Михаил Берг. О ПОЛИТИЧЕСКОМ КОНФОРМИЗМЕ ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ (публикуется в порядке обсуждения)

На протяжении жизни, что оказалась длинной, я наблюдаю различные виды и формы конформизма. Ведь это только кажется, что люди боятся во все времена одного и того же. Если не брать во внимание такие, казалось бы, общие вещи, как страх смерти (хотя и здесь огромное число нюансов от смерти в одиночестве до смерти на миру, на котором русским и смерть красна), стоит обратить внимание на такой вид страха как политический конформизм.

Ведь он тоже меняется даже не от эпохи к эпохе, а подчас куда чаще: скажем, если при совке конформизм состоял в том, чтобы не видеть никаких пороков в советской системе (отдельные недостатки, да еще с партийной или комсомольской прямотой, это разрешалось). То с началом перестройки, напротив, смелость состояла в том, чтобы видеть зло не в коммунистическим реванше, с которым картинно боролась ельцинская эпоха, а в способах обогащения при приватизации и залоговых аукционах.

Но это все как бы предисловие, а речь пойдёт о видах конформизма и политической смелости в оценке и описании хода войны в Украине. И тут, конечно, имеет смысл определиться с местом и временем: то есть если внутри России голос против войны приравнивается к измене и предательству, и решаются на это считанное число смельчаков, то у новых или старых эмигрантов совсем другой спектр трусости-смелости. Их никто за выступление против путинской агрессии в кутузку не потащит, но сказать, что многочисленные спикеры, не вылезающие с экрана ютюба, не различаются по степени интеллектуальной честности и смелости, было бы наивно.

Поэтому я предложу свой спектр, начиная от отъявленного, на мой взгляд, конформизма до обезоруживающей храбрости (но я только здесь оговорюсь, что мой взгляд и так подразумевается, я ведь и буду говорить исключительно о своем взгляде на проблему и своих оценках).

Не полюсе отъявленного политического конформизма для российских эмигрантов я бы поставил все множество катастрофических прогнозов для путинского режима и диагнозов самого Путина. То есть если спикер прогнозирует скорую и неизбежную гибель России, ее неминуемое в районе нескольких месяцев поражение на украинском фронте, а Путину — смерть от рака или другой смертельной заразы (посмотрите: как носки и колени ходят ходуном — так бывает при терминальной стадии) или от удавки, или табакерки в руках какого-нибудь Пригожина или Гиркина.

Почему обещание скорой победы Украине, а России неминуемого и позорного поражения — это венец трусости? Потому что именно такие шапкозакидательные прогнозы лучше всего продаются: большая часть русскоязычной аудитории — это украинцы под бомбами или те, для кого поражение России синонимично освобождению от ужасов войны или жизни под пятой путинского произвола в самой России. И дело не только в том, что обманывать ожидания тех, кто действительно мучается, как бы дурно в этическом и интеллектуальном плане. В любом случае это настолько удобная до жирного конформистского блеска позиция, что с ней трудно соревноваться в борьбе за скользкий полюс трусости.

Следующей остановкой движения от полюса политического конформизма к политической смелости будет анализ подлости и безмозглости путинских элит, его же (Путина) чиновничества и пропагандистского аппарата. Демонстрация им неизбежной морковки в виде Гааги, напоминание, что за военные преступления в Нюрнберге судили не только Геринга, Риббентропа и Розенберга, но и Штрейхера, редактора нацистского журнала. А это, конечно, не так хорошо продается, как диагноз о сифилисе Путина или поражении российской армии до лета, хотя все равно это настолько психологически яркое и интеллектуально бесплодное выражение общественных мечтаний, что в спектре политического конформизма подобные обещания тоже могут занимать высокое место.

Следующей ступенью является экономическая или политическая аналитика, которая избегает точных сроков падения путинского режима и развала путинской экономики, но уверенно прогнозирует их неизбежность. Как, впрочем, и победу украинского оружия над презренными оккупантами, которые, конечно, далеко не вторая армия мира, а вообще какой-то сброд. Причём и оружие у путинского войска устаревшее и почти музейное, и воевать они не умеют, и то, что пока украинская армия не перешла Сиваш, то это просто следствие идеи сбережения народа, которого у Украины, по крайней мере, в 3 раза меньше.

Конечно, вера в неизбежность поражения и развал России в непонятно насколько далекой перспективе продается, конечно, хуже, чем прогноз смерти Путина до первого числа следующего месяца или инсайда о панике в путинском истеблишменте, или о готовящемся дворцовом перевороте через три дня. Но все равно вера в неизбежную победу Украины продаётся неплохо и похожа на присягу верности, потому что будущее, когда это случится, — это воздух, не правда ли?

Понятно, можно уточнять и укрупнять разнообразные политические позиции, представляющие собой те или иные виды конформизма, но вполне почетная середина фиксирует общий тон ярко негативного отображения российской стороны, характерного  для многочисленных эмигрантов-релокантов, но без тени какой-либо критики украинской стороны.

Я фиксирую всю часть спектра от наиболее откровенного политического конформизма до вполне сдержанного обличения мерзостей режима и жестокости оккупационной армии как левую половину этой политической полосы. Здесь, повторим, нет и отдаленного намека на критику какого-либо аспекта украинской политики или вообще чего-то с украинским привкусом. Именно на этой жирной точке стоят заградительные отряды из украинофилов-эмигрантов и добровольных дружинников на почве защиты интересов Украины из числа русских эмигрантов, которые зорко следят за тем, чтобы из русских уст не сорвался случайный звук сомнения в Украине и ее политике. Не сейчас, сейчас не время, лучше заткнуться до конца войны, как вы смеете что-то критиковать или кого-либо из обладателей российского паспорта или стратегии в русской культуры защищать, если заградительные отряды решают этого обладателя наказать, не пустить или дискредитировать как латентного имперца.

В принципе в этой точке спектра располагаются те, кто позволяют себе дифференциацию русских по степени вины и соучастия в военных преступлениях. Нельзя сказать, что таких много, их очень мало, потому что попытка различения тут же интерпретируется как оправдание России и Путина: лучше несите деньги прямо Пригожину. То есть утверждение, что не все русские одинаково виноваты в войне и становлении путинского режима, интерпретируется как недопустимая критика теми обличителями всего русского, которые даже если не говорят, что хороший русский — мертвый русский, то требуют, чтобы русская речь не звучала в Европе, пока русские убивают украинцев. А русская культура даже в антивоенном изводе с отдаленным запахом независимости не может претендовать на существование, так как именно культура — та пыль, из которой растут все русские цветы зла.

Столь же порицаемый и существующей еще немного правее центра является юридическое или конфессиональное отрицание коллективной вины, что опять же интерпретируется как скрытая стратегия оправдания. То есть любая максима из этого лукошка типа нет ни эллина, ни иудея, и противник российской агрессия может быть подлецом (про конформизм здесь просто неудобно говорить, настолько это масло масленое), как, впрочем, и военным преступником может быть не только наемник ЧВК Вагнер, но и украинский солдат, расстреливающий пленных российских солдат в рамках нервного срыва или неизбывной усталости. И в этот момент гул затыкающего рот ропота и топота со стороны украинских доброхотов становится вровень с авианалётом.

Понятно, почему сегодня столь много ревнителей недопустимости критики Украины в любом, собственно говоря, аспекте: Украина в общественном мировом пространстве — это зона силы и власти. Да, на реальном фронте победы украинского оружия не столь опасны для путинской стороны, но в идеологическим и гуманитарном пространстве Украина — это почти символ святости, жертвенности и подвига. Украина смогла по меньшей мере остановить Путина и даже заставить его отступать, что мало кем ожидалось и поэтому получило статус чудотворства. И поэтому многочисленные случаи гонений на тех или иных русских спикеров, даже если они занимают правоверно антипутинскую и антивоенную позицию, есть способ заимствования силы и власти украинского дискурса.

Поэтому за условно обозначенной нами позицией на шкале конформизма как позиции различения и индивидуальной, а не коллективной вины и ответственности, начинается весьма просторная и бесплодная пустота.

То есть той критике, которая в полный рост артикулируется в Америке, прежде всего, республиканцами и уже оказывает воздействие на демократический истеблишмент, от русских спикеров ожидать  бессмысленно. Это республиканцы, и не только трамписты, но и те, кто поддерживают его главного конкурента в партии, губернатора Флориды Де Сантиса, говорят о поголовной коррупции в верхнем эшелоне украинской власти и, не называя Зеленского, утверждают, что слишком много денег пропадает непонятно где и вообще эта война — не война Америки, и ее надо заканчивать.

Ожидать повторения или просто цитирования выступлений республиканских критиков российскими аналитиками или журналистами наивно и трудно представимо. Республиканцев не включат в базу сайта Миротворец, республиканцы мстительные ребята и хорошо отслеживают любые попытки нападок на них, и их ответ — просто лишат виз. Поэтому на этой части спектра конформизма российских эмигрантов если не зияющая пустота, то просто какие-то почти неподдающиеся измерениям флуктуации от речений тех, кого не видит широкий читатель или слушатель: какие-то осколки, ошметки, не обладающие общественной ценностью, так, какая-то пыль.

Я уже не говорю о том, что могло бы занять место на крайне правом полюсе спектра конформизма, а именно — такая критика украинской политики, которая, оставляя за ней статус жертвы путинской агрессии, ставила бы вопрос об осмысленности всей той украинской политики, которая привела к войне. В американском изводе об этом говорит, например, великий Ноэм Хомский, полагающий, что Америка, поощряя антирусский тренд Украины, играет не вполне конвенционально. Что она сама никогда не потерпела бы, если бы ее сосед, например, Мексика заявила, что на протяжении всей истории Америка ее гнобила, отнимала территории и использовала как источник живой силы в статусе чуть выше статуса раба; и поэтому сегодня Мексика в антиколониальном порыве порывает с Америкой и заключает союз с Китаем, не только экономический, но и военный. И все это под соусом песнопений о праве любой страны самой выбирать себе союзников и партнёров.

И дело не в том, что Мексике это не разрешили бы, а в том, что и сегодня можно сомневаться, а стоило ли Украине так эмоционально рвать с Россией, а может разумнее было бы проводить более умную и осторожную политику, не доводя опасного и агрессивного соседа до войны и агрессии? Я-то сам вполне симпатизирую дрейфу Украины из российских колониальных объятий, но это я – принципиальный и многолетний противник и критик путинского режима. И для меня поражение или хотя бы не победа России в войне с Украиной — один из немногих шансов сменить путинский режим, выкорчевать и наказать всю его политическую и экономическую верхушку. Но ведь правомочно, не дожидаясь конца войны, задаться вопросом, а не была ли антироссийская политика Украины как бы безрассудной и неосторожной. Что, если бы не украинская спесь, поддерживаемая американцами, то были бы спасены сотни тысяч украинских жизней (о материальных потерях я не говорю), и Украина вполне могла бы пойти по пути Финляндии, которая уживалась с грозным соседом и вполне себе имела огромную доли независимости. И Крым бы не потеряли, и к Европе бы рано или поздно приплыли, но чуть помедленнее, кони, но приплыли бы.

Повторю, я-то как раз за поражение путинского режима, но вероятность того, что украинская политика по отношению к России будет оценена как спесивая, безрассудная и глупая, остаётся. Приведем пример с публичным поведением. То есть, конечно, западная женщина имеет право одеваться свободно и вызывающе, но если она оделась вызывающе и оголила все, что можно оголить, то не стоит в таком виде заявляться в кварталы ортодоксов, неважно исламских фундаменталистов или еврейских. А это именно то, что представляла собой украинская политика. И если бы этот вопрос озвучили российские оппозиционеры, то, пожалуй, это было бы смело, и на шкале конформизм-смелость он, возможно, оказался бы ближе к полюсу справа.

А самим полюсом, возможно, могла быть культурологическая схема, в рамках которой Украина в войне с Россией, — это не демократия, на которую напал новый Гитлер, а все тот же Гитлер, конечно, напал не на демократию западноевропейского образца, а на Советский Союз. То есть Украина и в этом уподоблении оставалась бы жертвой, но примерно такой же жертвой, как был Советский Союз в 1941. То есть, несмотря на все майданы, в Украине оставалось слишком много советского, отсюда и запредельный уровень коррупции, ужасающее социальное неравенство и бедность бедных, а также, как и в России жадные и ненасытные олигархи, составившие себе в равной степени огромные и сомнительные состояния. И если сравнивать с Россией, то у Украины, конечно, были другие культурные стереотипы, те же майданы, то же вольное казачество и Запорожская Сечь. Да и близость к панской католической (главное, что не православной) Польше. Но все равно это война одной постсоветской страны против другой, никак не менее постсоветской, и когда ретивые республиканцы истошно кричат о чёрной кассе, о яме, в которую летят американские миллиарды, то это все тот же постсовок, который лечится, наверное, но не шибко быстро.

Но ожидать такой артикуляции идущей на наших глазах войны от российских либералов-оппозиционеров вряд ли осмысленно, и эта часть спектра, кажется, остаётся перспективно вакантной. Ибо эта вакансия в равной степени опасна и пуста.