Катя Марголис (13 января)

Театр Ла Скала продолжает радовать любителей искусства на крови. Для всех желающих 26 января состоится незабываемый концерт пианиста Николая Луганского, который до этого исполнял его в оккупированном Донецке и в аннексированном Крыму.

А теперь вот порадует опять итальянцев.

Из недавнего интервью:

«В Италии “Русские сезоны” признали лучшим международным проектом года

Открывается что-то новое в сочинениях, которые вы знаете досконально?

— Всегда, потому что новое состояние, другой оркестр, например, скажем, с Мариинским я играл, но не много, а Второй Брамса, который в программе моего концерта с Валерием Гергиевым, мы никогда не играли. Это скорее симфония, не в смысле роли оркестра и рояля, это целый космос, и всякий раз ты в него входишь заново. Это особенный концерт из-за того, что в нем нет определенных ответов,(…)

Можно представить детскую открытость и радость, что наступил новый день…»

Только вот для тысяч и тысяч украинцев и в том числе детей новый день не наступил и уже никогда не наступит.

И музыканты-политики, обласканные убийцами и выпущенные на европейские сцены — прямые этому соучастники. Глушитель со звукам классической музыки — важная часть этого российского оружия войны.

Рахманинов тоже свидетель в этом деле.

Мы дальние родственники по линии Гучковых-Зилоти. Бабушка с детства, пересказывая, видимо, рассказы своей мамы и бабушки, говорила, что семейное имение в Знаменке тамбовской губернии было сожжено и разграблено сразу после революции и как русские люди с остервенением ломали рояль. Не знаю, легенда или правда, но точно метафора. На месте имения той ветви нашей семьи осталось пепелище и котлован. В 90е там восстанавливали музей. Тоже метафора. Бабушка даже ездила в Тамбов и передавала в восстанавливающийся музей личные вещи Раманиновых и какие-то письма, хранившиеся у нее.

А сегодня путинские холопы от музыки раздают там интервью главной фашистской пропагандисткой « российской газете»* (*под санкциями ЕС):
«Вы – один из лучших интерпретаторов музыки Рахманинова, почетный гражданин Ивановки (усадьбы композитора), с вашей помощью там появился концертный рояль и проводится фестиваль. Что для вас Рахманинов?

Луганский: — Рахманинов – это мир, к которому можно прикоснуться и в радости, и в горе, в разном возрасте, то, что с всегда с тобой, что нельзя отобрать. И это большое счастье. И, кроме того, – это самый русский композитор, более, чем даже Мусоргский. Знаменный распев, православные мелодии XVII-XVIII века настолько органично входят в его музыку, что становятся его музыкальным языком. Даже не задумываешься, что темы Третьего концерта или даже Вокализ, символ мелодики позднего романтизма, очень связаны с русским церковным пением.

И, кроме того, сама его личность удивительная, отнюдь не всегда творцы в своих человеческих поступках бывали равновеликими своему гению.»

Вот уж не поспоришь.

Помню в моем детстве ходил анекдот: «Великий русский композитор Рахманинов не понял Октябрьской революции и уехал в Швецию. А, когда понял, уехал в США»

Рахманинов уехал навсегда из того котлована, которое было его усадьбой и родиной. Гучковы почти все тоже. Наша ветвь семьи подзадержалась на сто лет.

Собственно, мы все — нынешние отпрыски, случайно родившиеся и чудом выжившие, между еврейской ветвью семьи моего отца и Харибдой Холокоста и старинным родом мамы и Сциллой большевиков-нквдшников. Почти всех остальных убили. Только моя еврейская прабабушка Гольдберг, вовремя сбежав из штетла в Санкт-Петербург и устроившаяся гувернанткой, спаслась, не оставшись в Восточной Европе, а другая прабабушка Наталья Константиновна Гучкова, в замужестве Шпет, наоборот, совершенно чудом прожила долгую жизнь при советской власти, для которой всегда была врагом, похоронив в 1937 мужа, лежащего где-то в котловане под нынешними Томскими новостройками с простреленной головой, которая ещё могла бы обогатить европейскую и мировую мысль, но так никогда об этом не узнав. У нее была только фиктивная справка о его смерти от воспаления легких в заключении 1943 года.

А музыка осталась звучать. Иногда как грозное и трагическое напоминание, иногда как ностальгический саундтрек сначала в дачной пасторали, в которой нас заботливо растили родители, рассказывая все о советской власти и империи зла, где нам выпало родиться, и всячески оберегая от ее тлетворного влияния, у нас долго не было телевизора, не было ни аллы пугачевой, ни новогодних салатов оливье, не было по возможности никаких атрибутов советской жизни вообще: родители насколько возможно оттягивали момент встречи с этой неизбежной реальностью (меня даже в школу отдали сразу во второй класс, вырвав хотя бы год из жизни советской школьницы), а потом сквозь городской стрекот бабушкиного Зингера и маминого Ундервуда и глушилок папиного радиоприемника ВЭФ по ночам.

Нас у родителей четверо, мы жили тесно и бедно, но те сожженные усадьбы и судьбы жили в нас, потомках. Интерьеры и пейзажи Знаменки остались картинами Мишеля Мамонтова (брата мецената и издателя, преданного друга семьи— тоже убитого ГПУ-НКВД): я помню их с раннего детства на стенах бабушкиной комнаты.

Мы видели эти пейзажи несостоявшегося детства глазами Мамонтова, всю жизнь влюбленного в мою прапрабабушку Варвару Ильничну Зилоти. Он пережил несколько десятилетий ее замужества за Константином Гучковым (братом знаменитого Александра— того самого, городского головы, депутата московской думы, министра временного правительства, ездившего за отречением к царю и неукротимого борца с большевиками, а затем и с фашизмом уже в эмиграции), но соединить свои судьбы прапрабабушка Варвара Ильнична Гучкова (Зилоти) и Мишель Мамонтов смогли лишь полутайно и уже на старости лет.

После революции Константин Гучков уехал, а прабабушка осталась с семьей дочери — помогать бывшей блестящей студентке философа нести тяготы уже в роли его жены и совсем юной матери троих детей, среди которых и моя бабушка Марина Густавовна. Жила прапрабабушка Варвара Ильинична Зилоти в отдельном флигеле— мы не знали, что не одна и до недавнего времени не задавались вопросом, почему в ранних совсем детских воспоминаниях бабушки во время пожара ночью откуда-то является на помощь как раз Михаил Мамонтов, Мишель.

Впрочем, счастье их было недолгим— через пару лет Мамонтов был арестован и расстрелян, а о том, что они жили вместе, мы узнали и сопоставили совсем недавно по его тюремному делу и домашнему адресу нашей семьи на обложке, которые нашла моя сестра. В протоколе допроса Мамонтова сказано: жена— Варвара Ильинична Гучкова…

Мы росли во многом в прошлом. Это было формой неприятия и сопротивления советской власти. Одной из.

Я слышала рассказы взрослых, и я видела советскую реальность 70-89х во многом глазами тех, кто был до меня. И глаза с младенчества впитали эти плотно написанные мазки мамонтовских пейзажей: перелески и ворота, колосящееся поле и интерьер с колоннами и большой люстрой. Я никогда не бывала там, но эти пейзажи — неотъемлемая часть моего внутреннего ландшафта.
Семья давно не жила в не существующей уже усадьбе, но порванные нити преемственности и ткани бытия хранили и штопали как могли: недаром бабушка всю жизнь шила и перешивала. Бабушка любила и умела шить. Семья жила действительно бедно, так что, возможно, это была во многом вынужденная любовь. “На живую нить” — говорила она, перелицовывая старое пальто или перешивая очередному родившемуся младенцу шапочку из бинтов Первой Мировой войны.

От несостоявшегося прошлого в московском доме остались и вещи, чудом выжившие среди пропавших без вести в пожарах гражданских и мировых войн среди культов безличности и прочего советского морока жизней. Среди них белое прабабушкино теннисное платье 1910-х. Теперь платье висит у меня в шкафу в Венеции. Я ношу его и сейчас. Иногда мы с ним вспоминаем молодость (каждый свою) и выходим на совместные прогулки по мостикам, площадям и переулкам.

Я всегда ощущала эту живую нить, не отрекаюсь от нее и сейчас, но не хочу никогда больше быть на нее нанизанной. После Бучи я не хочу легенд и мифов о какой-то «другой» России.

И уж точно не хочу видеть “эту”— тем более в Европе.

Имеющие глаза да видят,
Имеющие уши да слышат,
Имеющие ум и совесть да сопоставляют
И делают выводы.
Даже если это неприятно.

И потому, пока Россия продолжает убивать (а империя не может не воевать— это ее квинтэссенция и modus vivendi), никакие луганские играть на сценах Ла Скалы, Ля Фениче, Опера или Kennedy Center не должны.

Рахманинов не для того уехал без оглядки, оставив все прежнее на растерзание кровавому быдлу, чтобы их потомки и продолжатели того же самого кровавого дела нагнали его век спустя, исполняя его музыку и легитимизируя геноцид и террор на мировых сценах.

И я лично не устану об этом писать и звонить во все колокола.

В том числе и в рахманиновские.