Александр Иличевский. Две миниатюры

Пастернак становится с возрастом все ближе. Он очень значительный для меня писатель, и годы говорят не только в пользу моих личных с ним отношений — но и о том, что он становится все более современным самой не существующей пока литературе, в которую он еще сделает свой вклад.

Эта парадоксальная ситуация отчасти объясняется и тем, что сами тексты Пастернака настолько забежали вперед, что почти исчезли из виду, и тем, что литература еще впереди.

Сейчас русская земля — огромная черная дыра, на которой нет языка человека. Тот язык, что есть, человеческое вещество не содержит. Я не оптимист, но верю, что новая культура и новая литература — реально впереди и не за горами, все для этого готово, все для этого авангардом было сделано за тридцать последних лет. Такой срок для беременности большой, конечно, но и слонихи носят долго.

Пастернак сделал для меня главное — вывел прозу на границу с поэзией, и в то же время приблизил поэзию к прозе настолько, что с гребня этого преодоленного водораздела открываются невиданные земли нового языка. Пастернак велик настолько, что ни он сам себе не был понятен, ни современникам и последующим поколениям пока совсем. Все в нем скорее чуяли что-то… В нем есть все — и метаметафоризм, и просторность мысли, и новый синтаксис, и выпестованность сложности. Пастернак в каком-то смысле был инопланетным писателем — приподнятым, оторванным от реальности для того, чтобы писать в наделах будущего. «Что в мае, когда поездов расписанье / Камышинской веткой читаешь в купе, / Оно грандиозней святого писанья / И черных от пыли и бурь канапе…»

****************************************

Сознание — это тень, обратная проекция обетования, отбрасываемая на нас самих, на нашу ось боли и наслаждения, которая пришпиливает нас на мировом листе существования. Но давайте вдумаемся, например, вот о чем — столько красивых мест в мире: ничего не надо душе так, как то, чем можно восхититься. В восхищении много от творческого начала — стала бы Вселенная тем, что она есть, если бы в ней нечему было бы удивляться?

Устройство Вселенной порой загадочней самого себя, устройства. Пожалуй, здесь мы не сможем обойтись без отражений вещи на экран, которым она, вещь, сама является. Проблема темной материи напоминает проблему человеческого сознания. Настораживает то, что модели, описывающие вселенную, совсем не включают в себя проблематику темной материи. Ну, вот как это — быть частью мира и никак с этим миром не взаимодействовать? С другой стороны, принцип такого несмешения, но при этом невероятно активного сотворчества — демонстрирует естественный язык. Слова не имеют вообще ничего общего с миром, который описывают. Тем не менее, только благодаря языку мы обладаем такой сущностью, как цивилизация — культура, впрочем, самое эфемерное, но и самое мощное, чем обладает человечество.

Темная материя — это нечто непроницаемое для познания, но обладающее массой, то есть — неосознаваемая существенность. Так почему бы не приписать этому объекту, по принципу подобия, точно такую непроницаемую существенность, которой является наше сознание. Поэт сказал бы — тёмная материя есть сознание Творца, у которого мы берем понемногу взаймы. В самом деле, раз сознание — это такая тень, обратная проекция существования, отбрасываемая на нас самих — то, где же источник света? Он растворен? Он скрывается где-то позади нас? Где тот центр сферического света, что везде и нигде? В самом деле, мы никогда самих себя не видим целиком, в каком бы фильме мы не снимались, какие бы множественные зеркала не использовали, чтобы рассмотреть себя в амальгаме, смешанной из тьмы и света. Кажется, темная материя — это тоже некая не смешиваемая с мирозданием тень мира, отброшенная на него самого.