Буквализм справедливо считается самым страшным грехом перевода, и уж особенно художественного перевода. Есть мнение (и я его, кстати, разделяю), что близость к оригиналу нередко достигается именно тогда, когда переводчик осознанно удаляется от него. Впрочем, нет правил без счастливых исключений. Взять хотя бы Байрона – вот несколько примеров перевода едва ли не дословного, и при этом куда как удачного, так что зависит все, пожалуй, от личности переводчика.
I only know we loved in vain –
I only feel – Farewell! – Farewell!
…Что тщетно в нас жила любовь,
Лишь чувствую – прости! прости!
(М. Ю. Лермонтов)
Sun of the sleepless! melancholy star!
Неспящих солнце! Грустная звезда!
(А. К. Толстой)
I had a dream, which was not all a dream.
Я видел сон… не все в нем было сном.
(И. С. Тургенев)
Each day a trumpet soundeth in mine ear,
Its echo in my heart
В моих ушах, что день, поет труба,
Ей вторит сердце…
(А. А. Блок)
Дорогой Виктор!
Ставите ли Вы данную проблему только в отношении поэтического перевода и только с английского на русский, или более общо? В отношении перевода прозаических текстов с русского на английский я уже однажды писал Вам, но так как вопрос как общая проблема повторился, то я тоже повторю.
Не так давно Richard Pevear и Larissa Volokhonsky сделали новый перевод “Войны и мира”. Конечно, по-английски этот перевод мне не прочитать, однако я прочитал рецензию на этот перевод, сделанную James Wood (Nov. 26, 2007, The New Yorker). Вот что он, примерно, пишет:
“Ричард Певир и Лариса Волохонская предоставляют нам новый доступ к духу и идеям книги. Литературные переводчики склонны делиться на то, что можно было бы назвать буквалистами и активистами. Первые стремятся воспроизвести текст настолько точно, насколько это возможно; вторые менее обеспокоены буквальной точностью, но более – “музыкальным обеспечением” своей работы. Любой хороший переводчик должен быть отчасти обоими сразу. Хотя Толстой был хорошо обслужен переводчиками – англичанами, такими как Констанс Гарнет, Розмари Эдмондс, и Эйлмер и Луиза Мод, все они имели тенденцию быть более активистскими, обходя трудные слова, сглаживая ритм русского языка и устраняя один из самых отличительных элементов Толстого – повторения. Pevear и Volokhonsky ближе к буквалистскому лагерю, чем активистам. Они хотят, чтобы перевод звучал как можно более близко к русскому оригиналу, насколько это возможно; они также являются пылкими сторонниками идеи о важности “огрубления” их версии, если русский язык требует этого. Перевод – это не перенос значения из одного языка в другой, пишет Певир, но диалог между двумя языками.»
Дорогой Ефим!
Анализировать соотношение, или соответствие оригинала и перевода – задача, на мой взгляд, литературоведческая, а я сроду литературоведом не был, являясь по образованию лингвистом (замечу в скобках и не без гордости – учеником Ирины Александровны Ершовой). Мое отношение к тексту весьма примитивно и определяется простейшей формулой «нравится – не нравится».
Тема, которую Вы поднимаете – о буквалистах и активистах – крайне важна и уже куда как интересна; потому было бы обидно загнать ее в примечания к примечаниям – не начать ли (Вам, как первопроходцу на этих страницах) ее рассмотрение отдельно, самостоятельно, и я с удовольствием приму участие в дискуссии.
«Перевод – это не перенос значения из одного языка в другой, — цитируете Вы, — но диалог между двумя языками». Целиком и полностью поддерживаю эту мысль. И добавлю к этому рассуждения Бабеля о переводе: «Фраза рождается на свет хорошей и дурной в одно и то же время. Тайна заключается в повороте, едва ощутимом. Рычаг должен лежать в руке и обогреваться. Повернуть его надо один раз, а не два».
Дорогой Виктор!
Вы — очень скромный человек, что сейчас является редкостью.
К сожалению тема, предложенная Вами, для меня неподъемна. Но в нашем блоговом сообществе есть несколько человек, включая Вас, которые вполне могли бы быть ее зачинателями. С моей стороны — поддержка в качестве «комментариев к комментариям», как Вы написали.
Всего Вам доброго.
Тема очень интересная. Что касается поэтического перевода, то слежу за ней по сайту «Век перевода». Вопросов много больше, чем ответов. Если бы задалась дискуссия, а не базар, было бы здорово.
Лермонтов, положим, смысл заметно изменил, дав «Прости» вместо «Прощай». А буквализм — да, не точность.
Даль дает «Прощай, прости» как синонимы: «приветъ расстающихся, прости, коли в чем виноватъ, не поминай лихомъ»
Спорить особенно не о чём — есть, как есть. Но всё-таки «прощай» и «прости» сами по себе и «прощай, прости», объединяющее первые два — не одно и то же.
Не знаю, уважаемый коллега, если вы помните историю к книжкой Норберта Винера, которая в оригинале называлась: «God & Golem, Inc.». В русском переводе она стала называться: «Творец и Робот». В советские времена слово «творец» могло означать только «… советского человека, творца будущего …», так что Б-г оказался благополучно обьехан по кривой. «Голем» тоже не проходил, в частности, как нечто сильно еврейское — и его сменил обычный «робот». Что до «корпоративного начала» в виде «Inc.», то его убрали вовсе. Хотя какой-нибудь Сельхозмаш мог бы послужить некоей калькой 🙂
Как не помнить эту книжечку малого формата в белой бумажной обложке… Кажется мне, что Вы уж очень строги к переводчикам (М. Аронэ и Р. Фесенко) – по-моему, они постарались, и довольно удачно, передать звукопись названия God and Golem: рифмующийся первые слоги, плюс сонорные n в and и m в Golem, да к тому же and является как бы связующим звеном между d и m, последними буквами двух существительных заглавия. Давайте прочтем это вслух: Годэнд Голем и порадуемся затейливости Винера. Вот и переводчики постарались следовать автору, выбрав вполне созвучные «твор» и «роб». Год выхода книги в свет – 1964 – был сравнительно мирным в плане идеологическом, и слово «Бог» у литературных цензоров особых хватательных рефлексов не вызывало (кстати, в этом году вышли «Хищные вещи века», книга уж куда как подстрекательская). Слово же «Голем» просто не было бы воспринято широкой читательской аудиторией, и его замена на другое слово (тоже пражского происхождения, кстати, придуманное Йозефом Чапеком по просьбе брата Карела) представляется мне вполне оправданным. Опознавшие же имя Голем вспомнили бы скорее не Махараля, а открыто шедший в советском прокате фильм «Пекарь императора».
А вот что касается «Inc.», то его опустили, как мне кажется, потому, что народ таких слов тогда просто не знал, и вариант вроде «Корпорация “Творец и робот”» вызвала бы недоумение – а цензура запретила бы его именно из-за несоветской «корпорации», а не из-за религиозных или еврейских аллюзий. Аналогичные трудности, кстати, вызвала и необходимость перевести название романа Шекли Immortality, Inc.
Что сказать, уважаемый коллега ? По-видимому, вы правы. Мне эта книжка в русском переводе попалась, по-моему, в 1970, и привычка читать между строк уже укоренилась во мне настолько, что, по-видимому, вычитывалось и то, чего не было 🙂