Михаил Берг. ПОЧЕМУ ЕЛЬЦИН ВЫБРАЛ ПУТИНА, А ТОТ НАЧАЛ ВОЙНУ

Попробую уточнить некоторые детали в развитие предыдущего текста об агрессии, которая начинает войны, но и заканчивает их. И попутно отвечу на ряд возражений и замечаний, в которых, если я правильно понял, меня упрекали за нивелирование политических, социальных и моральных аспектов.

На самом деле различные дисциплины, как, например, психология и социология по большей части не противоречат, а дополняют друг друга. Точно так же акцент на агрессии, вызывающей войны и заканчивающей их, когда агрессия истощается, пропуская вперед соображения сохранения себя и себе подобных, не отменяет политические или социологические интерпретации.

Так, например, демократическое устройство влияет на уменьшение давления агрессии на принятие решение не потому, что демократия лучше авторитаризма, а потому что демократия и сопутствующая ей политическая борьба является наиболее патентованным механизмом канализации агрессии. Политическая борьба предстает субститутом войны и позволяет снижать уровень агрессии и, как говорили раньше, способствовать смягчению нравов. Это не означает, что волны агрессии не накатывают на демократическое общество, и демократии воюют, правда, в основном с недемократическими странами. И в них чаще всего существует контрактная армия, позволяющая людям с повышенным уровнем агрессии канализировать ее посредством своей военной подготовки или военных операций, на которые демократия, как те же США, подчас решается.

Более того, в рамках затронутой темы можно попытаться проследить влияние демократических процессов на само появление Путина и перехода его правления от вымороченной, манипулятивной демократии к авторитаризму, а потом и к диктатуре.

Если говорить о перестройке и ее попытках установления демократии в России, то запрос на демократию в определенной степени был следствием усталости от уровня агрессивности и вообще грубых нравов, царивших в тоталитарном Советском Союзе. И, в частности, усталости от афганской войны, завершения которой и потребовал существенно уменьшившийся уровень агрессивности. Другое дело, что афганская война не была тотальной, и через нее не прошло все общество, что сказалось на первых годах перестройки, когда попытки введения демократии сочетались с ростом агрессивности от легализации многих преступных сообществ и весьма относительной демократической укорененности даже при раннем Ельцине.

Попутно можно рассмотреть как из обихода ельцинской демократии вырос запрос на такого лидера как Путин. Этот запрос во многом стал ответом на подавление попытки правого поворота в 1993, а еще в большей степени далеких от канонов демократии выборов 1996. И здесь опять стоит уточнить, что не демократия по названию является механизмом канализации агрессивности, а демократия в ее реальном воплощении способствует выходу агрессии, если политическая борьба в той или иной степени ведется по открытым и честным правилам. Чего, конечно, и подавно не было у позднего Ельцина, хотя на самом деле почти с самого начала и тем более после 1993 года и расстрела парламента. Этот расстрел и был уничтожением механизма канализации агрессии, и она стала копится, нарастать и выразилась в процедуре прихода Путина как выбранного Ельциным для охраны своей семьи и ближнего круга, как, впрочем, и бенефициаров приватизации и залоговых аукционов, что не было ни в коей мере демократической процедурой.

Дальше происходит то, что и не могло не произойти. Обычно это формулируется таким образом, что Путин лучше системных либералов понял простонародную часть своего общества и стал вести себя в соответствии с его ожиданиями. Типа, продавать величие и понты. И обменивать их на продление своих полномочий. Но куда точнее сказать, что Путин открыл в своей душе озлобление на во многом фиктивную и манипулятивную демократию и одновременно ощутил эту злость, эту агрессию, это разочарование у подавляющей части общества. И стал действовать по линии наиболее востребованного поведения.

Его чеченская война, его жесткое подавление того, что им именовалось как международный терроризм, что уже тогда позволяло в качестве цели использовать максимально широкое символическое обозначение своих неприятелей, которые до поры до времени именовались партнерами. Путин как внимательный наблюдатель фиксировал, что именно агрессивные жестокие эскапады наиболее точно соответствуют  желаниям доминирующей части общества, задыхающейся от переполнявшей ее агрессивности, и именно войны наиболее отвечали этим потребностями. Тем более, что эти войны были поначалу локальными и победными.

В этом плане трансформация Путина, дошедшего от второй чеченской кампании до аннексии Крыма и Донбасса, а затем, все также ощущая запрос на агрессивную политику, начал полномасштабную войну в Украине, это поведение вполне вписывающееся в ситуацию с оскудением демократии как патентованного механизма канализации агрессии и перехода ко все более жестокому и агрессивному курсу.

И война, как уже было сказано раньше, закончится не потому, что Путин или его элиты вспомнят о самосохранении, а по причине оскудения агрессивного начала у подавляющий части общества, которое вроде как естественно (а это всегда происходит как бы естественно) вспомнит о гуманизме и пацифизме, которые будут синонимичны законам самосохранения, всегда дающие о себе знать в конце кровавой и жестокой войны.

То есть агрессия как источник войны и демократия как механизм ее канализации не противоречат друг друга, а находятся в обратно пропорциональной зависимости: чем демократические процедуры честнее и определеннее, тем увереннее они подменяют необходимость войны, ибо и являются субститутом войны в мирное время.

Последнее замечание о вроде как меньшей жестокости и агрессивности у людей с более высоким уровнем образования, что, возможно, не фантазия, хотя и требующая дополнительного уточнения. В ситуации, когда демократия не позволяет канализировать большую часть общественной агрессивности, образование ни слишком помогает. А вот когда политическая борьба ведется более-менее честно, образованность предоставляет ее обладателям дополнительные инструменты канализации агрессивности. В том числе при потреблении культуры и вчитывания себя в процессы расходования агрессивности. То есть читая и смотря можно уменьшать уровень злобы и желчи в себе. Впечатлительность как желчегонное.

Здесь же востребованность таких жанров массовой культуры (о профессиональном спорте и говорить нечего, связь очевидна) как триллеры, фильмы ужасов и прочие вроде как низкопробные жанры со сценами жестокости, как, впрочем, и компьютерные игры, потому так востребованы, что позволяют также сбрасывать пену агрессивности, которая при более-менее устойчивом демократическом обиходе мешает многим. Как лай собаки, что ли, не случайно и собаки при демократии лают и дерутся между собой заметно меньше, а почему, почему собаки на Западе меньше лают – оставлю этот вопрос без ответа, хотя он и кажется очевидным.