Татьяна Вольтская

Лене Берсон

Да, мы подонки, насильники, дети убийц
В пятом уже поколении – ладно, в четвёртом.
Жги, раскалённая память, чернее клубись,
Вейтесь глумливее, череп и кости над фортом.

Как же по-русски теперь – когда каждый снаряд
С воем на Киев летит, как преступная буква,
То динамит или весь алфавит виноват?
Страшно по-русски? А что ж не издали ни звука,

Глядя, как к грузовику волокут по двору
С маленькой внучкой татарскую эту старуху,
Эту чеченку в ауле, как ели кору
Переселенцы, в мороз забиваясь в нору –
Лисью, кротовью, мышиную? Как же не рухнул

С треском букварь, рассыпаясь на архипелаг
Серых ушанок, овчарок, ощеренных вышек,
Трупов с дырою в затылке, чахоток, пеллагр,
Паек, доносов, армейских дедов и салаг –
Как же никто меж зубов этих звуков не выжег,

Как же не выблевал – через победный прищур
Глядя в Восточную Пруссию, кровью и спермой
Густо залитую – муттер потом, перекур,
Дочку сперва – покрывало, подсвечник, амур,
Пряжка, звезда, нараспашку ширинка – я первый!

Что́ бы тогда не заткнуться, не сжёвывать в кровь
Губы, покуда играет парад физкультурный,
Что́ бы слова языка не посбрасывать в ров
Вместе с убитыми, что́ бы бревенчатых строф
Не запалить напоследок – пылают недурно.

Что же так поздно схватились, съезжая на дно,
Разве не видели раньше, какое теченье
Нас понесло в преисподние области, но
Родина больше, чем гнойное это пятно –
И никогда не скажу ей слова отреченья.

Нам за кровавую баню платить головой –
Грязные варвары с лирою сладкоголосой,
Сгинем, и косточки наши затянет травой.
Тихо над нею закружится солнечный рой –
То ли сестра моя жизнь, то ли узкие осы.

Родина что? Глянешь в зеркало – мутная стынь,
Тонкий ледок над болотом – предаст и не охнет.
Я никогда не скажу ей – проклятая, сгинь! –
Злая, больная, под байковым небом немым –
Или язык мой блудливый сейчас же отсохнет.