Автор: ПРИСТАВКИН И АЛМАЗЫ
О самоотверженной работе Анатолия Приставкина в Комиссии по помилованию мне было хорошо известно. Но я никогда не предполагала, что эта работа может как-то коснуться меня. Конечно, «от сумы и от тюрьмы…»
На этот раз речь шла о драгоценных камнях, о неподдельных алмазах. Нет, нет, я, (увы!) не имела к ним никакого отношения, любовалась ими только в музеях…
Позвонил никогда не звонивший мне бывший мой начальник, у которого я когда-то состояла в подчинении в издательстве «Шамир», издававшем книги по религии. В ту пору отношения у нас не задались. Он помыкал мной, как будто я служила не редактором, а мальчиком (т. е. девочкой) на побегушках, курьером и уборщицей… Впрочем, уборщиц почитают больше. И правильно.
Рекомендовал меня в это издательство Борис Камянов. На замещение должности редактора был объявлен конкурс, помню, как я трепетала, представ перед пятью важными господами в черных шляпах. Предпочли меня за осведомленность в правилах русской грамматики, которую я и продемонстрировала, редактируя новое издание Торы в переводе с английского на русский… Однако мое незнание тонкостей иудаики быстро раскусили.
После мгновенно и бесславно завершившейся карьеры на ниве религиозного просвещения я с бывшим шефом никогда не встречалась. И вдруг звонок в Арад, где мы с мужем застряли на десять лет. Полузабытый тягучий голос, странный вопрос, не знакома ли я с Приставкиным. Срочно требуется найти путь в Комиссию по помилованию, в Москве осужден и вот-вот будет отправлен в Мордовские лагеря некий пойманный с контрабандными алмазами многодетный отец семейства из Бней-Брака. Надо во что бы то ни стало его выручать, каково ему будет без языка, без кошерной пищи среди российских разбойников?
И я начинаю охоту за давним моим приятелем Анатолием Приставкиным – председателем Комиссии по помилованию. Его молодая супруга, с которой мы в Москве изредка встречались, неизменно, когда пытаюсь по домашнему телефону отловить Толю, отвечает, что он на даче или на заседании. (Мобильными телефонами тогда еще не обзавелись). Отчаявшись, звоню прямо на заседание в Комиссию, и попадаю на другого моего доброго знакомого Кирилла Ковальджи. (В скобках замечу, что в этой Комиссии работали и старый друг нашего семейства Лев Эммануилович Разгон, и Булат Окуджава). Кирилл сразу подзывает к телефону замороченного Приставкина, я маловразумительно стараюсь втолковать ему про кашрут и про иврит… Обескураженный Толя, запинаясь, бормочет, что дело очень трудное, надо хлопотать перед самим Ельциным, но он попробует… (Вероятно, требуется детективное развитие сюжета, но не тот жанр, выдумывать не хочу, в подробности «дела» не посвящена).
Через месяц-другой звонок в дверь, и в нашу арадскую квартиру вваливается корзина цветов, такая внушительная, что за ней не видно посыльных, полкомнаты как не бывало. К цветам прикреплена позолоченная (жаль, не алмазная) открытка на иврите от некоей жительницы Бней-Брака – как я понимаю, жены моего подопечного, так и не сподобившегося оценить прелести Мордовии.
Это только один эпизод. А сколько их было! Теперь после кончины Анатолия Приставкина и нет в живых ни Разгона, ни Окуджавы, обнародованы цифры. Толя, будучи тяжело больным человеком, умудрялся не только миловать узников совести и бессовестности, но и писать повести и рассказы, и возглавлять альманах «Апрель», который с его уходом увял и отдал концы…
Слава Богу, Комиссии по помилованию давно нет. Приставкин никого не миловал чохом, каждое дело досконельно разбиралось, а то, что бандитизм в России цвел и цветет пышным цветом, право же. Приставкин с Разгоном и Окуджавой не виноваты.
Не серчайте. Ничего против Комиссии или , тем более, её членов персонально и тем более Вами названных не имею, люблю их — да и не в ней дело, тут на место Комиссии можно и, вероятно, нужно множество других организаций поставить. Фемида-то не с завязанными глазами … Но ситуация дурная — кто-то решает, а она подписывает, и реальность даже хуже того, о чём я побурчал, — невиновного часто защитить некому. И что эта горстка камушков в сравнении с чёртову прорву прорву времени разворовываемой страной? Не бурча, поступил бы вернее …
При всей радости за избавленного от мордовской некошерной диеты отца многодетного семейства … Пока председатели комиссии по помилованию будут таким образом решать дела контрабандистов и др., Россия будет вставать с колен в той же самой, простите тысячу раз, заднице, в которой её на колени поставили, чтобы ей не так тесно там было.
Виктор Ефимович! Спасибо за Вашу боль о России. Вы могли бы быть даже правы, если бы не это словечко, переводящее Ваши слова в свою противоположность. Я приведу литературный пример, но Вы поймете о чем речь.
Лев Толстой. Война и мир. Элен Безухова при живом муже хочет выйти замуж за одного из двух претендентов. Появляется некая Марья Дмитриевна Ахросимова, которая говорит вещие слова, подобно Вам, Виктор:
«- У вас тут от живого мужа замуж выходить стали. Ты, может, думаешь, что ты новенькое выдумала? Упредили, матушка. Уж давно выдумано. Во всех…….(пропущенное Толстым бранное слово) так-то делают. —
…………………………………………………………………………….
На Марью Дмитриевну, хотя и боялись ее, смотрели в Петербурге как на шутиху и потому из слов, сказанных ею, заметили только ГРУБОЕ СЛОВО и шепотом повторяли его друг другу, предполагая, что в ЭТОМ СЛОВЕ заключалась ВСЯ СОЛЬ сказанного» , (выделение мое).
В чём соль сказанного — каждый слушающий слышит по-своему. Фаллада вспоминает, что тётушка за столом в детстве говорила ему, когда он болтал ногами: «Ганс, не болтай фундаментом» — любое называние телесного низа считалось неприличным. Раневская говорила, что «Талант что прыщ — на любой жопе выскочит» — нужно обладать очень изощрённым мышлением, чтобы решить, что соль в «жопе», а там уже и полшага до: «Кто ж это в талантливого человека солью стреляет?!» 🙂
Я вижу — Вы в теме.
Моя задача была самой скромной: вспомнить забавный эпизод из общения
с талантливым благородным и самоотверженным человеком, в период Комиссии по помилованию Приставкин уже был болен. Совершенно неожиданно, что мой набросок оказался поводом для политико-филологической дискуссии. Но всякое даяние благо.
Прошу меня извинить, уважаемая Елена, я прекращаю дозволенные речи.
Дорогой Ефим! Спасибо за Холмогорову. А речи все дозволены.
Я за свободу слова.
Просто считаю, что неприличных слов нет, зато есть множество неприличных способов пользоваться словами, даже приличными.
Я с Вами согласна. Все дело в контексте.