Отрывки из интервью лейтенанта Константина Ефремова

Лейтенант Константин Ефремов служил в должности командира взвода разминирования должности командира взвода разминирования в 42-й мотострелковой дивизии, которая дислоцируется в Чечне. Ефремов провел в Украине три месяца, потом с трудом уволился и улетел в Мексику, откуда хочет перебраться в США. В интервью Фариде Курбангалеевой офицер рассказал о жестоких избиениях и пытках украинских пленных — как военных, так и гражданских лиц. По его словам, в мужчин стреляли из пистолета и угрожали им изнасилованием шваброй. В настоящий момент Ефремов — офицер наиболее высокого ранга, который согласился рассказать об этом открыто.

«…Перед убытием на «учения» в Крым — нам же так говорили — меня назначили на должность командира стрелкового взвода. Мы переместились в населенный пункт Джанкой, там рядом есть деревенька Виноградное. Нам сказали, что наша задача — охрана штаба дивизии. И наши командиры говорили, что это все в рамках маневров. Утром 24 февраля мы все услышали раскаты артиллерии, и я увидел, как на технику начали наносить знаки Z. Я понял, что на самом деле началась война.

Я подошел к своему командиру батальона майору Дутову и говорю: «Я хочу уволиться, не хочу в этом участвовать». На сегодняшний день мой стаж [военной службы] — 9 лет 11 месяцев, и я не участвовал ни в аннексии Крыма, ни в боевых действиях на Донбассе, я вообще не был на территории Украины, не был и в Сирии. По моим личным убеждениям, это было как… Знаете, такое слово есть сленговое — зашквариться. И когда начались слухи, что будет война, я принял для себя решение, что уволюсь, если это начнется.

(…) 27 февраля поступила команда «по машинам». Нам сказали, что мы перемещаемся ближе к границе. Мы двинулись колонной, не останавливаясь, пересекли границу и поехали уже по территории Украины до самого Мелитополя. (…) За это время я увидел первые случаи мародерства. Солдаты тащили газонокосилки, топоры, музыкальные инструменты: баяны, барабаны — абсолютно ненужный хлам. И забивали этим хламом КамАЗы для перевозки личного состава. Офицеры это никак не пресекали, им было глубоко плевать. Я не знаю, что у этих людей было в голове, я смотрел на это все с удивлением и охреневал.

(…) Нас высадили в голом поле в окрестностях Мелитополя, южнее Орехово и севернее Токмака и Бильмака. Артиллеристы на нас посмотрели и говорят: «Кто вы такие?» Мы говорим: «Мы приехали вас охранять». Они отвечают: «Мы никого ни о чем не просили». Я спрашиваю: «Когда обед?» А они: «Какой обед, нам самим жрать нечего». (…) Мы охотились на зайцев, на фазанов, сами себе варили похлебки в оцинкованном ведре. В общем, с 3 марта по 16 апреля мы занимались этой охраной, а по факту — просто выживанием. Из примечательного могу вспомнить, что однажды, охотясь на зайцев, мы наткнулись на особняк. Там уже русский солдат нас встретил, мы у него спросили, можно ли здесь помыться. Он нас пригласил. Мы зашли и ахнули. Я видел много разных дорогих домов, но такого не видел. В моем понимании хозяин этого особняка был долларовым миллионером. На территории, где находился дом, были и зернодробилка, и свинарник, и склады, и где-то 15 единиц сельскохозяйственной техники, дорогущие тракторы John Deere и огромные поля в горизонт на все 360 градусов.

В этом особняке была куча еды, там можно было ядерную зиму пережить. Но меня поразило, что военнослужащие из 100-й моздокской бригады, которые жили в этом особняке, ловили в пруду и жрали японских карпов — они оранжевые, красные, их как питомцев держат. Понимаете уровень? Смотришь на этого солдата, сержанта, офицера, и ему даже рот открывать не надо, на его лице написано, что он дебил. Как у Булгакова Шариковы. Они сейф там раздербанили, перерыли все вещи, все было вверх дном. У хозяина была библиотека — они все книги перевернули. Может, хотели в книжке найти деньги? Натуральный сброд, дети толпы.

(…) Старшим в этом штабе тыла был полковник Шопаго Виталий Пранасович — заместитель командира дивизии по воспитательной работе, замполит. (…) На нашу территорию привезли троих [украинцев]. Разместили их в гараже для легковых автомобилей. Из моих восьмерых бойцов троих Шопаго забрал для того, чтобы они караулили у этого гаража. Сам он допрашивал и пытал пленных. (…) Шопаго мог напиться, как последняя тварь, так, что еле стоял на ногах, и в таком виде начинал их допрашивать. Требовал от них назвать имена националистов. Он говорил: «Я знаю, что среди вас есть командиры-националисты разных степеней и их позывные». Пленные ему не могли ничего ответить, из-за этого он злился. Я больше чем уверен, что у них не было таких людей вообще, а даже если и были, они могли вообще ничего о них не знать. Потому что среди них не было офицеров, это были два водителя и снайпер. Этот парень 1993 года рождения сам признался, что он снайпер. Когда полковник Шопаго это услышал, у него вообще снесло крышу. Он говорил ему, что его друга убил снайпер, просто бил его.

(…) У полковника Шопаго еще был компаньон — его шестерка майор Дутов. Он нашел себе какую-то биту деревянную, и когда полковник кричал на пленного, этот майор подскакивал и бил его ей по коленям, по пальцам. Полковник Шопаго мог достать пистолет, приставить к голове пленника и сказать: «Я сейчас буду считать до пяти, до десяти, до трех, и если ты не назовешь имена националистов, я тебя застрелю». И считал. Когда счет заканчивался, пленный с завязанными глазами взмаливался, кричал: «Я не знаю, клянусь всеми своими родными и детьми, я все сказал!», и полковник стрелял ему под ноги, слева от головы и справа от головы. Он мог за вечер расстрелять 30–40 патронов.

(…) Шопаго мог спустить штаны с пленника, сказать, что сейчас снимет на видео, как засовывают ему швабру. Звал кого-то за шваброй, угрожал, что отправит видео близким [пленных], родственникам. Но до такого не дошло, потому что все понимали, что у полковника белая горячка, и никто ему швабру не нес. Но однажды ночью, где-то спустя неделю таких пыток и издевательств, полковник Шопаго в пьяном виде прострелил парню-снайперу руку и ногу ниже колена, сломал ему кость.

(…) Я когда был в Бильмаке, ходил мыться к одной пожилой паре. Наберу тушенки, макарон — прихожу, и мы с хозяином пили чай, разговаривали. Я ему сразу сказал: «Отец, прости, что я твой порог пересекаю с оружием, я вот таких и таких позиций». Как-то пытался оправдаться перед ним. Он понял, что я не совсем болван, хотя я болван, что остался там на три месяца.
Он мне рассказывал, как было при СССР и в современной Украине, про [украинский] язык. Я говорил ему, что Путин — ублюдок, что они его наместника Януковича не хотели терпеть и весь этот «Беркут» размотали там, добились сменяемости власти, а сейчас к ним приехали эти рабы. Украина — мононациональная страна, а к ним приехал сброд — русские, лезгины, кумыки, башкиры, татары. Как в средние века набег совершили. И очень мы с ним понимали друг друга. Он проникся ко мне и больше не видел во мне врага.

В поселке Бильмак был ухоженный мемориал, посвященный Великой Отечественной войне. О чем еще говорить? Какие националисты? Это все сказки про синего бычка. Мы ходили на рынок, и местное население там говорило на суржике — это смесь украинского с русским. Но процентов на 70–80 это был русский язык. Многие были нам рады, но я не могу утверждать этого, потому что перед ними был человек с автоматом, и если даже ты его ненавидишь, ты не можешь ему это сказать. Они просто выживали, а в душе, может быть, прокляли нас до седьмого колена, просто виду не подавали.

(…) И вот командир взвода и еще шесть солдат-саперов поехали из Донецка с 92 противотанковыми минами в КамАЗе — это страшное количество, это 1,2 тонны тротила, и они взорвались. Взорвались так, что от КамАЗа не осталось вообще ничего, а воронка на месте взрыва была такая, что еще один КамАЗ можно было в эту яму загнать. (…) Когда они грузили мины и сами садились в эту машину — это все своими глазами видел полковник Кумаев, начальник инженерных войск 58-й армии. И это чмо их не спросило: «Что вы творите?» В этой машине должен был находиться только один водитель, даже вдвоем ехать нельзя. Но ему было плевать.

(…) Из семи человек один выжил — он вылетел в люк в крыше кабины. 70 метров пролетел, сломал все руки-ноги и шею, он сейчас овощ. А других — моих друзей, которые взорвались — невозможно было опознать. Просто в черные пакеты собирали, что находили, даже лиц на черепах не было. (…) Они нашли его кисть с кольцом, но не стали снимать, чтобы легче потом было опознать. Все останки по кучам разложили и отправили в госпиталь, где был морг, а оттуда должны были отвезти их в госпиталь в Ростов, там делают анализ ДНК, сортируют останки и отправляют родным. И когда в госпиталь останки приехали, кольца уже не было. Командир роты ездил в Ростов возмущался, кричал, но так и не нашел. Кто-то смародерил кольцо с трупа. Вернее, с кисти.

(…) Конечно, я сейчас могу как угодно оправдываться. Единственное, что меня оправдывает — я не мародерствовал, не совершал военных преступлений. Я ставил мины как военнослужащий регулярной армии и по Женевской конвенции я не совершил преступления. А по совести человеческой, конечно, совершил.

(…) Однажды я совершил большую подлость по отношению к российскому обществу и к себе: когда мне было 16 лет и я учился в техникуме, мне закрыли сессию за то, что я закинул [в урну для голосования] 40 бюллетеней за «Единую Россию».

Потом, отслужив срочную службу в армии, я начал в интернет посматривать, мои симпатии пошли в сторону Навального. Моя мама такая же — она продвинутая старушка. Она не смотрит телевизор, а смотрит Фейгина, Осечкина, «Дождь». Она рада, что я уехал, говорит: «Я никогда не могла бы представить, что буду рада, что ты уезжаешь, но оставаться здесь нельзя».

(…) Я нищий человек, живу на 27 квадратных метрах с мамой, она меня одна воспитывала. У нее пенсия 10 тысяч рублей. Я полтора года не дослужил до момента, когда смог бы взять 4 миллиона рублей, купить на них жилье и жениться. Я не женат, потому что я не могу привести свою жену никуда. Это рабское существование, и все вооруженные силы, все контрактники и офицеры — они рабы, загнанные туда квартирами, пенсиями и нищенской, но хоть какой-то стабильной зарплатой. Но как минимум половина из тех, кто там находится, понимает, что их предприятие безуспешно. Просто все надеются на авось.

Я прошу прощения у всего украинского народа за то, что пришел с оружием на их землю. И благодарю Бога, что не отнял ничьей жизни и сам не лишился своей».