Накрыт был город ноябрем,
Промозглым, мрачным и холодным,
Не как декабрь – благородным,
Когда темнеет к четырём,
И через белое стекло
Луны огрызок мутно матов,
А все следы былых дебатов
Давно снегами замело.
Нет, то ноябрь. Пора простуд,
Постели, грелки, аспирина,
Когда прохладная перина
Дарила щедро свой уют.
Хрустели долгие бои
Меж снегом, льдом и тротуаром,
Где, сжав губами тучки пара,
Шли современники мои.
Зима развертывала фронт,
Меняло облако кочевья,
И вертикальные деревья
Собой делили горизонт.
Я жил в том вареве крутом,
Неустраним и нестираем.
Меня судьба встречала лаем,
Клыки оставив на потом.
Я помню – ночь, и я курю,
И в этом чувствуется благо.
Ложатся строчки на бумагу
Назло дебилу – ноябрю.
Так длилась, не считая дней,
На смутной грани полувдоха
Провинциальная эпоха
Нескучной юности моей.
Промозглым, мрачным и холодным,
Не как декабрь – благородным,
Когда темнеет к четырём,
И через белое стекло
Луны огрызок мутно матов,
А все следы былых дебатов
Давно снегами замело.
Нет, то ноябрь. Пора простуд,
Постели, грелки, аспирина,
Когда прохладная перина
Дарила щедро свой уют.
Хрустели долгие бои
Меж снегом, льдом и тротуаром,
Где, сжав губами тучки пара,
Шли современники мои.
Зима развертывала фронт,
Меняло облако кочевья,
И вертикальные деревья
Собой делили горизонт.
Я жил в том вареве крутом,
Неустраним и нестираем.
Меня судьба встречала лаем,
Клыки оставив на потом.
Я помню – ночь, и я курю,
И в этом чувствуется благо.
Ложатся строчки на бумагу
Назло дебилу – ноябрю.
Так длилась, не считая дней,
На смутной грани полувдоха
Провинциальная эпоха
Нескучной юности моей.