ИРИНА ЕВСА / ОТАР ЧИЛАДЗЕ

***
Старики обживают улицу, как траншею,
осторожным шажком: налево, направо зырк.
И у каждого колокольчик на тонкой шее
обездвижен и безъязык.

Им понятно, что бой неравен, а ров неровен.
Все труднее дышать под маской беззубым ртом.
Срок просчитан, а колокольчик пронумерован,
вписан в ведомость, и его заберут потом.

Старики семенят, сбивая в ходьбе набойки,
так прозрачны в апрельских сумерках, что дитя
пробегает сквозь них, тинейджер летит на байке,
оперяются клены, гривами шелестя.

Безнадзорные, сокращающие до мига
путь извилистый от собеса к небытию,
слышат музыку: это вслед им поет Доминго
на балконе, как на переднем своем краю.

И, покуда ты, в добровольной томясь тюряге,
в сотый раз подсчитав, как список смертей подрос,
кипятишь молоко, отхлебываешь из фляги,
очевидное, словно мантру, бубня под нос:
что не Юлиус Фучик ты и не Януш Корчак, —
твой сосед внизу
все звонит, звонит в беззвучный свой колокольчик,
сглатывая слезу.