Александр Морозов (Прага). По пути к Темному Просвещению

Нервный февраль 2025 года, первые пять недель Дональда Трампа. Практически каждый день — шокирующее заявления новой американской администрации, и каждое порождает фундаментальные вопросы. Сохранится ли теперь вообще североатлантическое единство? Верно ли что стратегия Трампа направлена на создание глобального союза США-Китай-Россия в ущерб Евросоюзу? Собирается ли Трамп взять под контроль сектор Газа буквально создав там американскую временную администрацию? И самый главный вопрос: если Джей Ди Вэнс с его выступлением в Мюнхене и Илон Маск с его прямыми приветствиями в адрес европейских правых — это новый долгосрочный курс, то что происходит с западной демократией как таковой?

Концептуализация демократии произошла в ходе Второй мировой войны, ее современный вид — это результат победы над нацизмом. Послевоенные пять десятилетий в рамках стран североатлантического альянса развивалось и в теории, и в практической политике, и государственном администрирование представление о том, что демократия — это сложное взаимодействие между выборной и исполнительной властью. «Разделение властей, верховенство закона, права человека» — эта триединая формула стала мантрой. Могло показаться, что ее смысл начал тускнеть. Однако никто из политических теоретиков в Европе или США не выступал с радикальной альтернативой. Сохранялась общая рамка: демократия укрепилась когда-то в Европе и США в борьбе с абсолютизмом, а ее эффективность — при всех ее недостатках — подтверждена борьбой против современных форм авторитаризма в XX веке.

После Второй мировой войны «исторический оптимизм» Запада покоился на том, что «узурпация власти» хотя возможна и демократическим путем — без военного переворота, а в результате выборов — но это девиация. Режим узурпации не устоит долго и с неизбежностью падет перед представительной демократией, которая ориентирована на «консенсусы» и «коалиции».

Почему представительная демократия надежнее? Потому что она покоится на базовых идеях, соответствующих природе человека. Она удерживает общество в большей безопасности для домохозяйств, признает человеческое разнообразие, свободу выбора и ограничивает фантазии о гегемонии, а тем самым предохраняет общества от насилия над соседними народами и самим собой.

И вот Джей Ди Вэнс выступил с лекцией о демократии, содержание которой пугающее напомнило о тех концепциях, которые укрепились в Европе в 30-е годы ХХ века, как результат радикальной критики парламентаризма.

В прошлой каденции Трампа мы прислушивались с тому, что говорит Стив Бэннон. Но он выглядел экзотическим идейным маргиналом. Сейчас мы прислушиваемся к тому, что говорят Питер Тиль, Илон Маск, Кертис Ярвин и возникает впечатление, что внутри мира современных венчурных инвесторов и стартаперов, этих сверхзвезд-миллиардеров, укрепилась концепции «альтернативного модерна», то есть иное представление о благоустройства мира людей вообще.

Звучат слова «неореакция», «Темное просвещение». Перед нами интеллектуальное движение, подвергающее ревизии не только схему «демократия против авторитаризма» второй половины ХХ века, а опрокидывающее всю логику социального развития, начиная с эпохи Просвещения. Значительная часть американских граждан проголосовала за людей, которые считают, что многочисленные проблемы, порожденные развитием человечества на планете Земля — интенсивная миграция, непрерывное нарастание регулирующей роли государства в экономике, разбухание университетов, как центров глобального образования и др. — это результат чьего-то «злого умысла», а не результат глобализации. Здесь началась игра, хорошая опознаваемая по европейскому прошлому: якобы мы — «народ», а вредит «истеблишмент». Якобы внутри истеблишмента есть «глубинное государство». И самое главное: «мы» и есть политическое большинство и у нас есть теперь мандат от большинства до скончания времен, потому что наше большинство обладает «истиной», а не высказывает «мнение».

Для российского слуха тема «демократии», опирающейся на «подавляющее большинство», звучит особо зловеще. Поскольку на этой концептуальной рамке стоял СССР и режимы восточного блока. Получив власть, правящая группировка может поставить себе цель непрерывно конструировать «политическое большинство» в свою поддержку. Цифровые инструменты позволяют вести эти манипуляции гораздо более эффективно, чем это было в прошлом.

Коварство этой игры заключено в том, что опора на манипулятивно созданное «большинство» на первом такте ведет к интенсивному переживанию «общественной солидарности», а на втором такте — к насилию. «Дружно ударим по антинародному истеблишменту!» — на первом такте, «Враг не сдается!» — на втором такте, и это приводит к большой войне.

Вот почему в первой половине 2025 года так тревожно: то, с чем выходят на мировую сцену новые лица американской политики, не предполагает никакого «гражданского общества», а предполагает «большинство». Не предполагает «представительства разных мнений», а предполагает представительство «истины» (которой якобы обладает большинство).

Безусловно, многие элементы представительной демократии за 6-7 десятилетий после Второй мировой войны требуют обновления. Необходима интеллектуальная ревизия многих институтов.

Однако следует понимать, что эта интеллектуальная работа в сфере политической философии не является общей для США и Европы. В силу принципиальной разницы моделей представительной демократии в США и в «старых демократиях» Европы — искажения демократии и угрозы тоже разные.

Сейчас, в эти дни, Дональд Трамп публично демонстрирует пренебрежение к Европе, Евросоюзу, к сложной истории послевоенной «европейской солидарности». Но это не значит, что мы — в Центральной Европе — должны радостно последовать за той риторикой, которая производится сегодня борцами с истеблишментом в США.
Либеральная демократия — как модель благоустройства жизни — дорого далась европейским обществам, пережившим и нацизм и сталинизм в прошлом.

Неудача постсоветского транзита России, сохраняющиеся политические различия двух Германий после объединения, искушение Италии «берлусконизацией», многочисленные последствия глобализации, стягивающие население в мегаполисы и усиливающие контраст между «глобалами» и «локалами» внутри европейских демократий — все это и многое другое ставит очень остро вопрос о том, как мы будем жить в Центральной и Восточной Европе в ближайшие десятилетия.

Но все эти, как принято говорить, «вызовы ХХI» не решаются за счет отказа от либеральной демократии. Во всяком случае, мы — не те, кто должны взять на себя авторство этого отказа и энергично примкнуть к релятивизму, который уравнивает путинскую модель манипулирования большинством — с европейской моделью демократии, сложившейся после WWII. Давайте будем той частью русскоговорящего мира, остающегося в контуре политической философии, который предполагает представительную демократию в ее связи с культурным разнообразием, свободой мнения и рациональной способностью ценить сложность, а не вливаться в ряды сторонников простых решений на почве «подавляющего большинства», якобы обладающего «истиной».