Катя Марголис (7 апреля)

Сегодня 7 апреля.

Благовещение и день рождения прадеда. Я пишу об этом каждый год в этот день.

Густав Густавович Шпет
(7 апреля 1879, Киев — 16 ноября 1937, Томск)

И каждый год в день благой вести я представляю весенний Киев 1879 и ноябрьский овраг на окраине Томска 1937 — и всё невозможнее это вместить.

И каждый раз невозможно не думать, что обещано было другое и что этот ум был рождён для иной доли, но догадал его Бог…

И с каждым годом вся его жизнь— от первых киевских лет и студенчества до отказа сесть на «философский пароход», от Гейдельберга Гуссерля и ренессанса ГАХНа до расстрела в овраге на окраине Томска — всё ближе и ближе смыкается внутренне с моей собственной…

Спасибо бабушке за эту живую память, за непрерывную нить, за книги, за урок стойкости и верности. И за то, что ни в какие советские годы нам детям и внукам не врали.

Мы все с детства знали, что наш прадед Густав Густавов Шпет должен был бы тоже стать пассажиром философского парохода и отплыть в этот день с этой набережной вместе с Бердяевым, Трубецким, Франком и другими философами составившими цвет отечественной мысли. Но он решил иначе. Просил, хлопотал, обратился к Луначарскому, которого знал с юности, с просьбой вычеркнуть его из списка, так как эмигрировать он не хочет и это его принципиальная позиция. Что Луначарский и сделал. На его и наше горе. 1937-й год поставил окончательную точку в этом выборе.

Бабушку Марину Густавовну Шпет (Шторх), четвертую по счету дочь Шпета, всю жизнь хранившую память об отце, уже не спросить. Её не стало в 2017м. Бабушке было сто лет. Второй раз прожить еще один 17-й год ей не хотелось.

В знаменитом письме от 11 февраля 1930 г. сам ГГ пишет об этом так:

«Когда произошла Октябрьская революция, я тоже не верил в долговременность советской власти и тем более не предвидел пути, по которому она пойдет, и успехов, которых она достигнет. Тем не менее мое социально-политическое мировоззрение не менялось, и я не только в своей среде требовал признания новой власти, какое получила от сторонников радикальной интеллигенции Февральская революция, не только выступил активным противником всем известной педагогической забастовки, но немедленно после переезда правительства в Москву стал работать в отделе реформы средней школы, а затем в книжном центре. Увлеченный идеей научных институтов, где одной из целей была подготовка новых кадров научных работников, я, невзирая на скептическое отношение к этому декана факультета… принял участие в соответствующей комиссии, и этим объясняется, что, когда институты были учреждены, я был назначен директором Института научной философии».

Как трагически выпукло узнается эта “теория малых дел” и “передача света знания” , развитие образования и последующие разоблачительные процессы в столетней исторической перспективе.
Похоже, что даже этот этот исторический урок высшего (в обоих смыслах) образования не усвоен.
Да, он был вице-президентом российского Баухауза— выдающейся институции пр синтезу наук и искусств Государственной Академии Художественных Наук (ГАХН)- впоследствие разгромленной и убитой. Да, он написал множество выдающихся работ, друзил с лучшими людьми своей эпохи от Андрея Белого до Качалова, да он, перевел Гегеля на русский язык (работал над этим до последнего и роковая просьба перевести его из ссылки из более отдаленного Енисейска в университетский Томск с библиотекой- была связана именно со страстным желание закончить эту работу. Закончил он ее вместе с жизнью).

Впрочем, уедь наш прадед и прабабушка тогда — и собственно, никаких “нас” не было бы. Ни моей мамы. Ни, соответственно, той, кто сейчас пишет эти слова , ни моих братьев и сестры, ни великой балерины Екатерины Максимовой — нашей тети. Ни еще нескольких десятков ученых, правозащитников, художников и просто людей.

Были б какие-то другие европейцы, едва ли уже говорящие по-русски, хотя, возможно, читающие и знающие русскую литературу, но не отдирающие сейчас с кожей все ее имперство и давно пережившие весь неприглядный кошмар того, чем является нам сегодня Россия.

Есть много лингвистических исследований об эмиграции и ассимиляции. Язык уходит обычно в третьем поколении. Без усилий—во втором уже сильно редуцируется. Потом это уже heritage speakers— и для них есть специальные университетские в том числе курсы и программы Heritage speakers.

Эти воображаемые “мы” были бы уже третьим поколением. И с ужасом качали бы головами, читая сегодняшние новости по-немецки или по-французски, точно так же растили бы детей, работали, писали, поддерживали бы украинцев, но вся эта бездонная тоска “от того, что делается дома» была бы уже изжита предыдущими поколениями, а домом был бы, скорее всего, Париж.

Думаю, в своем решении о неотплытии на философском пароходе прадед едва ли посоветовался с юной Наташей Гучковой, своей бывшей студенткой Высшим Женским Курсам, а к тому времени его женой и уже матерью его троих детей. К этому времени в Париж уже эмигрировала почти вся ее семья, остальные Гучковы (в том числе и ее отец, и дядя-Крестову ездивший за отречением к Николаю II — известный неутомимый Александр Иванович, глава партии октябристов и в прошлом городской голова, человек, сражавшийся добровольцем в англо-бурской войне на стороне буров и ставший одним из главных лиц и министра Временного Правительства: увы, очень временного). Конечно, моей прабабушке с детьми там было бы самое место. Тем более дети говорили по-французски. (О бабушкином французском мы узнали только под самый конец ее века —под конец жизни ближе к столетию, когда русский стал уходить, она вдруг переключилась почти целиком на французский. “Всё вложенное в образование детей никуда не пропадает” — прокомментировала моя остроумная сестра).

И сегодня, глядя на сиреневые крыши Парижа или идя по знакомым с юности, но все же не с детства улицам, я думаю о том, что этот свет Люксембургского сада и зелень первых листьев вызывали бы в душе тот же трепет, что сейчас воспоминания о переделкинской аллее, пастернаковсерм поле и родных Патриарших, которые я, вероятно, никогда не увижу.

Ну что ж, когда-то надо начинать.

«Нельзя только думать, что в сфере истины господствует такая же немощь, как в наших головах, устремленных на эту сферу; и нельзя думать, что мы внесем строгий и абсолютный порядок в область по своему существу случайной и беспорядочной видимости. Другими словами, нельзя смотреть на «истину» как на «мнение», а на «мнение» как на «истину». Это — наши ошибки, когда мы «истину» провозглашаем относительной и вероятной, а «мнение» — истиной. В действительности, повторяю, истина — истинна сама по себе, — такова она есть, а видимость нам кажется, и потому она есть для нас, как она кажется.».

Истина существует.

История знает правду, а значит, и сослагательное наклонение.

Но российская понимает только императивы. И то не с первого раза.

После вторжения РФ в Украину более десятка потомков Шпета покинули Россию. Надо надеяться —навсегда.