Алла Боссарт

Ева, она же Хава, шла и шла по пустыне,
в полдень искала тени – камень ли, куст, бархан,
дО ночи там ховалась, покуда песок остынет,
ночью брела, и с сопки глядел на нее архар.

Звезды ей посылали лазерный свет лазурный,
встроенный в чрево компас вел ее на Дамаск,
где-то пропал мужчина – бЕз вести и без урны,
где-то горели храмы. Зверинцы. Сады. Дома.

Ева, она же Хава, не понимала кары.
Чем она виновата? Чем виноват мужик?
Жили себе и жили, сеяли да пахали,
чужого не брали сроду, просто хотели жить.

Ева, она же Хава, Хивря, Олеся, Ганна –
вязла в огне пустыни, подняв обожженный лик.
Желтая мгла хамсина жгучим кнутом стегала
рыжих, гнедых, бессильных загнанных кобылиц.

Ева, она же Хава, помнила каждой раной,
каждым своим ожогом помнила отчий дом,
берег песчаный левый, берег высокий правый,
золото над дубравой, затканный льном Подол,

пышную пену яблонь, розовый морок вишен,
бальную спесь каштанов, красную глину крыш…
Ева, твой муж вернется. Слышала я, он выжил.
Жди у ворот Дамаска, что по дороге в Крым.

Горят лиловые мальвы, чернеют белые хаты,
минами всходит поле, строят ковчег бобры,
я за тебя молилась, Ева, она же Хава,
чтобы ты одолела бездну твоей борьбы.

Ева, она же Хава, шла по пескам и змеям,
изгнанница, погорелец, казненная без вины.
Кровавый огонь разрухи, вода, что огня страшнее,
послушные мертвые дети, ртутный софит луны.