Лев Симкин. На полях одной дискуссии

Чуть больше полувека назад, на рубеже семидесятых, я трудился в одном из московских районных судов. Как и все судебные секретари, мечтал стать судьей, что по причине пятого пункта совершенно исключалось. В прокуратуру при некотором везении еще мог протиснуться, но в судьи – никогда. И это при том, что никакой очереди туда не было — в силу относительно невысокой зарплаты и не ахти какого престижа.

Случай убедиться в этом представился мне в преддверии очередных выборов судей, когда председатель суда взял меня с собой в райком партии, чтобы я помог ему перебирать учетные карточки стоявших на учете коммунистов в поисках подходящих кандидатов. Дело в том, что отправлять правосудие в те годы дозволялось исключительно членам нашей бывшей партии.
Само собой, председатель суда не имел никакого права допускать меня к партийным документам, но ему лень было самому этим заниматься, и покуда я выбирал из картотеки анкетные данные дипломированных юристов, он отправился погулять по коридорам партийной власти. «Судьи независимы и подчиняются только райкому» — шутили тогда, чуть перевирая слова сталинской, нет, уже брежневской Конституции.

Вернувшись, председатель взглянул на мой список и пару фамилий сразу вычеркнул. Сам понимаешь, не маленький, — сказал он в ответ на мой вопросительный взгляд. Я понимал. В ту пору быть евреем было стыдно, само слово это было непроизносимым, его заменяли всякими эвфемизмами, кто жил тогда — тот помнит.

Отчество одного из несостоявшихся кандидатов в судьи было по тем временам (шла борьба с сионизмом) совершенно неприличное — Израилевич. Его носитель имел вполне себе русское имя и фамилию, да и в пятой графе значилось «русский», да кто ж в это поверит при таком-то отчестве. Фамилия мне была знакома, она принадлежала уважаемому специалисту, известному в среде районных «правоохранителей». Правда, его имя от окружающих я привык слышать с другим отчеством – Иванович.

Прошло лет десять, и я оказался с ним в одном трудовом коллективе. В нашем немаленьком ведомстве «лиц еврейской национальности» насчитывалось всего трое — главбух, дама из статистики и ваш покорный слуга. Андрей Иванович всем своим видом показывал, что к этой национальной группе никакого отношения не имеет. Да никто бы и не посмел его заподозрить в «некоренной» национальности.

Ко мне он относился с симпатией, можно сказать, по-отечески. Ровно до того момента, когда я в порыве откровенности, вызванной совместным употреблением алкоголя, выдал знание его тайны, назвав старшего товарища по имени и непроизносимому в приличном обществе отчеству. Андрей Иванович переменился в лице, но тут же взял в себя в руки и поднял на меня встревоженные глаза. Пришлось рассказать о своем давнем визите в райкомовский сектор учета. И тут же пожалеть о сказанном.

Передо мной был, как говорится, другой человек. Всегда уверенный в себе, он вдруг замельтешил и, можно сказать, захлопотал лицом, говоря, что отца толком не знал, ему было совсем мало лет, когда тот ушел от матери, что изменил отчество не ради себя, а ради дочери, и что даже его жене ничего не известно. К тому моменту он вычистил все следы в документах, включая партийные — как это ему удалось, не представляю, но он был человеком со связями, к тому же трудился не абы где. Кому надо, все, конечно, было известно, но в нашем ведомстве ему меньше всего хотелось бы огласки.

Ничего такого особенного в его истории не было, в то время многие успешные люди скрывали еврейские корни, прятали любую маломальскую с ними связь. Один известнейший советский кинорежиссер, как говорили, держал свою мать-еврейку безвыездно на даче, подальше от людских глаз, чтобы никто его, русского патриота, ни в чем не заподозрил. Ну а многие из тех, кому бессмысленно было скрывать происхождение, стыдились себя, стыдились помогать соплеменникам, чтобы чего не подумали, всего стыдились…

После того случая Андрей Иванович меня близко к себе не подпускал. Когда спустя лет десять я передал ему привет через кого-то из бывших коллег, он сделал вид, что не может меня припомнить. Позже я узнал о его смерти.

…Несколько лет назад я оказался за столом с одной женщиной, незадолго до того покинувшей довольно высокую должность. Вы должны были знать моего отца, сказала она и назвала его фамилию. Я, конечно, сказал о нем добрые слова. После чего разговор перекинулся на тему отъезда некоторых из присутствующих на «историческую родину». Ради сына, сказала она, я, возможно, уехала бы, жаль, что не имею к этому никакого отношения. Так уж и никакого? – заметил я. Евреем давно уже было быть не стыдно, «еврей» — это слово с некоторых пор звучало гордо, так что я решил открыть ей тайну рождения отца. Соседка по столу была обескуражена. А вы уверены? Да, я уверен.

Потом я слышал, что она озаботилась розыском отцовских корней, мои слова подтвердились, и ей вместе с семьей сына выдали израильские паспорта. Поначалу они использовали новые документы для поездок по заграницам без стояния в очередях за визами, а со временем все же съехали. Как-то встретил ее в компании тамошних друзей. Меня узнала, но в объятья не бросилась, и слов благодарности я не дождался, хотя без меня никакого переезда бы не случилось. Она была увлечена разговором о не понятной мне израильской жизни и, как показалось, посматривала на меня несколько свысока.