Сергей Чупринин. МЕЖИРОВ АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ (ПИНХУСОВИЧ) (1923-2009)

 

«Баловень, — как рассказывает В. Корнилов, — московской семьи среднего достатка, жившей в самом центре столицы – между Кремлем и Храмом Христа Спасителя», М. уже в первые дни войны был призван в действующую армию, получил ранение под Тулой, без кандидатского стажа стал членом ВКП(б) (1943), во время боев по прорыву блокады Ленинграда контужен и после лечения демобилизован в звании младшего лейтенанта.

Стихи уже писались, поэтому куда же и идти, как не в Литературный институт, который он то ли закончил в 1948-м, то ли, — по версии дочери, — «в скором времени убежал» без диплома. А на жизнь зарабатывал, исполняя обязанности заместителя редактора многотиражки «Московский университет», где зачислил, к слову сказать, в штат мало к чему пригодного Н. Глазкова – «с условием, что в редакции он появляться не будет…».

Со временем, когда станут кормить переводы с языков народов СССР, М. и от такой необременительной службы откажется и будет, да и то двадцатью годами позже, только преподавать на Высших литературных курсах.

Что же касается собственных стихов, то их сразу же взяли на заметку, и уже одну из самых первых публикаций в «Знамени» (1945, № 5-6) заместитель начальника Агитпропа А. Еголин в докладной записке от 3 августа 1945 года осудил за «мрачную безысходность». Вполне понятно, что и тогдашний глава Союза писателей Н. Тихонов пошел проторенной тропой, заявив в докладе 1945 года, что в стихах М. слишком часто встречаются мотивы «страдания, смерти, обреченности», и в резолюции президиума правления ССП от 4 сентября 1946 года было указано, что в них «проявляются болезненное любование страданием, нытье».
Звучало угрожающе, и, решив, что «о продолжении поэтических публикаций не могло быть и речи», М. даже почел за благо скрыться на время в Сталинграде «с какой-то выездной редакцией». Тем не менее обошлось: его и в «Знамени» снова напечатали (1946, № 2), и в том же году приняли в Союз писателей, а в 1947-м издали первую книжку, названную глазковской строкой – «Дорога далека». Когда же — и опять-таки в «Знамени» (1948, № 2) — вышла баллада «Коммунисты, вперед!», то ее будто назло другим искателям официальной славы стали включать во все возможные хрестоматии.

С годами М., — по словам Б. Грибанова, — уже «стеснялся» этого громозвучного стихотворения, хотя и признал со вздохом: «Когда же окончательно уйду, // Останется одно стихотворенье». Но это с годами, а в пору как раз тогда же развернувшейся кровавой охоты на евреев-космополитов именно оно стало для поэта охранной грамотой, освобождающей от всех бывших и будущих грехов.

Так что опять обошлось, хотя от иррационального страха перед возможными погромами М., не освободится, видимо, уже никогда. И напуган он будет не столько карающим мечом государственного антисемитизма (его всегда можно спрятать в ножны), сколько тем, с какой готовностью призыв к жидоморству подхватили обычные люди и, в особенности, «низы элиты».

Это им он доказывал, что всегда, мол, «был русским плоть от плоти // По жизни, по словам, // Когда стихи прочтете – // понятней станет вам». Это, чтобы постичь темные тайны национального подсознания, он, — по многочисленным свидетельствам, — всю жизнь перечитывал К. Леонтьева и В. Розанова, с мазохистским интересом вглядывался в сочинения В. Кожинова, в стихи еще только начинавших Ст. Куняева, А. Передреева, Т. Глушковой, других первых националистов. И поэтому же уверял Д. Самойлова, что «нужна черта оседлости», ибо «прав Победоносцев… Россия останется такой еще пятьсот лет… Борьба с этим – провокация. За бесплодный протест уничтожат нас…».

Во второй половине 1980-х, в пору не только радостного перестроечного возбуждения, но и «люберов», но и общества «Память», это настроение отольется в поэму «Бормотуха», в тревожное предчувствие, что

Гражданская война
Вплотную подступила.

Но это будет потом, а мы можем вернуться к рубежу сталинской и оттепельной эпох, когда у М. выходили сборники «Новые встречи» (1949), «Коммунисты, вперед!» (1950, 1952), «Возвращение» (1955), «Разные годы» (1956), в которых лирические шедевры еще терялись на фоне вполне ординарных стихотворных деклараций о славном революционном прошлом и героическом настоящем. И годы потребуются, чтобы, начиная с книги «Ветровое стекло» (1961), М. ради высокой поэзии окончательно отринул «тщету газетного листа» и, — по выражению Е. Евтушенко, — «от риторической сухоштукатурной романтики перешел к классической живописи маслом».

«Куплен, — как говорит М. Синельников, — не был», и в так называемой общественной жизни не участвовал: ни властям не льстил, ни писем бесплодного, — по его понятиям, — протеста не подписывал. От собрания, на котором должны были линчевать Б. Пастернака, сбежал в Тбилиси и даже до его похорон, — как свидетельствует А. Вознесенский, — не доехал, осел в пристанционном шалмане «Голубой Дунай»: «Я боюсь. Я же член партии…».

Зато шли стихи «о жизни, неделимой на мир и войну», и шли переводы с грузинского, литовского, башкирского, иных языков, а в литературной среде М. прославился не только как виртуозный биллиардист и картежник, но и как неутомимый мистификатор. Рассказывал, например, что в его метрике была допущена ошибка и родился он на самом деле не в 1923-м, а в 1921-м году, или в телевизионной студии Братска ошеломил Е. Евтушенко неожиданным сообщением: «Я родился в цирковом шарабане. Моя мама была воздушной гимнасткой и ходила по слабо натянутой проволоке, а отец работал в той же труппе с першем…».
Вспоминают, что не все розыгрыши и мистификации М. были так невинны, поэтому поэты – друзья и соперники, случалось, и вовсе разрывали с ним отношения, называли то падшим ангелом, то, как Д. Самойлов, «бестией», и устоялась, — процитируем А. Немзера, — «головокружительная репутация победительного и двусмысленного героя легенды, скрещенной с анекдотом — одновременно мудреца и плута, мистификатора и страдальца, эстета и бильярдиста, покровителя молодых и холодного конформиста».

Хотя разве это важно? Важны стихи, в 1986 году отмеченные Государственной премией СССР, важна та «полублоковская вьюга», которой М. повлиял не на одно поколение русских поэтов и которая продолжала магически воздействовать на читателей уже и после того, как М. в 1992 году перебрался к семье за океан. Сначала вроде бы для чтения лекций, но оказалось, что навсегда. На родину вернулся только прах, который 25 сентября 2009 года был захоронен на переделкинском кладбище.

Соч.: Избранное. М.: Худож. лит., 1989; Поземка: Стихотворения и поэмы. М.: Глагол, 1997; Артиллерия бьет по своим: Избранные стихотворения последних лет. М.: Зебра Е, 2006; Какая музыка была. М.: ЭКСМО, 2014.
Лит.: Пьяных М. Поэзия Александра Межирова. Л.: Сов. писатель, 1985; Межирова З. Невозвращенец и не эмигрант // Знамя, 2014, № 7; Огрызко В. Приказано не разглашать. М.: Лит. Россия, 2021, с. 457-473.

2 комментария для “Сергей Чупринин. МЕЖИРОВ АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ (ПИНХУСОВИЧ) (1923-2009)

  1. «Стихи уже писались, поэтому куда же и идти, как не в Литературный институт, который он то ли закончил в 1948-м, то ли, — по версии дочери, — «в скором времени убежал» без диплома. А на жизнь зарабатывал, исполняя обязанности заместителя редактора многотиражки «Московский университет», где зачислил, к слову сказать, в штат мало к чему пригодного Н. Глазкова – «с условием, что в редакции он появляться не будет…».
    ::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
    Стихи А. Межиров начал писать до того, а в Литинститут
    поступал ли?. Поступил А.П. в МГУ на исторический, преподавал на Высших литкурсах (где учился Евтушенко).
    «Мало к чему пригодного» замечательного поэта Н. Глазкова Межиров действительно пристроил в редакцию «с условием, что в редакции он появляться не будет».
    https://lit-ra.su › nikolay-glazkov
    Стихи Николая Глазкова [310 стихотворений] читать
    полное собрание творчества автора. Онлайн библиотека стихотворений и литературных произведений великих поэтов и писателей Lit-Ra.su:
    Мы подрубим сучки,
    На которых сидим,
    И сожжем свои корабли…
    И я буду один, и ты будешь один,
    Словно иначе мы не могли.

    И уйдем, и не выпьем стаканов до дна,
    И покинем праздничный пир,
    И ты будешь один, и будет одна,
    Та, которую кто-то любил.

    Я поссорюсь с тобой,
    Ты расстанешься с ней,
    И настанет такой денек,
    Что ты будешь один,
    но не станешь сильней,
    Оттого, что ты одинок.
    1945
    Упрощенье
    И у меня такое мненье,
    Что упрощенье — ход вперед,
    Но истинное упрощенье
    Цивилизация дает.
    Сложней автомобиля лошадь,
    Что может укусить и сбросить.
    Скачи, коль хочешь, на коне —
    Автомобиль приятней мне!..
    Костер разжечь без спичек можно,
    Однако чрезвычайно сложно
    Добыть огонь вращеньем палки,
    Без спички и без зажигалки!
    Чернильницу, перо стальное
    С вооруженья снял давно я
    Лишь потому, что эти штучки
    Сложней простейшей авторучки!
    В Талдоме или в Арзеруме
    Жить в доме проще, нежли в чуме!..
    Коль я не прост, прошу прощенья,
    Звени, мой тост, за упрощенье!
    P.S.-1 «Как говорила незабвенная Фаина Раневская:
    «Талант, как прыщ, может вскочить на любой жопе»…
    …Но вообще-то она очень разная, эта Греция. Одна из немногих стран, где после Холокоста сразу же, и в полном объеме, евреям вернули всё их имущество. Она же — единственное европейское государство, голосовавшее в Организации Объединенных Наций против раздела Палестины…» — Из работы Л. Лазаря «Олимпийские игры»- ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ номер 224-ый.
    P.S.-2 Тысяча извинений, комментарий написался сам.
    Упрощать или менять не решился. Кто хочет, пусть редактирует, не жалко. С возражениями согласен.

  2. Сергей Чупринин. МЕЖИРОВ АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ (ПИНХУСОВИЧ) (1923-2009)

    «Баловень, — как рассказывает В. Корнилов, — московской семьи среднего достатка, жившей в самом центре столицы – между Кремлем и Храмом Христа Спасителя», М. уже в первые дни войны был призван в действующую армию, получил ранение под Тулой, без кандидатского стажа стал членом ВКП(б) (1943), во время боев по прорыву блокады Ленинграда контужен и после лечения демобилизован в звании младшего лейтенанта.

    Стихи уже писались, поэтому куда же и идти, как не в Литературный институт, который он то ли закончил в 1948-м, то ли, — по версии дочери, — «в скором времени убежал» без диплома. А на жизнь зарабатывал, исполняя обязанности заместителя редактора многотиражки «Московский университет», где зачислил, к слову сказать, в штат мало к чему пригодного Н. Глазкова – «с условием, что в редакции он появляться не будет…».

    Читать дальше в блоге.

Добавить комментарий