Александр Иличевский о прозе Андрея Платонова

У Андрея Платонова каждая фраза словно миф, как древнее заклинание, раскрывающее скрытые пласты человеческого бытия. Его язык — это чёрные корни, уходящие в землю, в то место, где сходятся жизнь и смерть, где сама материя обретает магическую силу. Платонов не просто пишет, он создает живой ландшафт, обнажает первозданную землю, её нутро. Каждое слово оборачивается смыслом, как кусочек ископаемого, извлечённый из толщи времени, — когда ты начинаешь читать его фразу, никогда не знаешь, куда она приведет, какой глубины коснётся, и в этом есть притягательное, почти гипнотическое чувство – предвкушение прозрения.

В текстах Платонова земля — это не просто почва, это субстанция бытия, праматерь, а также смерть и преисподняя. Земля в его произведениях становится точкой пересечения трагедии и надежды, границей, за которой мерцает призрачное царство Божье, обещанное человечеству, но всё ещё недостижимое, вечно ускользающее. И эта земля — одновременно котлован, яма, обитель скорби и фундамент новой жизни. Платоновский «котлован» — это не просто метафора, это и призыв, и прощание, и что-то бесконечно близкое каждому человеку. Здесь Платонов, как никто другой, связывает человека и землю, превращая их союз в духовное действие, почти обряд, где каждый шаг — попытка добраться до истины.

Платонов увлекает нас в своё особое понимание воскресения — как если бы для возрождения нужно сначала как можно глубже зарыться в землю. Его персонажи копают, проникают в самые тёмные её слои, стремятся слиться с ней, принять её в себя, стать её частью, чтобы затем восстать, изменёнными, очищенными. Это не пассивное существование, не ожидание чуда, а стремление к невозможному, попытка прийти к Божьему царству через самоуничтожение, через отказ от всего, что не выдерживает испытания землёй. Для Платонова воскресение — это метафизическое погружение в бездну, в её густую и влажную первобытную материю, через которую, как верит Платонов, человек может пробиться к истине.

Но в этом стремлении к воскрешению — вся трагедия Платонова, потому что для его героев земля — это и последняя цель, и неразрешимая ловушка. Они вынуждены вести свои войны и ритуальные сражения в тёмных подземных лабиринтах, где понятия вражды и любви сливаются, становясь неразличимыми, как два существа, которые, борясь в тесноте, обнимают друг друга, как кроты, сбившиеся в комок. Платонов видит в этом не просто физическую борьбу, но некое духовное единство, почти слияние, в котором один человек поглощает другого, становится его частью. И эта странная близость вражды и любви, когда герой вынужден сражаться и любить одновременно, словно бы показывает, что на границе между жизнью и смертью любые чувства, даже самые тёмные, преображаются и уравновешиваются.

Всё это, конечно, разворачивается в земле, в её недрах — не на солнечном свете, не на поверхности, а глубоко внутри, где пространство само по себе ограничивает и душит, но и даёт возможность, парадоксально, стать свободным. Платонов говорит о воскресении, но это воскресение для него не происходит во мгновение ока. Оно медленно пробивается через толщу земного слоя, словно росток, которому нужны десятилетия, чтобы преодолеть тяжёлые пласты. Поэтому у Платонова всё — и борьба, и вражда, и любовь — заключены в одну формулу: стать частью земли, чтобы наконец обрести силу восстать из неё.

Тексты Платонова наполняются неразрешимостью, противоречивостью. Ему близка эта идея: воскреснуть, но так, чтобы утонуть в земле, навсегда связать себя с ней, почти раствориться в её тайных лабиринтах. Мы чувствуем, что он сам тяготеет к этой близости, к этому странному, почти священному смешению чувств и стихий. В этом сочетании трагизма и стремления к высшему Платонов создает нечто уникальное: мир, где земля становится духовной субстанцией, преисподней и раем одновременно, зеркалом, которое отражает не только человека, но и самого Бога.