользы. Не забирает и все тут.

А дело в том, что личное обаяние автора и сами его книги  по воздействию на читателя частенько не совпадают. Вот, хотя бы Василия Аксенова нашего возьмите…

Впечатления свои от Меира Шалев образца  2011-го года записала прямо по впечатлениям того вечера :

Встреча с Меир Шалев

Вчера была на встрече с Меир Шалев в местном Еврейском Центре. Целый час слушала замечательные рассказы, анекдоты и байки о его безумной русскоговорящей бабке с материнской стороны, о ее патологически-неустанной борьбе с грязью и о ее природном даре рассказчицы. Эти рассказы вошли в его последнюю книгу «А дело было так» или «Моя русская бабушка и ее Американский пылесос» — дань памяти ожившим под его пером обитателям мошава Нахалаль на севере Израиля, где прошло его детство.

Он высокий, смуглый и совершенно неотразимый «иронический» человек. Ну, прямо по Левитанскому:

Мне нравится иронический человек.
И взгляд его, иронический, из-под век.
И черточка эта тоненькая у рта —
иронии отличительная черта.

Говорит изысканно просто, немного печально, и, как будто, не собираясь смешить, но выходит как раз убийственно смешно. А он вроде ни при чем. К концу в зале уже не смеются, а повизгивают от хохота. В особенности женщины. Говорит по-английски, с дорогим моему сердцу ивритским акцентом. Изредка обращается к залу, к тем, кто знает иврит,  перевести какое-то ивритское слово на английский. Каждый раз после этого заверяет зал, что его иврит намного выше его английского. Получается у него это «по-милому», без малейшего кокетства или рисовки.

Короче, в качестве выступальщика Меир Шалев показался мне совершенно неотразимым, а книгу про русскую его бабку захотелось незамедлительно купить и в тот же вечер прочесть, всю,  от первой до последней страницы. Надо заметить, что ни один из предыдущих его романов я до конца так и не осилила. Скука каждый раз одолевала где-то ближе к середине. Тягостно как-то делалось. Почему?

А черт его знает. Возможно, по причине моей обобщенной незатейливости, с одной строны, и его назойливой экстравагантности — с другой. При том, еще, экстравагантности заемной, маркесовской, сиречь, латиноамериканской, хотя и искусно адаптированной к израильскому пейзажу.

Но по мне судить нельзя, у меня с детства вкусы извращенные. Я люблю читать забытых человечеством авторов. Ну там, «Уолден, или Жизнь в лесу»…Потом он отвечал на вопросы из зала, не по запискам, а прямо так, по выкрикам. Больше всего вопросов задавали «наши». Трясли русскими переводами его книг, восхищались гениальным переводчиком Рафаилом Нудельманом. Меир сам признал, вернее, ему доложили трёхъязычные его поклонники-компатриоты, что русские переводы – лучше английских. И вообще, лучшие, из всех 16 языцех, на которые переведены его книги.

В самом конце он признался, что не представляет себя вне Израиля. Что может полноценно писать, дышать и жить только на родине. Все его заграничные турне длятся не более двух недель. «Это тот максимальный срок, который я могу продержаться, не впадая в депрессивную ностальгию» — сказал он. И как-то опять «по-милому» у него получилось это сказать, без малейшего пафоса, а у нас в носу защипало.

Прихожу домой, совершенно очарованная, и заказываю на Амазоне книгу про бабушку с материнской стороны и ее американский пылесос в переводе Нудельмана. Потом вспоминаю, что слышала что-то о его, меир-шалевской, «левизне». Нет, думаю, не может быть. Рос в мошаве, служил в Голани…Папа «такой хороший, про паровоз поет»…

При таком уме, такой интеллектуальной честности, такой вечной еврейской иронии, и таком безупречном вкусе – не может быть, потому что не может быть никогда.

Читаю: «Когда-то лидеры политического сионизма попросили евреев на время отложить в сторону привычную для наших рук скрипку и взять в руки оружие. Однако оккупация территорий и всё, что с этим связано, превратили временную, вроде бы, ситуацию в постоянный кошмар. В этом и заключается наша трагедия. Но в конечном итоге победа будет за скрипкой!».

И подобные вышеприведенной  благоглупости, весь этот  безвкусно- высокопарный бред, вздор, нонсенс принадлежит не заурядному леваку, живущему по отмашке либерального обкома, как можно было бы предположить, а Меиру Шалев, с его вкусом, умом, иронией и любовью к Израилю, ничуть не уступающей страстной любви к Стране моих «правых» израильских друзей.

Но если их, умных, супер-одаренных, и неотразимо харизматичных, и при этом левых — много, то как же можно бороться с этим типом сознания, когда его носители — пусть даже не блистательный Меир Шалев, а одна десятая от него.

Это загадкa, которую я не берусь разгадать. Это противоречие, которое разрешить мне не под силу.

Может быть, потому, что я сторонний наблюдатель?