Михаил Берг. ВОЙНА КАК МЕТАФОРА

В какой-то мере война — материализация метафоры. Если попытаться понять, какую метафору реализует Путин, то может показаться, что таких метафор несколько, они в какой-то степени сменяют друг друга, в какой-то существуют одновременно. Но основная метафора Путина – нацистская Украина. То, что это метафора, понятно и самому ее автору, он хотел найти что-то резкое об украинском национализме, но национализм есть и в России, да еще какой, да и вообще везде. И дабы ужаснуть, пригвоздить своим определением, его усилили. И национализм из коротких штанишек превратился в нацизм, в целые брюки. Типа, нацисты захватили нашего меньшего брата, миролюбивый и братолюбивый украинский народ, мы своим военным скальпелем вырежем опухоль, пока она не дала метастазы, и вернем себе брата Остапа как новенького.

Однако когда понадобилось материализовать эту метафору, почти сразу выяснилось, что она не материализуется в реальность. Ее не узнали ни действующие лица, ни наблюдатели. Она вообще другая песня.

Тем временем коллективный Запад на путинскую метафору ответил своей под именем: карантин. Те санкции, которые волнами накатывают на Россию, наиболее точно напоминают материализацию метафоры больного и его изоляции. Своеобразной смирительной рубашки, которая в виде карантина должна ограничить возможность больного причинять ущерб ближним и в какой-то степени минимизировать ущерб самому себе. Ведь чем этот карантин окажется более жестким, тем слабее будет больной и меньше успеет напортачить. Однако на эту метафору Кремль нашел свою: вода дырочку найдет. То есть чем, казалось бы, страшней карантин, чем больше больной спелёнут смирительной рубашкой, тем вроде как должно быть близко выздоровление и выход из тупика. Но Кремль тут же обнаружил сложность или ложность материализации метафоры карантина, который по ряду причин оказывается дырявым как сито. На любой кордон – свой обводной канал. Все, казалось бы прикрыли, микрочипы Кремль выпаивает из холодильников и стиральных машин, высунув язык, но тут полетела саранча иранских дронов. И мочало начинай сначала.

Казалось бы, велика задача: не удалось материализовать одну метафору, буквализируй другую. И формально мы это видим как со стороны Кремля, так и со стороны Запада. Однако вот какая незадача. На материализацию первоначальной метафоры ушло столько сил, что все дальнейшие метафоры кажутся чем-то вроде матрешки, только меньшего калибра и засунутые в предыдущие копии. То есть сколько Путин ни ищет убедительную метафоризацию, способную одним махом семерых побивахом, а все его тянет к первой чистой ноте, она переходит на фальцет, но все равно какофония.

Но и у Запада другой метафоры для реализации, кроме карантина, нет. Вроде как один чумной барак остался после восьмого кордона, а нет – на то, что у них с закоулками, у нас с винтом. Запад: у вас ГЛОНАСС через раз попадает в унитаз, а Кремль басом: у нас Трамп за углом с кастетом отдыхает.

Однако, если присмотреться, то может показаться, что обе стороны материализуют, пожалуй, одну и ту же метафору: о мертвой и живой воде. То есть Путин поперся на Украину, конечно, с мертвой водой наперевес, а вот тем, кто после окропления ее остался бы, налил от широкой души шкалик живой. Но и Запад, напяливающий на Путина полосатую смирительную рубашку, тоже использует мертвую воду, как прием, но держит в загашнике чарку с живой, дабы Россия после карантина как от обморока ожила, ибо тут такие размеры, что ни в одну могилу не поместятся.

Конечно, силы для метафоризации совсем даже не равны. Если есть тотализатор, принимающий такие ставки, то я сомневаюсь, что кто-то в здравом уме и твердой памяти поставит на Кремль. Одно только обстоятельство может попытаться сыграть в его пользу: ему мертвая вода – как припарки, он и так как бы такой мертвый, что его вроде как и не убить второй раз. Хотя Рылеев это бы опроверг, заметив меланхолично о несчастной стране, где и повесить толком не умеют.