Катя Марголис. Прошло три года…

Просто город. Просто улица. Стаявший снег, обычная мартовская серая грязь, лужи, наползающее на переносицу низкое серое небо с проблесками весны. Ряд домов. Какие-то заборы. И вдоль всей улицы буднично — тела мертвых людей. Жителей, которые уже никогда не будут тут жить.

Жителями эти они были до того, как пришли россияне и их убили. Валяющийся на обочине велосипед вместе с его хозяином. Тишина. И только тарахтение мотора, который везет нас вместе со свидетелем-смартфоном через Бучу. Я помню то утро и те съемки де оккупации покадрово.
Над Венецией покрикивают чайки. Перед мостом на площади золотодеревщик Альберто вытаскивает своих резных ангелов и мавров. В баре позвякивают чашечки. Марко допивает кофе стоя на солнышке. Такса Лаки приветствует нашего пса. Старушка-соседка в окне напротив выставляет подушки на просушку.

«Пьют, едят, идут себе куда-то, окна открывают, как вчера» (Оден)

Окно в мир смартфона одним прикосновением превращается в алфавит. Не экран, а именно клавиатура еще недавно давала спасительный микро-миропорядок. Но теперь даже она не дает прибежища.

«Катя, здравствуйте. Я из Бучи. (…) Я выходила из бучи дважды. Первый раз в мою машину, которую я вела обстреляли из автомата и гранатомета. Я чудом успела выскочить, пока она горела и добежать до укрытия, пока они перезаряжали автоматы. Второй раз я выехала по зеленому коридору с остекленевшими глазами.

Дочка была в другой машине, в папиной, он успел свернуть в переулок. Так она все увидела. Лежащая женщина получила 9 осколков в живот. Но выжила.

(…) до войны муж был еще и очень успешным дизайнером. Мы много путешествовали. Ездили на все значимые выставки в Европу. Дочка собиралась учиться в Академии в Венеции. У меня папа русский. Я так рада, что он не дожил до этого всего. Это вот моя машина. Обгоревший остов на фото была новым ягуаром. После деоккупации ее нашли. Она там и стояла на улице Яблунской. В багажнике муж нашел обгоревшие мои украшения… когда-нибудь продам их на благотворительном аукционе…»

Три года назад мир узнал слово «Буча». Три года назад мы увидели ту самую улицу поселка, где вдоль в знакомой до детских припухлых желез в мартовской грязи с подтаявшим снегом вдоль обочины лежали расстрелянные люди со связанными за спиной белой лентой руками.

И только тогда в один день я поняла, что не вернусь в ту страну, которая это сделала, даже если Путин завтра умрет.

Расстреливал не Путин. Пытал не Путин. Насиловал не Путин.

Путина в Буче не было.

Тогда же мне попалась фраза Набокова, отказавшегося после войны приехать в Германию: «Не хочу случайно пожать руку убийце».

Потом были расследования вплоть до минуты гибели каждого жителя Бучи, расследование NYT с именами убийц.

Я смотрела их все.

Улица Яблунская так и стоит перед глазами . И тот момент, как женщина на велосипеде заворачивает за угол, где стоит танк, который через секунду выстрелит . И череда держащихся друг за друга идущих гуськом под дулами автоматов…

И спекшиеся в машине украшения -бабушкино место наследство . И детский рисунок. И…и…и…
Давай сейчас его вернём, пока он площадь переходит…

Не выйдет.

Не вернуть.

И знание о бездне тоже уже не залатать.

О бездне преступления и молчаливого соучастия…

Эта война другая— думала я тогда. Тогда мне казалось, что от нее не спрятаться расстояниями. Что на планшетах и телефонах не может быть защитных экранов. Что узнав о преступлениях в прямом эфире, невозможно их не видеть. Что услышав, что именно они говорят русским языком невозможно не ощутить жуткую сопричастность и ответственность. А, ощутив, не начать что-то делать, думать, мучительно искать и пересматривать собственные корни этого зла.

Как я ошибалась…

Сегодня я знаю много больше об искусстве невидения и неведения.

Об искусстве называния вещей не своими именами и неназывания своими.

Война— это прямая речь, обращенная к каждому.

Ответ и есть ответственность.
Война время черно-белой графики. Отчетливого понимания, кто есть кто.

Время метафор прошло. Это ответственность за смысл слов. За сказанное и несказанное слово. (Не буду сейчас снова о мучительности самого русского языка после Бучи—писала об этом уже не раз.)
Русский язык — как арсенал. Именно сейчас стало бросаться в глаза и в уши это чудовищное скопление накопленных веками заржавевших милитаризированных выражений, пословиц, идиом и цитат.

Среди убитых, лежащих при дороге в Буче, особо запомнился тот пожилой человек с велосипедом. Кадры с этим убитым велосипедистом обошли все мировые новости. Потом судили 20-летнего убийцу другого такого же велосипедиста— уже в Сумской области. На суде рядовой Шишмарин сказал, что стрелял, «чтоб отстали».

Скажу то, что хочет услышать воспитательница/учительница/начальство. Если не отстанет— сделаю необходимый минимум, чтоб отвязались. Главное российское кредо двоемыслия как основного навыка выживания, усвоенное с раннего детства в отсутствии законов и закономерностей и под привычной, вынесенной за скобки всей российской жизни, угрозой произвола и непредсказуемого насилия, права сильного: той же воспитательницы или родителя.

Нет, в этом нет никакого экзистенциального ужаса. А лишь устало привычное: Достали. Сделаю, чтоб отстали. Зияющая пустота и вечная мерзлота. В глазах, в сердце и в мозгах. Банальность зла à la russe.

Сегодня друг прислал голосовое сообщение от знакомой: мол, собираемся возвращаться в Москву, там хороший бизнес намечается. Нет, ты не подумай, мы это все не поддерживаем. Но сам понимаешь, война войной, а вопросы решать надо, речь о серьезных деньгах тем более. Это не связано с политикой. Мы же нормальные, ты знаешь. Мы против…

Кто-то еще, кроме Трампа, думает, что Путин хочет как-то закончить войну? Кто-то еще думает, что россияне заинтересованы в окончании войны и готов слушать старые песни о том, «хотят ли русские войны»? Тогда посмотрим на график. Он (простите за тавтологию) куда графичнее любых ужасов расскажет миру о таинственной русской душе, о бессеребренничестве и о прочей достоевщине.
Буча не эксцесс, не случайность, не особая жестокость. Буча— сама суть вечной экспансии русского мира как единственной формы его существования, явленная остальному миру во всей своей страшной внечеловеческой отмороженности и неприглядности.

И пока одни работают прицелом и курком, другие работают глушителем.

Функции в империи разделены, как в муравейнике. Но на выходе всегда рано или поздно Буча.

Светлая память замученным, убитым, вышедшим за порог собственного дома и никогда не вернувшимся…