Ольга Седакова ко дню рождения Марины Цветаевой

Эту маленькую речь о Марине Цветаевой я говорила в этом году, в мае, в Милане — для ее итальянских почитателей. По зуму и по-итальянски.

МАРИНА ЦВЕТАЕВА

Марина Цветаева – ярчайшая звезда в небе русской поэзии. Ее имя входит в плеяду самых значительных европейских поэтов ХХ века. В самом ее имени есть образ. Цветаева – вызывает в уме вспышки каких-то очень ярких цветов, а имя, Марина – шум и блеск свободной стихии. Я начинаю с имени, потому что сама Цветаева это имя — Марина — очень любила: она читала в нем замысел своей жизни, предназначение своей души:

Кто создан из камня, кто создан из глины, —
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело — измена, мне имя — Марина,
Я — бренная пена морская.

Кто создан из глины, кто создан из плоти —
Тем гроб и надгробные плиты…
— В купели морской крещена — и в полете
Своем — непрестанно разбита!

Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
Пробьется мое своеволье.
Меня — видишь кудри беспутные эти? —
Земною не сделаешь солью.

Дробясь о гранитные ваши колена,
Я с каждой волной — воскресаю!
Да здравствует пена — веселая пена —
Высокая пена морская!

Я прочла эти стихи по-русски, чтобы дать вам услышать то, что никакой перевод не передает:
саму звуковую плоть стиха, силу цветаевского ритма, богатейшую игру созвучий. Русская речь в стихах Цветаевой становится похожей на россыпи драгоценных камней. Марина Цветаева – вероятно, самый богатый ритмами русский поэт. Сказать точнее: речь и ритм для нее – одно; она просто мыслит ритмами, сильными, переменными ритмами.

Быть может, в богатстве словаря у нее тоже нет соперников среди русских лириков. В ее речи рядом оказываются слова из самых разных регистров: простонародные, фольклорные, ученые, архаичные, новейшие… И каждое из них – словами Пушкина – «звучит и блещет, как червонец». И как у червонца, у него есть вес: глубоко обдуманное значение. Стихи Цветаевой – праздник русского языка.
Теперь я прочту итальянский перевод этих стихов:

Chi è fatto di pietra, chi è fatto d’argilla –
Io invece brillo d’argento e scintillo!
Il mio mestiere – è il tradimento, il mio nome – Marina,
io – sono l’effimera sсhiuma del mare.

Chi è fatto d’argilla, chi è fatto di carne –
a costoro la bara e le lastre tombali …
– battezzata nel fonte di mare – e nel mio
volo continuamente infranta!

Attraverso ogni cuore, attraverso ogni rete
batte il mio arbitrio.
Io – vedi questi ricci scomposti? –
Non puoi fare di me il sale della terra.

Schiaccio sulle vostre ginocchia di granito
E ad ogni onda – sonо risortа!
Evviva la schiuma – l’allegra schiuma –
l’alta schiuma del mare!

(Marina I. Cvetaeva. Poesie, a cura di Pietro A. Zveteremich. Feltrinelli, Milano 2014.)

Я начала с непереводимого. Звучание, языковую плоть невозможно перенести из одного языка в другой. Но немало что остается и в переводе. Темперамент и интеллект, несомненно, остаются. Цветаева – очень интеллектуальный поэт. Поэтический интеллект выражает себя не только в темах (а темы Цветаевой – самые высокие, «трудные» темы), но и в характере соединения слов, в композиции. И здесь, в переводе, мы сразу же узнаем особую цветаевскую композицию: игру повторов и вариаций, резкие скачки смысла. Ее адресатом, ее читателем должен быть человек быстрого и смелого ума.

В этих стихах о собственном имени с первых строчек мы слышим фундаментальную тему Цветаевой – радикальное, как на дуэли, противопоставление «меня» и «вас», дуэльный вызов «вам». Здесь «вы» – это те, «кто создан из камня», «из глины», «из плоти», «из гранита». Их свойства – тяжесть, косность, смертность. «Я» — это легкость, изменчивость, своеволие – и способность к воскресению. Цветаевское «Я» — это, вообще говоря, стихия вдохновения в мире. Это не конкретный характер, не «лирический герой». Голосом Цветаевой говорит стихия, которую мы назвали стихией вдохновения. Это очень интересный случай «персональной имперсональности». Об этом стоит думать.

Здесь эта стихия совпадает со стихией морской воды, в других стихах — со стихией воздуха (в «Поэме воздуха») и огня:

Легкий огнь, над кудрями пляшущий –
Дуновение вдохновения.

Противостояние «я» и «вы» в этих молодых стихах еще относительно мирное. В позднейших же стихах дуэль «меня» — и «вас», «вас всех» станет трагической.

Одна из всех – за всех – противу всех –

Марина Цветаева начинала как поэт счастья. Когда читаешь ее ранние, гимназические стихи, кажется: вот человек, просто обреченный на счастье! Эта музыка счастья — редчайшая вещь в русской поэзии. Как известно,

От ямщика до первого поэта
Мы все поем уныло,

Пушкин сказал не совсем в шутку. Общую тональность его лирики принято называть «светлой печалью». Лучшие лирические стихи его написаны в жанре элегии. У Цветаевой можно встретить страсть, гнев, ярость, восторг – но никогда не пресловутую славянскую меланхолию, никогда не медлительную медитативную элегию. Рядом с ней можно вспомнить только раннего Пастернака с его бурным восторгом перед всем, что живет, движется, дышит. Пастернак назвал жизнь своей сестрой («Сестра моя жизнь», название его первой великой поэтической книги). Цветаева же себя саму назвала жизнью:

Как смерть — на свадебный обед,
Я — жизнь, пришедшая на ужин.

Come la morte a una cena di nozze,
Io sono la vita che viene a cena.

И неожиданное явление самой жизни среди людей поражает их ужасом! В мире тусклом, неправдивом, маленьком, полуживом — явление цвета, свободы, готовности на все. «Но мы этого не просили! Нам этого не надо!» Таковы цветаевские «вы». Они пугаются жизни как смерти. Почему она «противу всех» — понятно. Романтический герой всегда «противу всех». Но почему «за всех»? Потому что Цветаева хочет видеть совершенно живыми – всех.

Я не буду говорить сегодня о биографии Цветаевой. Ее жизнь в трагической реальности русского ХХ века воистину трагична. Страшно ее возвращение из эмиграции, страшен ее уход. Но еще до этого конца Цветаева, пришедшая в поэзию с ритмами жизни, силы, восторга, становится поэтом Горя, разрыва, отказа:

На твой безумный мир
Ответ один – отказ.

В ее зрелых и поздних стихах есть дыхание древней греческой трагедии. И это, как и первоначальный дар Счастья, совершенно уникальный дар Цветаевой — славить Горе. Не частное личное горе, а всеобщее состояние мира, от которого поэт, как завороженный, не отводит глаз и смотрит до последнего – уже невыносимого — момента.