Сергей Чупринин. ПЕТРОВЫХ МАРИЯ СЕРГЕЕВНА (1908-1979)

 

Все знают, что О. Мандельштам посвятил П. стихотворение «Мастерица виноватых взоров» (1934), а сама П. написала об А. Фадееве – алкоголике, бабнике, наркоме советской литературы — проникновенное «Назначь мне свиданье на этом свете…» (1953), которое А. Ахматова назвала одним из шедевров лирической поэзии XX века.

Известно и то, что влюбленность Мандельштама была, кажется, безответной, а связь с Фадеевым долгой, хотя оскорбительно прерывистой, но Dichtung запоминается прочнее, чем Wahrheit. Да и вся биография Маруси, как обращались к ней друзья, выстраивается вокруг стихов и стихами.

Они пришли очень рано. «В шесть лет я «сочинила» первое стихотворение (четверостишие), и это привело меня в неописуемый восторг, я восприняла это как чудо, и с тех пор всё началось, — и, мне кажется, моё отношение к возникновению стихов с тех пор не изменилось», — вспоминала П. Вполне понятно, что уже в четырнадцать лет она стала посещать собрания Союза поэтов в Ярославле, а в семнадцать поступила на Высшие государственные литературные курсы в Москве, навсегда войдя как своя в круг учившихся там же А. Тарковского, Ю. Нейман, Д. Андреева, Ю. Домбровского.

Курсы, правда, закрылись раньше срока, и диплом литфака МГУ был получен уже экстерном (1930), но стихи писались по-прежнему и что за беда, что не печатались, если П. со временем приняли в свою среду А. Ахматова, О. Мандельштам, С. Липкин, А. Штейнберг, тоже в эти годы не избалованные печатными успехами.
Решающую роль в профессиональном становлении сыграл Г. Шенгели, который, ведая литературами народов СССР в Госиздате, в 1934 году призвал в переводчики, — как сказано в поздних стихах С. Липкина, — «квадригу» безвестных, «иных» поэтов: Тарковского, Штейнберга, самого Липкина, и в их ряду П. – «дочь пoшехонского священства».

Пошла работа с еврейскими, армянскими, кабардинскими, казахскими, иными всякими подстрочниками, нарабатывался авторитет мастера, поэтому и в Чистополе, куда вместе с другими литераторами была эвакуирована П., она тоже оказалась своей: сблизилась с Б. Пастернаком, по его инициативе впервые в жизни выступила с чтением стихов перед собратьями-литераторами, была, наконец, принята в Союз советских писателей, даже отправила в издательство сборник, и отказ его опубликовать ввиду, — как углядела рецензент Е. Книпович, — «несозвучности эпохе» был, по-видимому, настолько болезненным, что таких попыток она больше ни разу не предпринимала.

Жила жизнью своего круга поэтов, максимально дистанцированной от любой публичности и любого официоза. И, кротчайшая из кротких, — как все рассказывают, — жила своей личной, женской жизнью. Уже в 19 лет вышла замуж за своего поклонника, поэта и растениевода П. Грандицкого, а в 1934-м рассталась с ним по доброму согласию. К несчастью, недолгим, хотя и подарившим ей дочь, стал и брак с поэтом и музыкантом В. Головачевым — расписались они в 1936-м, а в 1937-м его бросили в северные лагеря, где он от голода умер в феврале 1942-го.

Вдовья участь, однако было что-то в Марусе, что притягивало к ней мужские сердца. Вопрос о чистопольских взаимоотношениях П. с Б. Пастернаком не прояснен, но говорят и об юношеской влюбленности Л. Гумилева, и о том, как ухаживали за нею Э. Казакевич, П. Антокольский, вроде бы даже А. Твардовский. Напрасно, впрочем, так как с первой же встречи в 1942 году любовью всей жизни П. стал А. Фадеев – любовью тайной, грешной, но подарившей русской поэзии несколько замечательных стихотворений. При его жизни эти стихи не были опубликованы, но отметим, что при прощании с Фадеевым в Колонном зале П., — по воспоминаниям современников, — сидела у изголовья гроба, и к ней подошел Пастернак, и они долго сидели вместе.

Оттепель – то с надеждами на весну, то с новыми заморозками – длилась, но в жизни П. не менялось ничего: переводы, сужающийся круг собеседников, занятия с молодыми в поэтическом семинаре Союза писателей. И стихи, о существовании которых знали только самые близкие. Что, по правде говоря, даже странно, поскольку в этих стихах не было ничего предосудительного, и пусть с клеймом «камерных», «книжных» они, наверное, могли бы печататься, собираться в редкие, но все-таки книги. Как у А. Тарковского, С. Липкина, Д. Самойлова.

А тут, — сказала бы М. Цветаева, — «гетто избранничества», «гетто затворничества», и единственным прорывом стал сборник стихов и переводов «Дальнее дерево», и то выпущенный в Ереване по настоянию ее армянских друзей (1968).

Что причиной? Отсутствие честолюбия? Ощущение, что судьбы уже не переменить? Неуверенность в своих силах, в сопоставимости своей лирики со стихами великой четверки своих старших современников: «Ахматовой и Пастернака, // Цветаевой и Мандельштама // Неразлучимы имена. // Четыре путеводных знака – // Их горний свет горит упрямо, // Их связь таинственно ясна. // Неугасимое созвездье! // Навеки врозь, навеки вместе. // Звезда в ответе за звезду. // Для нас четырёхзначность эта – // Как бы четыре края света, // Четыре времени в году».

Или?.. «А я совсем перестала писать, Давид, — призналась П. в одном из писем Д. Самойлову. — Для человечества от этого потери никакой, но душе моей очень больно. Беда, когда есть какие-то данные, но нет призвания».

Незачем гадать. Лучше перечитывать то, что извлечено из-под спуда.

Соч.: Предназначенье. М.: Сов. писатель, 1983; Черта горизонта: Стихи и переводы. Воспоминания о М. Петровых. Ереван, 1986; Избранное. М., 1991; «…Я разговариваю только с вами» (Переписка А.Далчева и М.Петровых) // Вопросы литературы, 1996, № 4; Домолчаться до стихов. М., 1999; Прикосновение ветра. М., 2000; Великие поэты мира: Мария Петровых. М.: ЭКСМО, 2013; М.С. Петровых – А.Т. и М.И. Твардовские. «Я очень не хочу, чтоб наш разговор прервался» // Знамя, 2013, № 5.
Лит.: Мкртчян Л. Так назначено судьбой. Заметки и воспоминания о Марии Петровых. Письма Марии Петровых. Ереван: Изд-во РАУ, 2000; Скибинская О. Мария Петровых: ярославские проекции. Ярославль: ООО «Академия 76», 2020.