Катя Марголис (20 ноября)

1000 дней вторжения.
1000 дней сопротивления и стойкости.
1000 дней падения и цинизма

С Юлей Галяминой мы знакомы более 30 лет: мы вместе учились на факультете лингвистики Российского государственного гуманитарного университета (РГГУ), мы знакомы и даже приятельствовали с юности… Юля никогда не была блестящим интеллектуалом и ученым, но всегда была ярким, эмоциональным, активным и неравнодушным человеком, поэтому из нее получилась хорошая преподавательница, затем она пошла в российскую политику, где проявляла смелость и принципиальность, и поэтому наблюдать нынешнюю ее трансформацию и впадение в подлость (или совпадение с ней? ) мне … скажем, по-человечески непросто.

«…Юлия Галямина — филолог. И не просто филолог, а преподаватель политической лингвистики. Шлосберг и Кынев тоже гуманитарии, а значит, понимают важность правильного подбора слов. Постоянное использование ими одного и того же глагола — «радоваться» — это абсолютно сознательный жест, сознательная манипуляция…»— очень точно пишет в своей статье Михаил Эдельштейн.

Знает это Юля?

Конечно, знает.

Она даже не филолог, а лингвист

Но в ее политические цели не входит объективная неприятная правда.

Ей нужно оставаться «своей», а в России это чем дальше, тем больше означает СВОей.

Я постараюсь максимально неэмоционально проанализировать ее вчерашнее выступление к 1000 дням Российской агрессии в Украине (что само по себе верх цинизма) , которое мне прислали в ужасе личку несколько человек, пораженных тем, как уважаемая ими Галямина стала еще одним Шлосбергом в юбке и слилась с общероссийским орвелловским дискурсом, где война это мир.

Вряд ли это имеет какое-то значение, и я хотела даже проигнорировать ее вчерашнее запредельное в своем цинизме и манипулятивности интервью, но количество написавших мне говорит о том, что запрос на понимание этой чудовищной трансформации тех, кого в довоенной жизни мы (и даже некоторые украинцы) считали единомышленниками, по-прежнему есть и по-прежнему для некоторые остается острым.

Речь шла о 1000 днях вторжения и реакции на сообщение о разрешении администрации Байдена использовать дальнобойное оружие для нанесения ударов по территории России, откуда идут ежедневные ракетные атаки на Украину. (Ссылка на интервью: https://www.youtube.com/watch?v=iuEl6AUDzPY).

Разберем ее интервью лингвистически. Как лингвист лингвиста.

1. Лексика.

Галямина использует слово «радость «. Использует сознательно, конструируя эту эмоцию соответствующим словом. Разумеется , всем понятно, что на третий год полномасштабного геноцида украинцев россиянами нормализации этого геноцида и игнорирования и при полномасштабных репрессиях в самой России никакая радость не обсуждается. «Радость» это вообще слово из другого, не политического словаря, которое Галямина сознательно оттуда заимствует для своей манипуляции, создавая на месте обсуждения усмирения, сопротивления и победы над агрессором, являющимся источником ежедневной гибели людей и представляющим угрозу всей мировой безопасности, обсуждаются собственные чувства, и даже не сочувствие жертве. радость— тут вообще, дорогая Юля, ни при чем: война это не новогодний утренник . Еще раз: обсуждается техническая сторона достижения возможности усмирения агрессора, который каждый день запускает ракеты по мирным домам Украины и по ее не военной, а именно гражданской инфраструктуре, призванной обеспечивать базовые потребности этих людей: свет, тепло, вода.. и одновременно тот же самый политический режим представляет опасность и для собственного населения.

2. Семантический контраст.

Галямина не просто использует слово «радость», приписывая его своим оппонентам, а сополагает его в одном предложении со словом «бомбить». Эта лексическая разница потенциалов призвана высечь из читателя моментальную, иррациональную и чисто эмоциональную реакцию. «Радость» как неуместный в контексте войны термин и придуман ею в этой манипуляции для достижении такой реакции с продуманной целью — это часть дискурсивной политтехнологии: нужно дегуманизировать поддержку Украины и перехватить «гуманистическую» повестку. Хорошие это мы, мы за мир, а они «фабрика ненависти», «партия войны» и «радующиеся смертям сограждан» нелюди. Прием стар, как мир. И как война тоже. Им активно пользуются представители российской «оппозиции», журналисты, творческая «антивоенная» интеллигенция. Тот же прием активно использует и путинская пропаганда. Его же использовал и Гитлер — стоит перечитать его речи: во всех своих агрессиях Германия всегда вынуждена и всегда спровоцирована врагами и всегда при этом защищает мир.

3. Метафоры.

Юля заметно раздражается на вопрос ведущих об аналогии нынешней РФ с нацистской Германией и боится (возможно, в том числе из своей личной безопасности, но тогда зачем соглашаться давать интервью? Шлосберга тоже вряд ли привели на интервью к Ксении Собчак под дулом автомата). Она категорически возражает против сравнения нынешней Москвы и Берлина 1944. Она тут отметает это как «спекуляцию», за этим следует непрозрачный намек на 1939-й год и, мол, все неоднозначно. Читай: украинцы сами виноваты. На предложение ведущих представить аналогию с изнасилованием Юля умело переводит разговор на свой женский опыт 90-х, когда разговор с потенциальными насильниками помогали ей этого насилия избежать и предотвратить его, опять-таки сознательно переводя сравнение в другую область и в другую фазу. В нынешней действительности речь не идет о ПРЕДОТВРАЩЕНИИ насилия, оно происходит ежедневно, Юля же, манипулируя предложенной ей аналогией, представляет ситуацию полномасштабной агрессивной врйны и вторжения на территорию суверенного государства как ситуацию ДО вторжения и, соответственно, необходимости и эффективности «усадить стороны»за стол переговоров (и тут снова манипуляция-перенос как будто насильник и жертва являются некоторыми «сторонами « в процессе насилия, а не на судебном процессе).

4. Инфантилизированный язык как манипуляция воздействия на эмоции слушателей и инструмент популизма.

Пропагандируя с помощью подмен аргументов, уравнивания агрессора и жертвы и использования определенной лексики и грамматических конструкций, Юля , как и многие подобные ей «оппозиционные» политики и журналисты, почти дословно повторяет пропутинский нарратив: мы не хотим войны, мы мирные люди, но наш бронепоезд, нас вынудили/заставили (в варианте государственной пропаганды — начать войну, в варианте «оппозиции» — участвовать в ней , поддерживать и не замечать — про соответствующие пассивные и безличные грамматические конструкции уже не раз писала ); «мы мечтаем прекратить войну» и пр. Юля , как и Шлосберг, старается создать нарратив легитимизирующий и оправдывающий агрессора — отсюда и нарочито детский словарь: «радость», «надо перестать стрелять», «плохо убивать людей». При этом речь именно о сознательной политической манипуляции и заигрывании со своим воображаемым российским электоратом: Юля не настольно глупа и прекрасно понимает, что, если Россия перестанет стрелять и выведет войска, война закончится. А если перестанет стрелять и защищать себя Украина, то закончится Украина. А война, как и репрессии, на оккупированных территориях как раз продолжится где-то еще. Так работает агрессивный имперский фашизм.

5. Зеркальный дискурс и логика.

В презумпции идеи уравнивать «две стороны» лежит идея об их содержательном равенстве. Поэтому автоматически предполагается, что если Россия ведет прицельный обстрел мирных жителей и гражданских объектов, то и украинская «сторона «по определению «равенства сторон» будет делать то же самое. Эту же идею доводит до уровня цинизма высшего уровня и путинская пропаганда (см. скриншот недавнего заявления Пескова). Все это, напомню, происходит буквально одновременно с похоронами трех детей и мамы семьи Кулик из Кривого рога, десятков жертв, в том числе тоже детей, обстрела Сум и Одессы , видео горящих домов, машин, кричащих людей, чьи близкие погребены под обломками обрушенных российскими ракетами домов.

6. Интонации и контекст. Все сказанное произносится не в вакууме, а по конкретному поводу: 1000 дней вторжения РФ, с которой себя идентифицирует Юля как политик. Послушайте бодро-уверенно-расслабленную интонацию — девочке Юле явно не рисуются в это время взрывы, крики, рушащиеся дома, погребающие ее детей и близких.

7. Фигура умолчания и ложный эмфазис. Именно в этом контексте страшных кадров обстрелов мы слышим в речи находящейся в фашистской столице огромные фигуры умолчания размером со слово «Украина» и при этом бодрые указания на Зеленского и «мировых лидеров». Это тоже бесконечно роднит якобы оппозиционный дискурс с путинским. Перевод стрелок — излюбленный прием.
Психологическая близость Путина и его населения проявляется и в этом. В основе все та же глубокая травмированность, а на выходе глубокая моральная и человеческая ущербность. Когда весь ценностный набор вынесен вовне и воспринимается как инструмент управления, контроля и насилия, ибо он делегирован кому-то принимающему решения, под которые можно подлаживаться или которые можно саботировать, но которые точно нельзя оспаривать, осуждать и критиковать. А любая попытка обсудить содержание этих ценностей осуждается как «морализаторство», «белое пальто» и т. п. Это то, что, кстати, очень трудно объяснить европейцам и американцам, западная культура построена на ценностях и на декларации их, и принципиальная российская не анти-, а именно а-моральность, помещение себя вне этих ценностей, их релятивизация и нерелевантность — в общем, все то, что составляет менталитет ГУЛАГа, где ценности это предмет торга и мера силы, им совершенно непонятна. В этой системе и в самосохранении агрессивных травматиков ценностная человеческая основа подменяется сентиментальностью. Подробно писала об этом. И цитировала Лотмана.

“Мне приходилось соприкасаться с уголовным миром. Фольклор уголовного мира всегда сентиментален, поэтому герой называет себя «бедный мальчонка». При этом сентиментальность обыкновенно сочетается с жестокостью, даже, более того, это подразумевает. Представление обидчика, что он обиженный. Отсюда обычная норма хамского поведения (…) в этой психологии, глубоко ущербной, есть представление о том, что весь мир меня обижает, и я, на самом деле не нападающая сторона, я бедный защищающийся»

В этот же нарратив о «бедном мальчонке» идеально ложится и якобы гуманистические речи о «наших мальчиках». Ну да, иногда убийцах, но с кем не бывает.

Кроме того, если не в официальной риторике победобесия, то в окончательно обесцененной задушевности старых песен о главном «наши мальчики» прекрасно отзываются окуджавскими «до свидания, мальчики» и всеми поколениями установленным эмоциональным рядом. Очень несложная манипуляция.

Вообще же сказочные метафоры, сентиментальный инфантилизм, диванный пацифизм и псевдохристианский гуманизм есть ничто иное как ещё один самозащитный механизм на пути столкновения с реальностью правды и ответственностью за нее.

Репрессивное сознание, безответственность и инфантилизм, агрессия/виктимность имеют своим корнем беззаконие, лагерный мир, где вместо правил, построенных на ценностях, действуют «понятия» установленные на «авторитетах».

Это сознание уходит корнями в детство. Произвольность наказания и изначальное беззаконие как принцип — хочу бью, хочу люблю, я твой господин, ты мой раб, то, как я буду поступать с тобой, зависит от моего настроения/ и/или количества алкоголя/, а не от соблюдения тобой каких-то правил и наших договоренностей)—> детская репрессивная травма=страх и желание угодить, а не следовать правилам/принципам+ ощущение собственного бессилия—> отсутствие чувства собственного достоинства и ценности любой личности как таковой—> желание отомстить и отыграться…

Отсюда и бесконечный инфантилизм. Преступный инфантилизм.

У него есть основные составляющие:

1. Травмированность—> обида/боль/ощущение собственной неполноценности и слабости—> умение мыслить только в категория права сильного—> желание поменяться местами с «большими и сильными « со своими хозяевами/обидчиками стать на их место и воспроизводить ту же самую репрессивную модель ( армейская «дедовщина»).

2. Безответность—>Безответственность

3. Отсутствие заложенной ценности собственной личности—> отсутствие понимания ценности личности и жизни другого (в том числе физическое насилие ведет к нарушению ощущения собственного тела и представлений о личных границах — на государственном уровне путинское «границы России не кончаются нигде»).

4. Репрессивное сознание = Страх—> неумение воспринимать критику = восприятие критики как нападения

5. Ощущение бесправия, бессубъектности—> виктимность—> ресентимент —> агрессия

Так что детское слово «радость» у Галяминой, с которого я начала свой разбор, и нарочито инфантилизированный «пацифистский» (а в глубине и пофигистский) псевдогуманистический и сентмиентализированныц дискурс не так наивны и невинны: они имеют глубокие корни в лагерной культуре («бедный мальчонка») , ставшей частью менталитета нации и апеллирует к очень глубоким пластам российского репрессивного сознания.

Увы, как бы мее ни хотелось верить в обратное, отравленный фашизмом воздух не шадит никого— и со стороны Галяминой всё сказанное является сознательным дискурсивным политтехнологическим приемом и манипуляцией и по сути ничем не отличается от государственной политики нормализации войны и геноцида и избавления россиян от всякой ответственности за массовое соучастие в массовом убийстве.

А ,значит, и ее собственным соучастием.