Автор: 
для литературных зануд
Наконец-то прочел кн. Варламова об А. Толстом — как-то постоянно откладывал, а тут собрался. Оказалось хорошая, особенно первая глава, где рассказана история его родителей — просто готовый роман!
Но собственно меня интересовала история создания «Хождения по мукам» и Варламов оправдал мои ожидания, поведав , как небольшие изменения меняют книгу (Варламов даже более категоричен, говоря о порче в угоду требованиям большевистской власти, о чем ниже); наиболее показательно это проявилось при описании Акундина: в первой редакции «Хождения» большевик Акундин так объясняет Бессонову задачу переустройства мира:
«В такие иерихонские трубы затрубим, Алексей Алексеевич, не то что стены — все сверху донизу рухнет. У нас ухватка уж больно хороша. Словечко есть. Важно было словечко найти, — Сезам, отворись. И в нашем словечке особенный фокус: к чему его ни приставишь, все в ту же минуту гниет и рассыпается.
И далее Ал.Толстой назовет это словечко и покажет, как оно работает
Товарищи, русские, немцы и прочие, — голь, нищета, последние людишки, — довольно вашей кровушки попито, на горбе поезжено, давайте устраивать мировую справедливость. На меньшее вас не зовем. Отныне вы одни люди, остальные паразиты. В чем дело? Какие паразиты? Какая такая мировая справедливость? <…> тут нужен жест, — вроде того, каким было с горы Иисусу Христу земное царство показано. Повторить необходимо. Объяснить на примере, что такое мировая справедливость в понимании Каширского уезда, села Брюхина, крестьянина Ликсея Иванова Седьмого, работающего с двенадцати лет на кирпичном заводе, за поденную плату пятьдесят пять копеек в сутки, на своих харчах. Пример: дом каменный видите? Видим. В доме сидит кирпичный фабрикант, цепочка поперек живота, видите? Видим. Шкаф у него полный денег, а под окнами городовой ходит, смотрит строго, видите? Видим. Ну, все это по мировой справедливости ваше, товарищи. Поняли? <…> вы говорите, что мы теоретики. Мы, как первые христиане. Они нищему поклонились, и мы униженному и оскорбленному, лахудре, что и на человека-то не похож, — низкий поклон от пяти материков. У них было словечко, и у нас словечко»
Именно этот монолог выброшен в последующих изданиях; впрочем образ Акундина подвергся резкой критике Полонского (главред «Нового мира»- БР), который «обращает внимание на незнание Толстым материала, положенного в основу произведения, в той его части, которая рисует лагерь революции».
Поэтому, по мнению Полонского, Акундин под пером Толстого явлен персонажем «с ухватками романтического злодея», в устах которого проповедь классовой борьбы приобретает «иезуитски-смердяковский характер» — Толстой, вернувшись в советскую Россию, прислушался и потому убрал и «монолог Акундина», и самого Акундина, который довольно быстро бесследно исчезнет со страниц романа (сам этот монолог можно найти только в литпамятн. Издании)!
Подобие взглядов Акундина с рассуждениями Шарикова из «Собачьего сердца» очевидно, но любопытно «углубиться» хотя бы до Утопии Мора с общими столовыми и отсутствием на острове частной собственности!
Насколько изменения обеднили роман (точнее первую его часть, названную впоследствии «Сестры») судить не берусь, однако ясно, что писатель, не приемлющий в эмиграции большевистскую Россию, вернувшись в СССР доработал роман до признания героями этой новой России и готовности служить не за страх, а за совесть.
Но вот что интересно — читая «Хмурое утро» и особенно «Хлеб» умом понимаешь, до чего хорошо написано!, а сопереживания нет (впрочем, об этом еще в тридцатых годах прошлого века писал Адамович).