ККК- L’Enfant terrible русской артистической богемы Нью-Йорка

Прочитав в последних «7 Искусств» воспоминания Владимира Алейникова о питерском периоде жизни легендарного Константина Константиновича Кузьминского, и, разумеется, оставив там отзыв, припомнила неподражаемый в своем многогранном подходе к главному герою документальный фильм о поздних, НЙ-их годах ККК. Чем и делюсь с почтенной публикой.

«Какой-то безумный, содержащийся в больнице, говорил:
«Весь свет меня считает поврежденным,
а я весь свет считаю таким же;
беда моя в том, что большинство со стороны всего света».
Герцен, «Былое и думы»

Справка: Константин Константинович Кузьминский (К.К.К., 1940-2015) — авангардный ленинградский поэт, анархист, футурист, автор хулиганских «инсталляций». Автор самой обширной Антологии русского самиздата советского периода. Учился на биолого-почвенном факультете Ленинградского университета и на отделении театроведения Ленинградского института театра, музыки и кинематографии, но был отчислен из обоих. Работал рабочим тарной фабрики, ликеро-водочного завода, рабочим сцены Мариинского театра, маляром в Русском музее, рабочим хозчасти Эрмитажа, рабочим геологической экспедиции и т.д. С середины 1960-х гг. принимал самое активное участие в неофициальной литературной жизни Ленинграда, составил ряд самиздатских авторских книг (в том числе Иосифа Бродского, Станислава Красовицкого, Генриха Сапгира), самиздатскую «Антологию советской патологии». Проводил квартирные выставки неофициального искусства. В середине 70-х через Толстовский фонд уехал в Америку. Недолгое время читал лекции по русской литературе в одном из университетов штата Техас. До конца жизни оставался L‘Enfant terrible русской артистической богемы Нью-Йорка. Характерная деталь: Приехав в Америку за сорок лет до своей кончины американское гражданство Костя так и не получил. Не из принципа. Из лени.

Легендарный Константин Кузьминский ушел из жизни в 2015-ом, успев дожить до 75-ти. Для него, жившего с отбитыми ГБ-шниками почками и до последнего дня сжигавшего себя алкоголем и курением, это как для нас, благоразумных обывателей, добраться до мафусаиловских 120.

Тогда, узнав об его уходе, пересмотрела совершенно поразительный документальный фильм Андрея Загданского «Костя и Мышь».

В начале 2-тысячных Андрей снимал этот фильм наездами и потом бесконечно долго монтировал. Усилия были потрачены не зря: «Костя и Мышь» истинный шедевр в жанре художественной документалистики. Место съемок: деревушка Lordville на берегу Делавера, в 225 км к северу от Нью-Йорка. Здесь, в ветхой халабуде у самого железнодорожного шлагбаума проживала невероятная семья, сюреалистичски представляющая в забытой богом американской глухомани питерскую богему 70-х годов прошлого века. Деревню в вольном переводе Костя ласково кликал «Божедомкой», жене Эмме придумал дивное прозвище «Мышь». В домике Кузьминских бытового почти ничего не видать. Зато он по самую крышу беспорядочно забит фантастическим в своем разнообразии антиквариатом. На стенах ранний Шемякин соседствует с поздними Митьками, наряду с многочисленными портретами самого хозяина, включая Зевса в образе быка, увозящего на спине Европу в образе голого Кузьминского. Имеется также коллекция кинжалов, знамя анархистов, пулемет Максим, бурка и головы манекенов довоенной поры. В убранстве дома проявляются как эстетические, так и политические предпочтения хозяина, чей единственный кумир — батька Махно. Друг у К.К.К. тоже один единственный:

«Я холоден. Я нищ и гол, мой друг единственный — глагол…» Это — поэтическая визитка Константина Кузьминского. Эти строчки звучат в фильме в замечательном авторском исполнении.

В фильме Костя бродит по дому, участку и прилегающему к нему шоссе в каких-то немыслимо экзотических халатах, туниках, а то и вовсе — налегке. Не стыдясь ни огромного своего пуза с раненным пупом посередине, о котором в фильме есть отдельный сюжет, ни изношенных в многочисленных любовных сражениях гениталий. (их режиссер старается целомудренно прикрыть черным квадратиком, но это не всегда удается). Но добрую половину экранного времени Костя не ходит, а возлежит на продавленной кушетке в позе «жирного этруска». Возлежа, он много курит и много говорит как об искусстве в целом, так и о поэзии в частности.

Костя говорит много, но хочется, чтобы он говорил еще больше. Говорит Костя неподражаемо. Что ни мысль, то провокация. То сардонически расхохочется над маршаковским переводом Байрона, и даст свой, как он полагает, несравненно более адекватный. (меня он с ходу убедил, что так оно и есть). То высмеет «Оську» (Бродского), за то, что тот читал стихи «с тетрадочки, как бухгалтер». Сам же Костя, не вставая с дивана и ни на секунду не прекращая курить, легко и естественно, как дышит, исходит стихами «by heart». Тетрадочка ему без надобности. Стихи, свои и чужие, он читает вперемешку то на русском, то на английском. Каменский, Байрон, Маршак, Брюсов… you name it.

Ну, еще в фильме много всяческой эксцентрики, клоунады, эпатажных «инсталляций» — хулиганского эстетства, короче. Все это Костя именует «перформансами». Иногда они истерически смешные, но никогда не пошлые. Однако, безошибочно заподозрить в Косте истинную богему заставляют не балаганные проделки, на которые он так горазд, а нечто совершенно иное. Как известно, богема — это не просто неконвенциальный образ жизни свойственный некоторым слоям художественной интеллигенции, как думают зажиточные представители этих слоев из района Сохо. Это установка на то, чтобы прожить свою жизнь одним искусством, чего бы это ни стоило. В условиях нестабильных и даже нищенских доходов, в том числе. А доходы семьи Кузьминских долгое время были откровенно нищенские — восемь тысяч годовых, которые Мышь делала на уборках. С этих денег Костя с Мышью сами издали фундаментальный труд – девятитомную aнтологию русского поэтического авангарда «У Голубой Лагуны»:  систематизированное собрание поэзии самиздата 1950–80-х гг. с комментариями составителя.

Мышь говорит об этом времени так: «в те месяцы на жизнь, если Кузьминский не запивал, оставалось 143 или 147 долларов». Вот эти 4 доллара в разнице месячного дохода, о которых она до сих пор не забыла, о многом говорят. Сладкое свое бремя Мышь несла добровольно, безропотно и молчаливо. Наверное, только она сама, эта крошечная, и по-собачьи, в самом высоком смысле этого слова, (собачники меня поймут) преданная Кузьминскому женщина, знает, что это значит — жить бок о бок с богемой. Она, красивая умная питерская девочка, человек его круга, прошла с ним через все его запои, депрессии, измены и «инсталляции». Стала его тенью, сделалась при нем добытчицей, фото-биографом, сиделкой. Без нее он сгорел бы раньше. Если б не Мышь, не дожить бы Косте до 75. Не случайно, должно быть, он, капризный, избалованный и по-детски эгоцентричный, несмотря на бесчисленные романы и батальоны поклонниц, остался именно с этой женщиной.

Так или иначе, но эти двое спасли от забвения поэтические труды гонимых, гнобимых, непечатаемых, кто наперекор подлой власти на сговор с ней не пошел, и упорно продолжал писать в стол прекрасные стихи, которые увидели свет в антологии Кузьминского. Издание антологии мгновенно разошлось по славистским кафедрам западных университетов. Жизнь свою Костя и Мышь оправдали, долг свой перед русской, а значит и мировой культурой исполнили сполна…

Любопытно, что понятия «поэтический авангард», «художественные инсталляции», «перформанс», не говоря о гарцевании перед камерой в одном веночке, могут заранее вызывать у зрителя (у меня, к примеру) отчуждение. Как бы уже на уровне слова или видового ряда.

Но вот, Андрей Загданский сподобился снять фильм о носителе всех этих чуждых привередливому (консервативному) зрителю качеств так мастерски, что вслед за ним, и, он, зритель, забыв о всех своих прежних установках, проникается величайшей симпатией к главному герою ленты. И так ему досадно делается, зрителю, что этот безумный, прекрасный, ужасный, неподражаемый человек, вернее, целая толпа из одного человека, ушел от нас туда, откуда нет возврата. Зритель заражается этим чувством от создателя фильма. Так что на посошок можно лишь подтвердить банальную истину о «заразительности», как главном признаке настоящего искусства. Искусства документального кино, в том числе.