Автор: При всей своей реалистичности и величии пустыня призрачна. Что может быть более настораживающим, чем открытое залитое светом пространство, скрывающее в себе подвох затерянности и опасности? В этом уже есть отчетливый трепет, некая детективная нота погружения в него. В насыщенном объектами пространстве, например в городе, появление нового объекта – обыденность, в то время как в пустыне это – большое событие, особенно, если объект несет в себе некоторую опасность. Ящерица, змея, паук, тем более птица над пустыней – происшествие. А если вам повстречается человек, то это настоящее потрясение, потому что не принять его, человека, за призрак невозможно, настолько пустыня умаляет человечность как таковую. Пустыня – это, в конце концов, великолепная смертоносность, говорящая нам недвусмысленно о том, куда стремится все построенное и умышленное человеком, куда устремлен предел, после которого исчезают руины.
Александр Иличевский. Три миниатюры
ПУСТЫНЯ
Я так и не смог разобраться, почему пустыня мистически воздействует на меня, человека, может быть, и не просвещенного, но все-таки с кое-каким образованием. Бесконечное однообразие крупных форм, совмещенное с бесчисленным разнообразием форм мелких. На каждой тропе наличие бедуинских, сложенных из камешков башенок-туров, заклинающих высшие силы вывести путешественника из этого пространства, – как напоминание, что тропы эти не только для людей, но и для духов. Повсеместное изобилие горизонта и неба – в любом направлении этого каменистого медленного моря. Особость самого времени пустыни. Ничто в пустыне не происходит быстро, кроме склонения солнца за небозем. Здесь вы вязнете в секундах, минутах, часах – как муха в застывающем янтаре, обращаясь наступающей неподвижностью к вечности. Волшебство пустыни обладает определенной тяжестью – одновременно явственностью и коварной скрытностью. Расплавленное жаром стекло марева словно бы делает камни полупрозрачными.
*******************************************
НОВОГОДНЕЕ
Росомаха выходит на лед реки. Рыбы шевелятся в ямах, как звезды в лузах созвездий. Берега засыпаны снегом: белые готические соборы елей, берез, утёсов. В безмолвии бобры хрустят ветками тальника, рассыпая по снегу кругляшки дымящегося помета. В полдень пустые дачи на обрывистых берегах наполняются дымом — скорей бы наладить тягу, протопить, разложить снедь, нарядить ёлку близ баньки, спугнуть трещащих сорок и зайца под яблоней. Картошка, селедка, лучок, подсолнуховый аромат. Много водки (на веранде припасено на утро пиво). В полночь салют: воздушные киты извергают на звезды фонтаны семени. Бревна потрескивают, наполняясь рождественским светом — так камни Иерусалима полупрозрачны, как угли, потому что раскалены временем. Воздушные киты проплывают вслед за росомахой, обходящей чернеющие полыньи, продвигаясь все дальше, вглубь дичающей пустой страны, исчезающей в пасти забвения.
***************************************************
«Зависть» Юрия Олеши — единственный роман, который на самом деле не роман и тем более не поэма, а стихотворение. Он столь же легко разбирается на строфы, сколь и невозможно выявить рецепт, согласно которому он из них составлен. «Зависть» написана солнечными зайчиками по теплым камням и стеклам окон старой и новой жизни. В романе прорва радостной телесности и пения, физического ощущения посеребренных каплей на бархатистых стеблях вынутых из кувшина фиалок. И то, о чем он написан — никогда не ясно, что только подстегивает к перечитыванию; так всегда происходит с хорошим стихотворением.
Александр Иличевский. Три миниатюры
ПУСТЫНЯ
Я так и не смог разобраться, почему пустыня мистически воздействует на меня, человека, может быть, и не просвещенного, но все-таки с кое-каким образованием. Бесконечное однообразие крупных форм, совмещенное с бесчисленным разнообразием форм мелких. На каждой тропе наличие бедуинских, сложенных из камешков башенок-туров, заклинающих высшие силы вывести путешественника из этого пространства, – как напоминание, что тропы эти не только для людей, но и для духов. Повсеместное изобилие горизонта и неба – в любом направлении этого каменистого медленного моря. Особость самого времени пустыни. Ничто в пустыне не происходит быстро, кроме склонения солнца за небозем. Здесь вы вязнете в секундах, минутах, часах – как муха в застывающем янтаре, обращаясь наступающей неподвижностью к вечности. Волшебство пустыни обладает определенной тяжестью – одновременно явственностью и коварной скрытностью. Расплавленное жаром стекло марева словно бы делает камни полупрозрачными.
При всей своей реалистичности и величии пустыня призрачна. Что может быть более настораживающим, чем открытое залитое светом пространство, скрывающее в себе подвох затерянности и опасности? В этом уже есть отчетливый трепет, некая детективная нота погружения в него. В насыщенном объектами пространстве, например в городе, появление нового объекта – обыденность, в то время как в пустыне это – большое событие, особенно, если объект несет в себе некоторую опасность. Ящерица, змея, паук, тем более птица над пустыней – происшествие. А если вам повстречается человек, то это настоящее потрясение, потому что не принять его, человека, за призрак невозможно, настолько пустыня умаляет человечность как таковую. Пустыня – это, в конце концов, великолепная смертоносность, говорящая нам недвусмысленно о том, куда стремится все построенное и умышленное человеком, куда устремлен предел, после которого исчезают руины.
Читать дальше в блоге.