Александр Иличевский. Три миниатюры

Loading

Когда-то давно, на заре его впечатляющей карьеры, я задал известному богослову простой вопрос: «Зло существует?». Ответ был решительным и кратким: «Зло не субстанциально». Тогда это заявление, с одной стороны, вселило в меня определённую уверенность: я думал, что зло — это просто отсутствие добра, как тьма — это отсутствие света. Но с тех пор прошло три десятилетия, и теперь, глядя на то, что разворачивается вокруг, на этот почти апокалипсический мир, я не могу удержаться от мысли: зло есть. Более того, я чувствую, что зло субстанциально и что это осознание выходит далеко за пределы качества моей веры.

Тридцать лет назад я был согласен с мыслью, что зло не обладает собственной сущностью, что оно — не более чем нарушение божественного порядка, что это как бы «тень», которая исчезает, стоит лишь пролить на неё свет. Я видел его как побочный продукт свободы воли, как нечто призрачное, лишённое своего независимого бытия. Но сейчас, спустя годы опыта, встреч с человеческими трагедиями, наблюдая за массовыми катастрофами и намеренными актами агрессии, я всё больше ощущаю зло как нечто большее, чем просто «отсутствие». Теперь оно для меня обретает форму, структуру, и, возможно, даже волю. Оно не безвольно и не пассивно; это настоящая, ощутимая субстанция, и эта мысль кажется одновременно пугающей и освобождающей.

Признание зла как субстанции для меня стало поворотным моментом. Это означает, что зло не просто «дефицит» света, который можно восполнить. Нет, оно уже нечто, имеющее собственное бытие, своё место в мире, и, значит, бороться с ним нужно иначе. Это как встреча с противником, имеющим собственную стратегию, действующего во всех областях жизни — в культуре, политике, в самом сознании. Зло больше нельзя объяснить только нехваткой добродетели или отсутствием Бога. Оно стало, как бы это сказать, активной силой, действующим агентом, реальной «темной материей», и именно это меня тревожит.

Я всё ещё задаюсь вопросом, откуда это субстанциальное зло исходит. Возможно ли, что оно находится вне человеческого сознания? Могу ли я рассматривать его как независимое от моей веры? Ранее я думал, что зло просто исчезнет, стоит проявить достаточно веры. Однако теперь я чувствую, что это убеждение больше не соответствует тому, что я вижу вокруг. Моё осознание субстанциального зла не связано с утратой веры, но оно меняет её характер. Сейчас мне всё труднее принимать те утешительные объяснения, которые обещают, что тьма исчезнет, стоит только впустить свет. Я вижу, что религиозные представления, которые когда-то казались столь ясными, теперь выглядят недостаточными, чтобы объяснить, почему зло здесь, повсюду, и почему оно, похоже, сопротивляется даже свету.

Зло не изменить одной лишь верой в абсолютную истину, и борьба с ним потребует чего-то большего, чем раньше. Это трудный вывод.

*****************************

Я ухожу в книги, как уходят в ночное море, растворяясь в его темноте и обрывая нити, связывающие с берегом. В книгах я стремлюсь найти спасение, но они же и толкают меня прочь от всего, что вокруг. Чтение — это апофеоз одиночества, и в то же время — единственный акт протеста, на который я способен, когда мир не оставляет мне иного выбора.

Читать — это каждый раз уходить, покидая себя прежнего и возвращаясь новым, будто обгоревшим под палящим солнцем чужих вселенных, побитым штормом чужих историй. Я устал от этого мира и его огненного дерьма, от вечного грохота политических лозунгов и возгорающихся на горизонте ожиданий. Тоска по иной жизни, без притворства и тяжелых воспоминаний, засела в каждой клетке, в каждом уголке сознания. И, устав от этой цивилизации, все, что я хочу, — это отправиться в поход, где не будет ни войн, ни полюсов, ни амбиций.

Я мечтаю о Бразилии, о береге какого-нибудь забытого притока Амазонии, где под бледной луной плещутся воды, размывая границы моего разочарования и тоски. Я представляю, как ловлю фруктовых лещей, существ с мудрыми глазами, медитативно поедающих упавшие с веток плоды. Как они один за другим чавкают в воде, едва прикасаясь к поверхности, как будто бы ритуально вкушая невидимые соки земли. И в их ритме — покой, непостижимый мне как вечному человеку города, а мне лишь бы раствориться в этом звуке.

Меня достало всё. Я устал. Сил нет нести мирские тревоги и участвовать в этой ярмарке горькой суеты. Господь не создавал меня для военной мощи, для силы и жестокости. Я пацифист, но не тот, кто делает заявления. Я пацифист в той глубокой простоте, что мне важно просто жить, сажать, а не рушить, но не быть при этом и жертвой. Моя душа — это участок земли, на котором хорошо бы выращивать психоделические кактусы, пусть они цветут в жерлах бывших орудий, поднимаясь из металла, превращённого в тёплый прах. Чтение научило меня: всякая бомба, всякий ревущий пулемёт — когда-то были железом, спокойно лежавшим в недрах, не зная, что станет чьей-то смертью. Но кто-то это преобразовал, вывел из покоя, кто-то добавил ненависть и расчёты — и превратил в оружие.

О, как скучна смерть. Во мне уже почти умер интерес к жизни, всякий раз, когда она превращается в схему, в исполнение чьей-то чужой воли. Все чудовищное в моей жизни происходило под напором скуки, под воздействием тех страстей, которые идут рука об руку с утратой смысла. И в этом отчаянии я не прошу ни поддержки, ни сочувствия, я прошу лишь одного — оставить меня с удочкой на берегу затерянной реки, забыть на долгое время и не нарушать покой. Мне не нужно больше забивать гвозди в крест моей головой. Я протестую.

Я, крестьянин — в душе, в правах и обязанностях перед землёй и садом, — неспособен даже свернуть голову петуху. Не способен переступить ту черту, где насилие становится частью естественного хода жизни. Я, беспомощный садовод, не могу уберечь свои деревья от заморозков или от опьянённых городами барышень, которые проходят мимо, оставляя за собой след обожжённых веток и разбитых плодов. Всё, что остаётся, — это стоять, как дерево среди других, молчаливое и упорное, пока его корни тянутся вглубь, а ветви раскрываются в небо.

Я протестую — как библейская пыль, выброшенная из-под копыт коня Саладина в битве за Иерусалим, как прах праотцов, что застыл среди пыльных бурь. Мой протест — это жажда покоя, жажда свободы от навязанных ритмов и схем. Я плуг, вырезанный из лопатки турбины истребителя, обветренный и заострённый, но направленный не против, а внутрь, чтобы копать, пахать, сеять. А рядом со мной — ягнёнок, тихий и добрый, словно символ верности всему живому, и лев, подслеповатый от времени и усталости, но всё ещё в силах читать, разбирать слова, сложенные на страницах жёлтой книги.

И вот, когда я смотрю на них, на этот метафорический образ, я понимаю: чтение — это то, что оставляет тебя наедине с собой, и в этой уединённости тебе видны лишь твои собственные слабости и мечты. Нет места более одинокого, чем страницы, обращённые к тебе одному. И пока я могу возвращаться в этот мир, полный символов, образов, метафор и снов, в то пространство, где пафос разъедает боль, как вода размывает берег, — я буду жить. Если…

********************************

Конечно, все к этому за века привыкли, но все-таки поразительно — за все время существования человечества столько народу поумирало, столько было на тот свет отправлено гонцов — а ни ответа, ни привета — хоть бы телеграммой кто обмолвился, как там. Личные кажимости не в счёт, я о весточке urbi et orbi.

Пенроуз с его новой парадигмой квантового принципа устройства мозга может обьяснить, как разум способен переселиться физически во вселенскую ноосферу. Вообще, интересно думать, что после смерти личность привязана, оказывается, ко всему мирозданию, растворена во всем звездном пространстве, в пульсарах, черных дырах, звездном газе, неведомой темной материи, во всем гравитационном поле — то есть населяет вселенную, как некогда населяла тело. Это довольно-таки привычная метафора, но, если подробно вдуматься, то как-то даже не по себе от масштаба — и с этой точки зрения, мне кажется, особенно важными становятся фундаментальные науки — квантовая теория поля, астрофизика, физика твердого тела, общая теория относительности — все это, вполне может статься, и есть механика иной формы существования.

Кто сказал, что там пользуются языком, тем же принципом знаковой передачи? Может, там разговаривают с помощью уличного шума, шороха падающих листьев, или еще не сочиненной музыки, или чего-то в принципе непереводимого, а, может, и вообще голым смыслом обмениваются.

Один комментарий к “Александр Иличевский. Три миниатюры

  1. Александр Иличевский. Три миниатюры

    Когда-то давно, на заре его впечатляющей карьеры, я задал известному богослову простой вопрос: «Зло существует?». Ответ был решительным и кратким: «Зло не субстанциально». Тогда это заявление, с одной стороны, вселило в меня определённую уверенность: я думал, что зло — это просто отсутствие добра, как тьма — это отсутствие света. Но с тех пор прошло три десятилетия, и теперь, глядя на то, что разворачивается вокруг, на этот почти апокалипсический мир, я не могу удержаться от мысли: зло есть. Более того, я чувствую, что зло субстанциально, и что это осознание выходит далеко за пределы качества моей веры.

    Тридцать лет назад я был согласен с мыслью, что зло не обладает собственной сущностью, что оно — не более чем нарушение божественного порядка, что это как бы «тень», которая исчезает, стоит лишь пролить на неё свет. Я видел его как побочный продукт свободы воли, как нечто призрачное, лишённое своего независимого бытия. Но сейчас, спустя годы опыта, встреч с человеческими трагедиями, наблюдая за массовыми катастрофами и намеренными актами агрессии, я всё больше ощущаю зло как нечто большее, чем просто «отсутствие». Теперь оно для меня обретает форму, структуру, и, возможно, даже волю. Оно не безвольно и не пассивно; это настоящая, ощутимая субстанция, и эта мысль кажется одновременно пугающей и освобождающей.

    Признание зла как субстанции для меня стало поворотным моментом. Это означает, что зло не просто «дефицит» света, который можно восполнить. Нет, оно уже нечто, имеющее собственное бытие, своё место в мире, и, значит, бороться с ним нужно иначе. Это как встреча с противником, имеющим собственную стратегию, действующего во всех областях жизни — в культуре, политике, в самом сознании. Зло больше нельзя объяснить только нехваткой добродетели или отсутствием Бога. Оно стало, как бы это сказать, активной силой, действующим агентом, реальной «темной материей», и именно это меня тревожит.

    Я всё ещё задаюсь вопросом, откуда это субстанциальное зло исходит. Возможно ли, что оно находится вне человеческого сознания? Могу ли я рассматривать его как независимое от моей веры? Ранее я думал, что зло просто исчезнет, стоит проявить достаточно веры. Однако теперь я чувствую, что это убеждение больше не соответствует тому, что я вижу вокруг. Моё осознание субстанциального зла не связано с утратой веры, но оно меняет её характер. Сейчас мне всё труднее принимать те утешительные объяснения, которые обещают, что тьма исчезнет, стоит только впустить свет. Я вижу, что религиозные представления, которые когда-то казались столь ясными, теперь выглядят недостаточными, чтобы объяснить, почему зло здесь, повсюду, и почему оно, похоже, сопротивляется даже свету.

    Зло не изменить одной лишь верой в абсолютную истину, и борьба с ним потребует чего-то большего, чем раньше. Это трудный вывод.

    Другие миниатюры читать в блоге.

Добавить комментарий