Михаил Бару. Размышлизм

Быть непризнанным гением просто и удобно. Не нужно ходить по редакциям и предлагать свои рассказы, романы или, не дай бог, стихи. Ты просто знаешь и очень твердо знаешь, что они еще сто раз пожалеют, что отказались взять то, что ты им так и не собрался принести, еще будут на коленях ползать всем своим нобелевским комитетом и умолять взять медаль, еще напишут сто диссертаций, посвященных твоему роману. Ни к чему все эти встречи с читателями в районных библиотеках, первые туры премий, вторые туры премий, финалы, фуршеты, дешевое сухое вино в пластиковых стаканчиках, тарталетки с икрой минтая, сплетни, интриги, обиды маленькие, побольше, большие, преогромные, жгучие, трофические, написанные на лице, ядовитые укусы и долго не заживающие раны, в которые другие писатели норовят насыпать соли. Непризнанному гению достаточно прийти в какую-нибудь рюмочную или пивную с другом или с сослуживцем, встать у липкого столика, залитого пивом и засыпанного рыбьей чешуей, отхлебнуть треть кружки, закурить, выпустить дым и сказать:

— Если бы ты знал, старик, какой рассказ я написал вчера ночью…

И, не дожидаясь ответа, вытереть мокрые от пивной пены пальцы треугольной салфеткой из серой оберточной бумаги, достать из внутреннего кармана сложенные вдвое листки, развернуть их и начать читать:

— Бабье лето – это смесь еще теплого с еще мягким. К нему нужны тонкие блюда вроде конфи из утиной ножки с томлеными апельсинами или из кролика с розмарином, имбирем и яблочным пюре, а к ним груша сорта анжу, сваренная в красном вине с гвоздикой, бадьяном, корицей и парой горошинок перца, чтобы оттенить сладость груши. Женщина, которая подойдет к таким блюдам, должна быть тоже тонкой, с горошинкой перца, с легкими медовыми и миндальными нотками, как выдержанное шабли или Cotes du Rhone с фруктовым ароматом и вкусом лесных ягод на полных чувственных губах. Такая женщина может наколоть на вилку кусочек груши, посмотреть в окно на спешащих куда-то прохожих, на желтеющие деревья, на ворону, одиноко сидящую на ветке, и сказать: «Как лист увядший падает на душу…». Бабье лето – это послевкусие от ее слов, которые катаются на твоем языке как горошины перца с легкими медовыми и миндальными нотками.

После первого абзаца друг или сослуживец* достанет из рта обглоданный хребет воблы, посмотрит на него внимательно и произнесет задумчиво:

— А ведь ты прав. Вобла эта два раза умерла – первый раз, как поймали, а второй — месяца три назад. Вон какая желтая и на вкус прогорк… Ты продолжай, продолжай. Начало у тебя вышло интригующим. Особенно это место, где про смесь теплого с мягким на полных губах. Сейчас только возьмем еще по кружке и по беляшу.

Ты дочитаешь свой рассказ до конца, съешь беляш, допьешь пиво, попрощаешься и пойдешь домой в полной уверенности, что рассказ получился не хуже, чем у самого Чехова, не говоря о Куприне или Горьком, потому что пока ты читал, к тебе прислушивались два человека — какой-то алкаш с седой клочковатой бородой и в засаленной шапке «петушок» за соседним столиком и уборщица, размазывавшая грязь по полу шваброй с намотанной на нее серой тряпкой. Алкаш даже перестал допивать пиво из оставленных кем-то кружек, а уборщица замерла, и только ее швабра поминутно дергалась, совершая короткие судорожные движения.

Пройдет год, два, три… Начнет темнеть. Ты наконец соберешься с духом и отнесешь в редакцию то, что написал, родил в муках, тебе нашептал голос или даже Голос (нужное подчеркнуть). Сначала в одну, потом, осмелев, в другую, потом в третью, и даже в четвертую. Тебя станут печатать. Сначала в заводской многотиражке, потом в тонком журнале, потом в журнале потолще, потом дадут премию. Не первую, но и не последнюю. Начнут приглашать в районные и даже областные библиотеки почитать, на фуршеты с дешевым красным вином в пластиковых стаканчиках, тарталетками с тресковой икрой и литературными сплетнями. В конце концов признают, но… не признают гением. Тебе приготовят место в треть… нет, во втором ряду – не вольтеровское кресло, конечно, но и не приставной стул. Ты бы уже сел на него и не стоял в проходе, но ты все стоишь и не то, чтобы всем, но самому себе точно мешаешь. Ты представлял себе лавровый венок, а оказалось, что это десяток засушенных листиков в бумажном пакетике. Как раз на кастрюлю с супом.

Вот тут-то и начинается непростое, неудобное и неинтересное. Пьяные разговоры за полночь с такими же как ты писателями, вопросы «а он кто такой, а она кто такая, да они чужих на пушечный выстрел…, это волчья стая, а не жюри литературной премии…», обиды маленькие, побольше, большие, преогромные, жгучие, трофические, написанные на лице, упреки, обращенные к жене, редакциям, издательствам, комитетам литературных премий, и даже к самому себе. Можно было бы вообще пойти по торговой части и теперь, вместо того, чтобы… Еще и перечитаешь рассказ, который раньше был не хуже, чем у Чехова, а теперь и до Горького едва-едва… Кончится все тем, что устанешь стоять в проходе и пойдешь садиться на приготовленное тебе место. Будешь сидеть и делать вид, что опоздал к раздаче мест, что присел всего на минутку, пока твое место в первом ряду…, но в рюмочную или пивную тебе вход не закрыт. Придешь туда с другом или с сослуживцем, встанешь у липкого столика, залитого пивом и засыпанного рыбьей чешуей, отхлебнешь треть кружки, закуришь, выпустишь дым и только откроешь рот, чтобы… как во внутреннем кармане куртки зазвонит телефон, и жена скажет:

— Иди уже домой, Хемингуэй. Капусту купи по дороге и пару морковок.

*Можно в рюмочную или пивную пойти вместе с таким же непризнанным гением как ты сам, но он читать не даст, а после первой же фразы или даже до нее, скажет:

— Ты лучше послушай, что я написал…

Один комментарий к “Михаил Бару. Размышлизм

  1. Михаил Бару. Размышлизм

    Быть непризнанным гением просто и удобно. Не нужно ходить по редакциям и предлагать свои рассказы, романы или, не дай бог, стихи. Ты просто знаешь и очень твердо знаешь, что они еще сто раз пожалеют, что отказались взять то, что ты им так и не собрался принести, еще будут на коленях ползать всем своим нобелевским комитетом и умолять взять медаль, еще напишут сто диссертаций, посвященных твоему роману. Ни к чему все эти встречи с читателями в районных библиотеках, первые туры премий, вторые туры премий, финалы, фуршеты, дешевое сухое вино в пластиковых стаканчиках, тарталетки с икрой минтая, сплетни, интриги, обиды маленькие, побольше, большие, преогромные, жгучие, трофические, написанные на лице, ядовитые укусы и долго не заживающие раны, в которые другие писатели норовят насыпать соли. Непризнанному гению достаточно прийти в какую-нибудь рюмочную или пивную с другом или с сослуживцем, встать у липкого столика, залитого пивом и засыпанного рыбьей чешуей, отхлебнуть треть кружки, закурить, выпустить дым и сказать:

    — Если бы ты знал, старик, какой рассказ я написал вчера ночью…

    Читать дальше в блоге.

Добавить комментарий